л в своих манускриптах Веспасиано. Альфонс заказывал книги поэтам и философам. Он не сумел заманить к себе Леонардо Бруни, но его двор украшали многие другие светочи – «толпа ученых, – по словам Веспасиано, – отличившихся во всех областях знания»[366]. И не удивительно, что ему удалось привлечь столько выдающихся людей, ведь, как сообщает Веспасиано, Альфонс выделял на их содержание 20 000 флоринов в год. Король являл собой образец великолепного человека, по Аристотелю, – того, кто большие средства тратит пристойно.
Любимым автором Альфонса был римский историк Тит Ливий. По рассказу Веспасиано, король любил, чтобы во время походов придворный ученый читал Ливия ему и его войску. «То было достойное зрелище», – писал Веспасиано[367]. В 1451 году посол Альфонса в Венеции Антонио Беккаделли убедил падуанские власти извлечь скелет Ливия из гробницы. Скелет этот, заключенный в свинцовый гроб, к всеобщему ликованию, обнаружили в 1413-м. Падуанцы охотно согласились и даже удовлетворили просьбу Беккаделли презентовать Альфонсу кость правой руки в качестве реликвии. Альфонс с благодарностью принял бесценный дар, который почитал как мощи святого, хотя позже ученый, лучше разбиравший латинские надписи, все испортил, доказав, что чтимый скелет принадлежал на самом деле римскому вольноотпущеннику[368].
Пусть скелет Ливия и оказался фальшивкой, но любовь Альфонса к его трудам была самой что ни на есть подлинной. Созданная Ливием монументальная история римского народа, Ab Urbe Condita Libri (буквально «Книги от основания города»), стала одним из величайших творений античного мира. Желание скопировать этот шедевр историографии и побудило Альфонса прибегнуть к услугам Веспасиано.
Ливий родился в Патавии (нынешняя Падуя) в 59 году до н. э. и начал составлять свою историю римского народа примерно в 27 году до н. э. Задача дать оценку Римской республике была тогда очень своевременной. В 27 году до н. э. сенат даровал тридцатишестилетнему Октавиану, племяннику Юлия Цезаря, титул Августа («священного»), по сути покончив с полутысячелетней республикой и создав Римскую империю. По собственным словам, Ливий изложил «деяния народа римского от первых начал города», то есть от бегства Энея из Трои, до своих дней, для чего углубился «в минувшее более чем на семьсот лет»[369].
Другой историк, Азиний Поллион, говоря о Ливии как уроженце Патавии, высокомерно высмеивает его patavinitas – провинциализм. Не совсем понятно, что имеет в виду Поллион, хотя, возможно, Ливий говорил по-латыни с сельским акцентом (как и его современник, поэт Вергилий, выходец из деревни под Мантуей). Впрочем, блистательный слог Ливия и его умение излагать события опровергают всякие обвинения в недостатке образования или провинциальной отсталости. В частности, рассказ о переходе Ганнибала через Альпы в Книге двадцать первой – настоящий мастер-класс по сторителлингу.
Труд Ливия, на который тот потратил около сорока лет, стал одной из самых популярных книг Античности и принес своему автору огромную славу. Известность Ливия была столь велика, что, по словам Плиния Младшего, некий испанец «был так поражен славой Тита Ливия, что с края света приехал посмотреть на него и, поглядев, сразу же уехал обратно»[370]. Ливий, возможно, даже спас молодому Плинию жизнь, ибо, углубившись в чтение «Истории Рима от основания города», он не отправился вместе с дядей, Плинием Старшим, взглянуть поближе на странное облако над Везувием. В числе немногих критиков Ливия был Калигула, безумный римский император, правивший с 37 по 41 год н. э. Светоний сообщает, что Калигула бранил Ливия «как историка многословного и недостоверного» и повелел изъять его труды из всех библиотек. Ливий оказался в хорошей компании: Калигула бранил Вергилия «за отсутствие таланта» и выражал желание уничтожить поэмы Гомера[371].
Хотя сочинения Ливия и пережили Калигулу, они попали в число тех античных трудов, об утрате которых скорбел Никколо Никколи. Его история Рима состояла из ста сорока двух книг примерно по пятнадцать тысяч слов, таким образом целиком должна была насчитывать примерно два миллиона слов и больше чем в два с половиной раза превосходить по объему Библию. Неудивительно, что Марциал написал о нем: «В кожаных малых листках теснится Ливий огромный, он, кто в читальне моей весь поместиться не мог»[372]. Такой исполинский размер делал «Историю Рима» уязвимой: лишь 35 из 142 книг сохранились в более или менее полной форме (книги с первой по десятую и с двадцать первой по сорок пятую). Но даже в таком виде (четверть изначального объема) «История Рима от основания города» остается самым большим из уцелевших латинских сочинений.
