«Risala fi bayan madinat Filorindin» («Трактат о городе Флоренции») – без сомнения, перевод одной из работ Леонардо Бруни. Если число восемь тысяч книг достойно доверия, то библиотека Мехмеда должна была быть одним из крупнейших в мире книжных собраний второй половины пятнадцатого века[316].
Мехмед, в отличие от Никколо Никколи, не был бесстрастным собирателем, которого древние тома интересуют сами по себе. Напротив, за его литературными вкусами видны политические амбиции, которые питались прочитанным. «Он ничего так не любит, – писал один из его гостей, – как изучать географию мира и военную науку»[317]. Однако больше всего султана занимала история. Вместе с наставниками он поглощал греческие писания Геродота и латинские – Ливия, а равно более современные хроники европейских пап, императоров и королей. Его любимой книгой была «История Александра Македонского», написанная Квинтом Курцием в первом веке н. э. Он желал в своих завоеваниях сравниться с Александром и даже превзойти его. Как писал один его хронист, султан «в своих расчетах покорил весь мир, дабы править, подобно Александрам, Помпеям, Цезарям и прочим царям и военачальникам»[318].
Подобно своему прадеду Молниеносному, мечтавшему накормить коня на ступенях собора Святого Петра, Мехмед добавил к множеству своих титулов (верховный император, царь царей, султан двух материков и двух морей) еще один: кайсер-и Рум, то есть «римский кесарь». Его врач-венецианец утверждал, что у Мехмеда была большая карта Европы, которую тот пристально изучал, уделяя особое внимание – зловещий знак! – Италии, «где находятся императорский и папский престолы»[319].
На Западе завоевание Константинополя османами сочли Божьей карой за неспособность воссоединить Греческую и Латинскую церкви. Многие греки на Востоке увидели в нем воздаяние за принятие латинской ереси – ибо Константинополь захватили через считаные месяцы после того, как в нем провозгласили Унию.
Однако в глазах многих то был суровый урок христианам, погрязшим во внутренних распрях и неспособных объединиться против турецкой угрозы. Христианские властители Европы и впрямь все последние годы воевали между собой: французы с англичанами, немецкие князья – друг с другом, в Бургундии бушевал мятеж, в Наварре – гражданская война, в Генуе – всегдашний раздор, а Венеция и король Неаполя сообща вели разорительную войну против Флоренции и герцога Миланского. Падение Константинополя стало, по словам Николая V, «позором христианского мира»[320]. Он видел в Мехмеде апокалиптического Зверя, а Исидор Киевский называл молодого султана предвестником Антихриста[321].
Веспасиано разделял это чувство обреченности и сознание того, что христиане сами навлекли на себя кару. Он был убежден, что успехи турок – «жесточайших варваров»[322] – следствие политических и нравственных изъянов как греков, так и латинян. Позже он так изложил события, предшествовавшие катастрофе: «теснимый турками» византийский император воззвал «к папе и всем правителям в Италии и за ее пределами», но встретил лишь презрение и равнодушие; тогда он обратился к собственному народу со словами, что издержал все свои средства на защиту города и теперь их черед раскошелиться. «Я спасу эту землю для вас и ваших детей, а также для себя, но, если вы откажетесь, мы все погибнем». Однако «добрые горожане» поскупились, а в итоге турки захватили город, император лишился головы, горожан убили, а их дома разграбили. «Тех, кто уцелел, – утверждал Веспасиано, – продали евреям». Он завершил историю Константинополя суровой моралью: «Таков был конец жестоковыйных грешников, отказавшихся верить»[323].
Глава 10Удивительный человек
Захват Константинополя турками в 1453 году потряс мир. Однако в тот же год произошло другое событие, которое уместилось на листке бумаги размером с почтовую открытку и осталось почти незамеченным, но на судьбы человечества повлияло не меньше, если не больше, поскольку навсегда изменило способ передачи знаний.
Этот листок, появившийся в 1453-м, исчез затем на века, пока в 1892-м не оказался в руках майнцского банковского служащего Эдуарда Бека. Герр Бек случайно обнаружил его в архивах городского университета – когда-то давно переплетчик пустил обрывок бумаги на картонную обложку для старых документов. «Загадочный листок», как назвал его в 1904-м медиевист Эдуард Шрёдер[324], содержал рифмующиеся строки на немецком; строфы выше и ниже были утрачены при обрезке. Шестнадцать строк на лицевой стороне призывали читателя веровать и творить добрые дела, а четырнадцать на обороте описывали Страшный суд. По этой причине доктор Шрёдер назвал листок «Fragment vom Weltgericht» («Фрагмент Страшного суда»).
