Приехавшая мама захотела вдруг все мои книги перечитать.
– Мама, да ты же читала их все и, помню, не слишком одобряла.
– Давай-давай, я ещё раз хочу прочитать! Только не про Окуджава!
Мама читала и всё время плакала или смеялась. Мне понравилась её реакция, я именно так и хотел написать.
А потом мама вдруг каяться стала:
– Прости, сынок, что мы тебе любви и внимания не додали. Рос ты, как подорожник, сам по себе. А нас только и хватало, чтобы чтение тебе запрещать, а то ты совсем ослепнешь. И в больницу тебя клали каждое лето, чтобы ты не ослеп. Мы с папой всё время на работе были заняты, иногда от темна до темна. И гордые были, и радовались, что мы так нужны на работе. А то, что детям нужны, не понимали. Прости нас, сынок, из тебя ведь приличный человек мог получиться, непьющий. Виноваты мы с папой очень перед своими детьми!
А я ей смеюсь в ответ:
– Мамочка! Ты напрасно посыпаешь голову пеплом! Это оттого, что ты ничего не помнишь и не понимаешь! А я помню и понимаю всё лучше тебя, прости. Всё, что вы с папой делали в жизни, было от души и по совести, а значит, правильно.
Я сейчас тебе расскажу, мама. Я помню, как вы с папой, дети войны, голодали, я помню, как он скитался беспризорником. Я помню, как война окончилась, и вы такие счастливые были – ты даже папу своего увидела. Ты не помнишь, а я помню, хоть меня там и не было. Помню, как вы хотели выучиться, чтобы не голодать и не быть беспризорниками. И вы выучились и стали очень нужными стране людьми. Очень, очень нужными, потому что «КОММУНИЗМ – ЭТО МОЛОДОСТЬ МИРА, И ЕГО ВОЗВОДИТЬ МОЛОДЫМ». Сейчас мне никто не поверит, но вы тогда верили в коммунизм!
На вас нет греха – вы же не виноваты, что вас развели, как лохов!
Меня тоже обманули, и я очень хорошо помню, как про коммунизм нам учительница в первом классе рассказывала. Я сидел за партой и удивлялся, как же мне в жизни повезло! Ведь мог же я родиться где-нибудь во Франции, или – страшно даже подумать – в Америке! А вот поди ж ты! Никогда мне в лотерею не везло – а тут! Пусть один раз всего, но как!
И радость вперемешку с гордостью переполняли меня! Переполняли, переполняли, я чуть не лопнул, и даже марки почтовые собирал про великих революционеров и коммунистов. И читал про них, читал…
Читал я, читал, читал, читал и дочитался – там, где гордость была, одна лишь горечь осталась. А там, где радость – алкоголизм.
– Сыночек, зачем ты всё это помнишь? Мы же с тобой скоро уйдём!
– Это оттого, мама, что память моя болит. Зато я теперь счастливый, каким не был, когда был здоров. Это счастье, когда боль отступает, а раньше я этого не знал.
Я теперь даже молиться умею, хотя никогда не верил в бога, а религию просто ненавидел, как футбол.
Господи, дай мне разум и душевный покой принять то, что я не в силах изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость, чтобы отличить одно от другого.
Господи! Не надо мне мудрости, чтобы чего-то отличать, дай мне хотя бы силы принять и понять глупости и подлости людей, взрывающих дома себе подобных.
Дай мне, Господи, радости встречать рассвет и провожать заход солнца, как это делают имеющие разум твои сыновья и дщери. Было такое давно – я стоял и смеялся, глядя, как из моря выходит диск солнца цвета глазуньи. Теперь снова научился
Да что же это я всё «дай да дай»! Бери, Господи, забери заблудшую истерзанную душу, истопчи её в пыль и пусти по ветру. Если можно – ну чего тебе стоит! – над долиной реки Чирчик.
Ким чи
Было это много-много лет назад. Однажды в суровом Японском море потерпело крушение утлое корейское рыболовецкое судёнышко. И чудом спасся один рыбак – его выбросило на необитаемый остров. Много лет прожил он на острове в ожидании спасения, каждый день мучительно всматриваясь вдаль.
И вдруг однажды видит – в море опять трагедия, но спаслась одна прекрасная молодая кореянка и пытается доплыть до его острова. Плывёт она, плывёт, силы уже покидают её, и тогда она кричит корейскому Робинзону:
– Помоги, добрый молодец! И я дам тебе то, о чём ты столько лет мечтал!
Кореец обрадовался и стал прыгать и плясать:
– Оооо!!! Чимча!!! Чимча!!!
Я это к чему, собственно? А к тому, что вчера у нас встреча была диаспоры нашей узбекской. Диаспора у нас небольшая – Феликс, еврей из Хорезма, Костя и Оля, молодая корейская супружеская пара из Ташкента, и ваш покорный слуга – татарин из Чирчика. Но вчера у нас даже узбечка была – в гости приехала к Феликсу. Вообще-то она в Америке живёт, но вот приехала плов приготовить.
Феликс – старый узбек, я тоже, сорок пять лет назад навсегда покинул Узбекистан, а вот корейцы наши совсем молодые, они даже поженились тут, и у них сейчас трёхлетняя дочка. Жениться на Кипре им было нетрудно – фамилию никому менять не пришлось – оба Кимами оказались.
