Вернёмся во времена, когда я ни на какие авантюры нового времени и нового мы́шления не поддавался, а работал себе тихо-мирно на крупном химическом предприятии. И не собирался оттуда увольняться ни за какие коврижки. И тому была веская причина – я был записан в очередь на швейную машину, хотя непонятно, зачем она мне. Но если, чтобы её купить, надо несколько лет в очереди стоять, должно быть, вещь хорошая.
Дело в том, что, когда я пришёл в цех после окончания института, ко мне тут же подскочила симпатичная такая в рыжих завитушках председатель цехкома, взяла меня под руку и говорит, чтобы я, не откладывая, сейчас же в очередь записался на швейную машинку «Подольск».
Я попытался возразить, что шью редко – всё больше крестиком вышиваю.
Её красивые голубые глаза вдруг похолодели, как айсберг, а красивые крылья носа пришли в трепет, как крылья бабочки-капустницы в самый весенний момент сексуального восторга. И я услышал гневные слова:
– Ты что, ебанутый?!
Я опешил и на всякий случай, чтобы избежать скандала – может, здесь у них так принято, нормальных не держат – согласился, что да, есть немного. Но в самую меру, только чтобы мастером в их цехе работать.
Она потушила гнев и дарила меня своей улыбкой, пока я подписывался в очередь на швейную машинку «Подольск», и поводила по строчкам сладкими пальчиками незамужней ручки.
Потом она отвела меня в сторонку и, горячо дыша мне в ушко, сказала, что уже через два месяца меня в очередь на холодильник запишет вместо того, чтобы полгода ждать.
На холодильник я так и не записался, а швейную машинку «Подольск» купил бы, если бы через три года не уволился.
Так вот, мой троюродный брат сам жил в Ташкенте, но с завидной методичностью по несколько раз в неделю приезжал в Чирчик, чтобы свернуть меня с пути, как мне тогда казалось, истинного. В первый приезд он спросил меня своим бесцветным скрипучим фальцетом о моей зарплате на заводе. Я гордо ответил, что с разными премиями и добавками за вредность получаю 450—550 рублей в месяц, и посчитал вопрос исчерпанным, потому что в то время зарплата в 150 рублей считалась очень даже неплохой. Но кузена эта сумма не смутила, и он без всякой интонации и нажима заявил, что в НТТМ я буду зарабатывать 2000 рублей в месяц. Минимум.
Поверить в такие астрономические суммы было невозможно, и я, советский до мозга костей человек, возражал, что всё это ещё бабушка надвое сказала, а здесь, на государственной службе, я уверен в завтрашнем дне.
Да, в этом и было главное преимущество социализма перед капитализмом – уверенность в завтрашнем дне. Там, в социализме, я мог быть уверен, что завтра, как и вчера, и позавчера, и послезавтра я встану в полседьмого и пойду себе на родной завод, весело насвистывая или грустно прихрамывая, в зависимости от стажа работы.
Вот хоть что бы ни случилось, а я встану и пойду. И там, на заводе – я знал это твёрдо – в двенадцать часов дня меня бесплатным обедом накормят. Очень вкусным обедом. Во всяком случае, тогда он был очень вкусным, я был уверен. И много, главное: супа полная тарелка, второе вообще чуть ли не из мяса и чуть ли не сметаны полстакана в придачу. И ещё компот, компот не забудьте!
И на что я всё это должен был променять?
Сегодня-то у меня нет никакой уверенности, что завтра будет компот. Даже наоборот, есть уверенность, что компота завтра не будет. Потому, что не пью я компота давно. И что обидно – не тянет совсем.
Возвращаясь к обеду заводскому: а хлеба вообще сколько хочешь! И всё это бесплатно, напомню! Нам на месяц давали бумажную простынку талонов, ими мы и расплачивались за великолепный обед.
Мало того, нам по талонам ещё в качестве компенсации за вредность (не нашу – химзавода) целых поллитра бесплатного молока полагалось, целых поллитра! Это уже ближе к концу рабочего дня, как бы на полдник. Многие, правда, предпочитали на молочные талоны в буфете сигареты брать, и в этом я вижу ещё одно проявление торжества демократии и преимущества социализма над капитализмом.
Всё это я пытался доходчиво объяснить своему назойливому кузену, который сам ни дня в своей жизни на заводе не работал, а теперь ещё во что бы то ни стало решил меня вырвать из цепких лап здорового мировоззрения и коллектива. На мой последний довод мне кузен заметил, что в новой жизни я буду иметь вместо бесплатных сигарет, цена которым четырнадцать копеек за пачку, платные по рубль пятьдесят, и мне они не покажутся дорогими.
Хорошо, не сдавался я, а здесь, если однажды я не встану вдруг и не пойду на любимый завод, то самая бесплатная в мире медицина меня быстро на ноги поставит. А на работе тем временем у меня будет копиться каждый день по поллитре молока.
Но если при всём этом однажды я таки всё равно не встану и не пойду на любимый завод, меня забесплатно свезут на городское кладбище, будет бесплатно играть духовой оркестр, и над свежевырытой могилой будут бесплатно говорить про меня проникновенные речи представители завкома, профкома и комсомольской организации. А на могилку мою потом поставят обелиск и оградку, и не просто железные, как всем, а из дорогущей высоколегированной нержавеющей стали работы высококвалифицированных заводских сварщиков.
