Друг мой нисколько не удивился, увидев меня. У него как раз была видеоконференция, поэтому он даже ни о чём не спросил, лишь рукой указал на кресло. Но и по окончании конференции он почему-то ничего не спросил, а стал сразу что-то искать в компьютере.
Через несколько минут он откинулся на спинку кресла:
– Завтра, к сожалению, на Кипр прямых рейсов нет. Есть с пересадкой в Афинах, но это уже из Бельгии, утром рано надо вылетать.
– Мы что, сейчас едем в Бельгию? – заискивающе спросил я, не забывая вилять своим биглевым хвостом.
– Да, только поужинаем здесь в одном хорошем индонезийском ресторане. Места я уже заказал.
– Погоди, погоди, а в Бельгии-то что?
– Я забронировал тебе отель вблизи аэропорта и зоомагазина. Надо будет тебе с утра успеть туда заскочить кислорода рыбкам подкачать. Я, к сожалению, должен сегодня ночью в Германию вернуться. Очень надеюсь, что хотя бы до Афин ты долетишь, а там уже не так далеко.
Да, но сначала мы поужинали в хорошем индонезийском ресторане. А что это за блажь такая – в Нидерландах ужинать в индонезийском ресторане? Оказывается, раньше Индонезия была колонией Голландии, и с тех пор метрополиты полюбили кухню своих вассалов. И это очень здорово и хорошо! Ибо сам я обожаю азиатскую кухню и с трудом терплю европейскую. И не один лишь я в выигрыше – думаю, индонезийцы, обосновавшиеся в Европе и потчующие местных аборигенов своей стряпнёй, тоже довольны.
Мне немало лет, и я уже бывал в ресторанах. Но этого индонезийского ресторана в Голландии мне не забыть. Нас посадили так, что мы оказались одни. Совсем одни, на много сотен километров. Нас никто не беспокоил, и света было ровно столько, чтобы я видел лицо моего друга напротив. И звуков никаких лишних, лишь сверху, или снизу, или с боков – отовсюду еле слышалась аутентичная музыка.
Блюд было немного – шестнадцать или восемнадцать, я не смог посчитать.
И так тепло было – волшебно даже. Мой друг, вместо того, чтобы переобуться в кирзовые сапоги и ими отбить на мне чечётку за мой идиотизм, смотрел на меня с нежностью, слушал мой обычный бред – ничего нового – и улыбался.
Я причитал и извинялся, что так его подвёл. А он успокаивал меня, уверяя, что ему всё равно очень выгодно обошёлся привоз его собачки. Озвучить в цифрах размер своей выгоды он отказался. Сказал, что выгода его вообще не подлежит исчислению.
Поздно ночью мы добрались до моего бельгийского отеля. На прощание расцеловались несмотря на пандемию, а я даже прослезился. Ну почему, почему мне так незаслуженно везёт на друзей?!
Хозяину отеля мы объяснили, что хоть и целуемся прилюдно, в светёлке ночевать буду я один. Он не поверил и попросил для сканирования почему-то карточку гражданина Евросоюза моего друга, абсолютно пренебрегши моей. Ладно-ладно, как вам будет угодно!
Получив назад просканированную карточку, мой друг тут же откланялся и уехал.
Проводив друга, я вернулся к стойке регистрации. Хозяин был в большом удручении и пытался утешить меня, что, мол, настоящую любовь я ещё встречу.
Я не сразу его понял:
– Что-что, простите?
Он мне подмигнул и предложил кружечку – в этом отеле прямо у ресепшена барная стойка есть и на ней два краника разливного пива. Но теперь он захотел уже просканировать и мою карточку.
Я возмутился – просканировали уже одну, достаточно!
– С какого перепугу, простите?
– Но вы же были вместе с тем сэром! А теперь он уехал…
Я было попытался объяснить, что ни с кем я не был, но он встретил моё заявление такой понимающей улыбкой, что мне захотелось тут же вступить в феминистское движение.
Радушный хозяин решил сменить тему:
– Какого вам налить, дорогой гость?
– Сначала одного, а потом другого, пожалуйста. У вас же там два краника, я не проглядел чего-то?
Хозяин понимающе кивнул. Пока он наливал, я вышел на улицу. Как всё красиво! Как всё счастливо!
Пиво в Бельгии… Я вообще-то на Кипре пива не пью практически – там нет съедобного пива. А в Бельгии… А в Бельгии оно ещё прекрасней, чем в Голландии, не говоря уж про Германию, хотя невозможно поверить, что такое возможно.
В три часа ночи я лягу спать наконец, зная, что вставать мне в шесть. Я не боюсь – у меня биологический будильник. И утром, проснувшись, я первым делом открою чемодан – как вы там, мои хорошие? Рыбки, ослеплённые ярким светом, будут недовольно щуриться и говорить мне матерные слова.
А одна сдохнет или от тягот перелёта, или просто увидев моё лицо. Потому, что балованные они, эти голландцы! Она Химпосёлка в городе Чирчике в шестидесятые годы прошлого столетия не видела. Поглядел бы я тогда, какое бы у неё лицо стало! Может, тоже окочурился бы.