Дальнейшие подсказки обнаружились в 1908-м. Немецкий фольклорист Карл Рейшель указал, что листок содержит строки из пророческой поэмы четырнадцатого века «Sibyllenbuch» («Сивиллина книга»), сохранившейся более чем в сорока рукописных копиях. Поэма пересказывает версию легенды о Честном Кресте, по которой ветка от Древа жизни, посаженная на могиле Адама его сыном Сифом, выросла в могучее дерево. Брус, вытесанный из этого дерева, Соломон пустил на строительство моста, а позже, в соответствии с провиденциальным назначением, из этого бруса сделали столб для креста, на котором распяли Спасителя. Дальше в поэме шли туманные пророчества о будущем Священной Римской империи – войнах между неназванными государями в преддверии Апокалипсиса. Завершалась она строфами, обнаруженными на обрывке бумаги в 1892-м.
«Сивиллина книга» по внутренним признакам датируется 1360-ми, а о том, кто ее автор, ученые спорят до сих пор. Листок, обнаруженный в майнцском архиве, был, по всей видимости, частью брошюры – шестнадцатистраничной, если «Сивиллина книга» входила в нее целиком. Такая брошюра была бы ничем не примечательна, если бы не одно обстоятельство. Всякого, увидевшего ее в 1453-м, озадачил бы непривычный вид текста: не сами буквы (они имели характерное для тогдашней Северной Европы готическое начертание), а отсутствие писарской ровности и четкости. Аккуратные сами по себе, буквы то прыгали над строчкой, то проваливались, как будто каллиграф писал в тряском экипаже на ухабистой дороге, и к тому же различались яркостью – одни насыщенно-черные, другие бледные. Впрочем, страница была не лишена художественных изысков: все прописные буквы на ней рубрицировали, то есть украсили красными штрихами.
Копия «Сивиллиной книги», из которой происходит листок, вышла не из-под руки писца, а была отпечатана в Майнце на станке, который незадолго до того изобрел Иоганн Гутенберг. Это одна из первых его страниц, созданная в то время, когда он тайно экспериментировал со своим изобретением, то есть один из самых ранних сохранившихся текстов, напечатанных подвижным шрифтом.
В следующий год с небольшим Гутенберг напечатал еще несколько работ, в том числе очень злободневную – она касалась турецкого вопроса. Его «Türkenkalender» («Турецкий календарь»), отпечатанный в декабре 1454-го, был антиосманской агиткой: астрологической поэмой о турецкой угрозе под видом календаря на 1455 год. Озаглавленный «Eyn Manung der Cristenheit widder die Durken» («Воззвание к христианскому миру против турок»), этот девятистраничный памфлет содержал тринадцать призывов – по одному на каждое новолуние 1455-го – тринадцати властителям, начиная с папы Николая V и императора Фридриха III до различных герцогов, архиепископов и даже правителя крымского княжества (на месте нынешнего Инкермана). Всех их звали с оружием в руках двинуться в новый Крестовый поход. После мрачных пророчеств календарь желал читателю Eyn gut selig nuwe Jar («Хорошего и радостного Нового года!») и заканчивался молитвой к Господу с просьбой изгнать турок из Константинополя и чтобы ни одного из них не осталось в Греции, Азии и Европе.
Турки обеспечили Гутенберга еще одним заказом, да еще каким – на многотысячный тираж. В мае 1452 года папа Николай V объявил полное прощение грехов всем, кто пожертвует деньги на защиту Кипра от турецких нападений. По всей Европе разослали священников зачитывать папский призыв, собирать деньги и вручать индульгенции – письменные документы, освобождающие от посмертного воздаяния за те или иные грехи. Бланки этих документов, которых требовалось очень много, усердно копировали писцы, чья плата уменьшала доход от продаж. Майнцский архиепископ Дитер, отвечавший за распространение индульгенций в городе, обратился к Гутенбергу (либо Гутенберг сам пришел к нему с таким предложением). Гутенберг видел, что его изобретение быстрее и дешевле, чем майнцские писцы, обеспечит большое число идентичных документов. До наших дней дошли пятьдесят экземпляров, отпечатанных на пергаменте, однако не исключено, что мастерская Гутенберга выпустила примерно десять тысяч копий[325].
«Удивительный человек» Иоганн Гутенберг
Можно лишь гадать, что думала о новом способе копирования Маргарета Кремер, купившая свое свидетельство об индульгенции в Эрфурте, в 150 милях от Майнца, 22 октября 1454 года. Так или иначе, этот документ о посмертной участи ее души являет собой старейший напечатанный подвижным шрифтом документ с датой.
Без сомнения, Гутенберг печатал эти документы, чтобы поддержать работу мастерской и усовершенствовать новый метод производства книг. Впрочем, печатал он не только их. В том же месяце, когда Маргарета Кремер приобрела свою индульгенцию, во Франкфурт-на-Майне прибыл дипломат Энеа Сильвио Пикколомини, тот самый, что сокрушался о гибели «бесчисленных книг» в Константинополе. Он приехал агитировать немецких князей за Крестовый поход против турок, однако во Франкфурте воспользовался случаем заглянуть на местную книжную ярмарку. Там он увидел нечто настолько заманчивое, особенно для ученого-библиофила, что тут же написал другу в Рим, какой потрясающий товар выставил на продажу некий «удивительный человек»