Тут меня может спросить недоумевающий читатель:
– Хорошо-хорошо, узбеки вы недоделанные, но при чём здесь какая-то чимча? Это что, узбекское блюдо?
Нет, это корейское блюдо, но и наше тоже – узбекское, татарское, немецкое, греческое, русское, уйгурское и так далее, так далее. Нас много там собрали. В небольшом двухсоттысячном Чирчике, который был ровесником моему папе, жило около ста национальностей. Из них коренными были только узбеки, казахи и таджики, все остальные – приезжие. И это очень плохо, если, допустим, межэтнических конфликтов кто-то ждёт. Но мы не ждали и радовались, что в той тяжёлой и весёлой жизни мы оказались вместе. Может быть, не все радовались, но я безумно благодарен судьбе, что жил с ними, ел с ними, плакал и смеялся с ними, качал люльку с соседской деточкой.
Мы закрывали глаза на мелкие чудачества соседей. У казахов, скажем, кумыс такой же, как у татар, и здесь вовсе не за что бить морду друг другу. Но есть же и принципиальные разногласия! Казы, скажем, конская колбаса, это же для нас святое, всё равно, что чимча для корейца! И здесь полное поле для геноцида! Вот, скажем, всякий же дошкольник в Австралии понимает, что мясо валлаби кушать духовно, а мясо опоссума безнравственно. Так и с казы. Казахи – вы не поверите – конскую колбасу казы не вялили, а варили! Ну, разве это не безнравственно? А мы ничего, ко всему привыкли. И нынче я затрудняюсь сказать, какая казы вкуснее.
К счастью, казахам с татарами долго спорить не пришлось – бабушка Яга Софья Власьевна заботилась, чтобы никому скучно не было, и она ещё тысячи и тысячи людей разных национальностей подогнала сюда, в казахстанские степи.
Некоторые – евреи и татары – даже добровольно сюда переселились, остальные, как положено, под дулом автомата. Когда я про добровольцев-татар сказал, я, конечно, не имел в виду крымских татар – те под дулом.
Им было очень холодно, очень голодно и очень жарко, и вода дизентерийная. Очень многие умерли. Но те, что выжили, многому научили друг друга – и баклажаны по-гречески, и рулька по-немецки, и варенья разные, и колбасы, и ещё много-много всякого сладкого горьким людям. И не задумывались мы, что русский борщ – это украинский борщ, а то, что русскими пельменями называют – это у нас, узбеков, чучварой называется.
Про чучвару я мог бы сейчас пару-тройку лекций сходу прочитать, но сегодня случилось про чимчу вспомнить.
Она очень острая, моя чирчикская чимча, которая продавалась в тугих тубах из полиэтиленовой плёнки, перевязанных суровой ниткой, по одному рублю за большой пакет и по пятьдесят копеек за маленький.
Она очень острая, эта корейская чимча, и правильнее говорить ким чи, но мне привычнее так, как называли её в Чирчике. Я её очень люблю, особенно, если вместе с горячими узбекскими лепёшками и пухлыми от перезрелости помидорами с намечающимся целлюлитом.
В 2015 году ЮНЕСКО внесла божественную чимчу в список высочайших достижений человечества, а в Торонто, Зальцбурге и Куала-Лумпуре открыты культурные центры с монументами чимче и музеями её имени. Я её и сам люблю готовить.
Почему я так неистово люблю чимчу? Видимо, потому, что это – частичка моей родины. А люди, сидящие со мной в кружок за трапезой – мои братья. И это уже навсегда – глаза закрою, вижу нас сидящими в кружок. А рядом река камешками перебирает:
– Чир-чик, чир-чик, чир-чик…
Он позвонил…
1
Он позвонил и представился знакомым моего ленинградского приятеля. Ой, нет. Сначала он не позвонил. Сначала случилась перестройка.
Перестройка. «Совок» хоть и тронут уже ржавью, но ещё кажется, что это только снаружи. И в страшном сне никто не видел, что конец совсем близко. Или в приятном сне, неважно, главное, что не видел никто. Теперь, правда, чем дальше, тем чаще встречаются люди, которые давно всё знали и предвидели, но тогда они стеснительно молчали.
И вот гласность, понимаешь, ускорение и плюрализм… Они как наберут силу, как снова зашагаем мы вперёд семимильными шагами! Да что там зашагаем – побежим, с ветерком догоняя и перегоняя Америку! У нас это издавна любимый вид спорта.
А главное – новые формы хозяйствования, возможность не батрачить на неведомого дядю, как это было принято семьдесят лет, а самому зарабатывать. Зачатки свободного предпринимательства, кооперативы со своими уставами, директорами и счетами в банке. Нам сказали:
– Давайте, ребята, вперёд, всё в ваших руках!
Но сначала, ещё до кооперативов, появились так называемые центры Научно-технического творчества молодёжи (НТТМ). Скромно и как будто даже ничего общего с предпринимательством. Само слово это – предпринимательство – пока ещё воспринималось как ругательное. От него уже и до слова «бизнес» рукой подать.
А бизнесменов мы знаем! С детства насмотрелся я в газетах и журналах на омерзительные рожи тех, кто занимается этой гадостью. Все бизнесмены в карикатурах были как правило горбоносыми, плешивыми и старыми американцами. В отличие от меня, прямоносого, красиво причёсанного и молодого. Вот ничего общего у меня с этими мерзкими бизнесменами не было, и тем неприятней они выглядели в моих глазах, эти акулы с Уолл-стрита.