Одна из очевидных проблем состояла в том, что «История Рима» была слишком велика для одного свитка и даже, после перехода от папируса к пергаменту в четвертом-пятом веках, для одного кодекса (на который потребовалось бы примерно пять тысяч страниц). Писцы поступали с этим исполинским текстом так же, как с другими длинными сочинениями, например Гомера или Аристотеля: делили его на пять или десять книг, которые назывались соответственно «пентады» или «декады». «История» еще существовала во всей полноте около 400 года, когда знатный римлянин Симмах пообещал другу подарить ему собрание Ливия. Эта копия (вероятнее всего, на папирусных свитках) не сохранилась, однако почти все, если не все 142 книги Ливия были перенесены на пергамент в следующие века, когда с Симмаховых свитков снимали многочисленные копии.
Так начался опасный путь Ливия через столетия. С манускриптов снимали копии, генеалогическое древо Ливия ветвилось, а время и случай безжалостно обрезали его ветви. Манускрипты гибли, пергамент пускали на другие нужды. Папа Григорий Великий, вопреки легенде, скорее всего, не жег труды Ливия в рамках кампании по борьбе с языческими авторами, и тем не менее через тысячелетие после перехода от папируса к пергаменту 75 процентов «Истории» Ливия были безвозвратно утрачены.
Цены на ее копии были невероятно высоки, не в последнюю очередь из-за того, что требовали очень много труда и материалов. Антонио Беккаделли, чтобы приобрести такую копию, вынужден был продать виллу, а Поджо купил виллу под Флоренцией на плату за копирование манускрипта – 120 флоринов[373]. Король Альфонс, по легенде, чуть не заплатил за свою копию жизнью. В 1436-м Козимо Медичи прислал ему «Историю Рима» в дар. Поскольку Флоренция была тогда в союзе с Венецией и Миланом, не поддерживающими притязания Альфонса на неаполитанский трон, врачи предупредили короля, что кодекс может быть отравлен. Однако Альфонс так жаждал древнего знания, что готов был рискнуть жизнью; он прочел манускрипт и даже оставил пометки на полях – без всякого вреда для здоровья[374].
К подписанию Лодийского мира Альфонс уже разыскивал новый манускрипт Ливия, – очевидно, подаренный Козимо его не устраивал. И впрямь, среди его пометок на полях есть замечание, что в Четвертой декаде отсутствует Книга тридцать восьмая, а также другие разделы. Желая получить более полное издание, он в 1444 году поручил придворному ученому Бартоломео Фацио выправить «отравленный» манускрипт. Однако через десять лет, когда другие ученые раскритиковали кропотливую работу Фацио, Альфонс обратился к Веспасиано и заказал совершенно новые манускрипты – которым предстояло войти в число красивейших его творений.
Посредником между Веспасиано и королем Альфонсом выступил предприимчивый сорокаоднолетний купец Бартоломео Серральи[375]. Он происходил из семьи, которую изгнали из Флоренции «ради сохранения общественного спокойствия и флорентийских свобод» – другими словами, по причине конфликта с Медичи. В 1451-м Бартоломео вернулся, очищенный от всех обвинений и вновь в фаворе у Медичи. Через год или два он начал успешно торговать картинами, статуями и другими предметами роскоши. В то время, когда практически все произведения искусства создавались по заказу церквей, монастырей либо государственных органов, которым требовалось расписать или украсить конкретное здание, Серральи взялся за более рискованное дело – заказывал статуи и картины для перепродажи, обычно за границу, или выступал посредником между художниками и меценатами. Он специализировался на продаже флорентийских предметов роскоши богатым клиентам в Риме и Неаполитанском королевстве, а с юга привозил древности и другие ценные товары.
Таким образом, Серральи соединял в себе две типичные флорентийские черты: художественный вкус и деловую хватку. Он продавал что угодно, от шахмат, зеркал, ювелирных шкатулок и карт Таро до скульптур таких прославленных флорентийских мастеров, как Донателло. Для Джованни, сына Козимо Медичи, он выискивал в Риме античные мраморные статуи, для короля Альфонса добывал во Флоренции парчу и другие роскошные ткани. Он договорился, что скульптор Дезидерио да Сеттиньяно высечет для Альфонса двенадцать портретов римских императоров, а Донателло – отольет огромную конную группу для Кастель Нуово в Неаполе, помог Донателло приобрести 1000 фунтов меди и бронзы, а также 26 676 фунтов угля для плавки металла. Он снабжал художников бочками свинцовых белил, а скульпторов – гипсом для форм и даже как-то привез другому сыну Козимо, Пьеро, страдавшему от подагры, конфетти, то есть сладкие пилюли для облегчения боли.
К началу 1450-х Серральи торговал уже и манускриптами, так что вполне естественно обратил внимание на Веспасиано, человека, способного изготовить много товара на самый взыскательный вкус. Серральи работал с Веспасиано по меньшей мере с октября 1453 года, когда заплатил ему за два манускрипта, названия которых не указал. Новые сделки произошли в августе и сентябре 1454-го – свидетельство, что Серральи считал превосходные флорентийские манускрипты Веспасиано таким же достойным экспортным товаром, как шелка и терракотовые Мадонны.