Книголюб
Максимилиану Гусеву
В раннем детстве меня терзала одна жестокая любовь. То не была любовь к аквариумным рыбкам или к щеночку, хотя их я тоже любил. И даже не к противоположному полу, хотя неравнодушен я был к нему, сколько себя помню. Но это тема отдельного романа или даже многотомного собрания сочинений, а сейчас я не об этом. Тем более, что и эта любовь блёкнет рядом с главной моей любовью.
Самая страстная моя любовь случилась вообще к неодушевлённому предмету. Это была «Азбука» 1964 года издания. Большая такая, красочная, праздничная, с портретом улыбающегося вождя Н. С. Хрущёва на первой странице. Я так любил эту книгу, что засыпал с нею и просыпался, поглаживая под подушкой её прохладное тело дрожащими от вожделения пальцами. Я знал её наизусть – каждую её картинку, каждую буковку, но всё равно вдумчиво перелистывал все её страницы каждое утро, опасаясь увидеть следы какого-то вмешательства, пока я спал.
Вскоре мои родители вынуждены были отправить меня в другой город к чужим людям, и весь полёт в самолёте я просидел, обняв свою «Азбуку».
Чужие люди оказались вовсе не чужими – это была семья папиной младшей сестры. У неё были свои две дочки и муж, и все они приняли меня очень радушно. Старшая дочь моей тёти была на полтора года старше меня и попыталась было навести свои порядки – поставить мою «Азбуку» на общую полку. Но встретив мощный отпор, быстро отказалась от своей затеи.
А младшая сестрёнка была ещё совсем маленькой и всё время удивлялась в своей кроватке, что это за братик такой у неё появился с огромной книгой на животе, которую он не выпускает из рук даже, когда кушает. Очень ей хотелось эту книжку посмотреть и пощупать, и она плакала, потому что брат ей категорически книжку не давал.
Тётя книголюба относилась к нему не просто хорошо, а старалась даже лучше, чем к своим детям. Но даже она не выдержала капризов своей малышки:
– Ну, дай ты ей посмотреть свою книжку, ничего она с ней не сделает!
– Нет, она её порвёт!
– Да не порвёт же, нет, она только посмотрит!
Она порвала её сразу, даже смотреть не стала. И тут с книголюбом, обычно спокойным и дружелюбным ребёнком, редко плакавшим, приключилась настоящая истерика. Всполошилась вся семья. Тетя кричала, что она заклеит книгу так, что даже видно не будет. А я кричал, задыхаясь:
– Не надо!!! Не надо мне больше этой книги!!!
Муж тёти кричал, что сейчас же побежит и купит племяннику такую же новую книгу. Она будет даже лучше, не такая затрёпанная.
– Нет!!! Не надо мне больше никакой другой книги!
Всё смешалось в доме Облонских, и только маленькая виновница переполоха недоумевающе хлопала своими круглыми чёрными глазёнками, пытаясь улыбаться то одному, то другому члену семьи.
…Через пару лет приехали родители придирчивого книголюба, забрали его к себе и родили ему родную сестрёнку. Семье нашей быстро дали квартиру в новом доме в новом микрорайоне, и даже библиотека там была. Родители были очень заняты по работе и не уследили, как старшенький их к библиотеке лыжи наладил.
Не забыть мне того праздничного настроения, с которым впервые перешагнул я порог библиотеки. Всё здесь было волшебное – бесконечные стеллажи книг, освещение и даже запах.
Но меня сначала не хотели записывать – не уверены были, что я уже умею читать. Я заволновался:
– Как же так?! Я очень хочу «Волшебника Изумрудного города»!
«Волшебник» был весь на руках, и мне предложили другую книжку, которой я обрадовался не так сильно, но всё равно, как некоторые нынешние мои современники обрадовались бы дозе героина.
Через месяц я прочитал все книги в детском отделе, и библиотекарши, с ужасом в глазах встречавшие мои чуть не ежедневные появления, были вынуждены перевести меня во взрослый отдел.
Книги я носил тяжеленными авоськами – деморализованные библиотекари специально для меня отменили лимит одноразового забора. Сначала я читал чуть ли не всё подряд, особенно про советских партизан и разведчиков, ведь Жюля Верна, Гулливера и Робинзона в библиотеке было мало. И всё равно каждая новая книга для меня была праздником!
У себя в комнате я прятал книжки в разных местах, как нынешний мой современник прячет свои дозы. Потому что родители пытались бороться с моим нездоровым пристрастием. Справедливости ради надо заметить, что они не по глупости считали моё увлечение нездоровым, окулисты тоже не одобряли такой прыти в чтении книг – мои глаза надо было беречь.
А что мне было делать, как не читать? В футбол я не мог играть из-за сложных и дорогостоящих очков. Вот я и читал всё время – при приготовлении уроков, при приёме пищи и при обратном процессе, вместо ночного сна. У меня был фонарик, с которым я читал ночью под одеялом. Однажды папа фонарик нашёл и исступлённо растоптал его ногами.
Потом, через много лет, когда я уже доживал свои последние годы в Москве и уже разучился видеть, что написано в книгах, я себе всё равно устраивал книжные праздники. Иногда ходил в громадные Дома книги с мириадами книг, целый день перебирал эти мириады трясущимися руками и выходил из магазина нагруженный, как вьючное животное. Да, читать я их не мог, но обложки-то ещё видел!