– А ты, ты что мне предлагаешь? Будет у вас в Ташкенте для меня оградка из высоколегированной стали? Не говоря уже про проникновенные речи завкома?
– А это главное, что тебе надо?
– Ладно, даже если я не умру и даже не заболею, завод меня два раза в год в свой собственный профилакторий устраивает. Без отрыва от производства, недалеко от проходной, чтобы близко к работе. Там я живу в тёплой палате целый месяц, ем три раза в день и оздоравливаюсь душами Шарко и кислородными коктейлями. И всё это совершенно бесплатно!
Дима мой – кузена Димой зовут – машет на меня рукой, как на безнадёжно больного, и уезжает восвояси, чтобы через пару дней вернуться и снова меня смущать. А я уже новые аргументы приготовил:
– Летом я могу на нашу заводскую базу отдыха поехать, хоть на выходные, хоть на весь отпуск, и всю дорогу жрать там бесплатный заводской спирт самой высокой очистки!
Дима сам не пьющий и не курящий, поэтому цедит сквозь зубы презрительно, что на новой работе я смогу не спирта сколько мне влезет пить, а коньяка французского, и не на псевдоречке Акташке, а в благородных кабаках.
Забегая вперёд, должен заметить, что Дима как в воду глядел – довелось мне впоследствии напитки дорогие в интерьерах изысканных употреблять. Но что интересно – спирт на Акташке был много слаще, много…
Я ещё не успел Диме донести, что на пенсию я выйду в пятьдесят лет. Потому, что за вредность (не нашу – химическую), нас на десять лет раньше других на пенсию отпускали. Не все, правда, далеко не все доживали и до этого льготного срока. А те, что доживали, долго на пенсии не задерживались – год, два, но это детали… Про это я вовремя остановился и не стал Диме рассказывать, а вместо этого вдруг вспомнил, что у меня очередь на покупку швейной машинки «Подольск» подходит.
На это Дима слово в слово повторил вопрос, заданный мне когда-то рыжей председательшей цехкома. На что я ответил, что да, да, я такой! И не чуть-чуть, а на всю голову!
Здесь он впервые со мной согласился и резонно заметил:
– Ну, не понравится тебе на вольных хлебах, в своё родное стойло путь тебе всегда будет открыт.
Мне это почему-то в голову не приходило.
– Ну, хорошо, – наконец сдался я, – но теперь объясни, зачем именно я тебе так нужен, что ты, не жалея времени и сил, столько раз ко мне приезжал и печень мне выедал?
Дима засмеялся:
– Хороший вопрос! А ответ прост: ты умеешь разговаривать с людьми. Это, пожалуй, твой главный талант.
5
И вот теперь в Москве этот мой мнимый или реальный талант, был просто необходим. Надо было протоптать дорожку к сердцу директора магазина «Электроника», что на Ленинском проспекте, и здесь таланта могло не хватить – гений нужен. Там продавался один из первых советских персональных компьютеров с красивым и неизбитым названием БК-0010. Точнее, на витрине он был, но купить его было нельзя. Существовала какая-то сложная система записей-отмечаний на это чудо советской вычислительной техники, полгода надо было ждать. Причём, купивши компьютер один раз, ты лишался возможности купить ещё один, хотя бы снова через полгода. Паспортные данные счастливого обладателя БК-0010 вносились в магазинную базу данных.
Это при том, что стоила эта штучка совсем нешуточных денег – 650 рублей! За такие деньги хороший мотоцикл можно было купить, а этот БК был размером с нынешнюю клавиатуру, только попухлее и покорявее. Собственно, он почти что только клавиатурой и был. Чтобы пользоваться им, нужен был ещё телевизор и кассетный магнитофон.
– А зачем же магнитофон? – удивится нынешний продвинутый компьютерщик.
А те, что помоложе, спросят:
– А что такое магнитофон?
Ну, что такое магнитофон, я объяснять не стану, тем более, что и сам уже забыл, а вот каким он боком к компьютеру тогда был, скажу. Он выполнял функцию накопителя информации. То есть все программы были записаны на кассете, которая входила в комплект. Программ было немного, в основном, игры: стрелялки какие-то, поедалки типа «Диггера», но, главное, конечно, «Тетрис». Это была умопомрачительная игра, на много лет сведшая с ума всё прогрессивное, и не только, человечество. Кстати, этот «Тетрис» был чисто нашим, советским ноу-хау. Потом, конечно, появилась уйма разных вариантов этой игры, в том числе и на Западе, но первый был советским. Возможно, потому что наши сразу поняли, что главное предназначение компьютера – это игры, и «Тетрис» очень помогал советскому человеку на работе скрашивать томительные годы ожидания, когда же, наконец, появится «Пасьянс».
Так вот, ждать полгода, чтобы купить одну корявую, об углы которой можно было одежду порвать, клавиатуру, я не мог. Тем более, что не одна мне нужна была, а много. Потому, что наш кооператив нацелился на этот бизнес. А именно: покупаем в Москве компьютеры и продаём их в Ташкенте разным организациям, докупив в комплект телевизор и магнитофон.