Веспасиано рассказывает, что на смертном одре Николай молил Бога прислать пастыря, который сохранит и расширит христианское стадо. Пастырь этот появился через две недели, когда кардиналы собрались в Апостольском дворце на конклав. Главным кандидатом был кардинал Виссарион – за него высказывались восемь кардиналов из пятнадцати, и многие уже заранее перед ним заискивали. Веспасиано сообщает, что Виссарион стал «папой на одну ночь», – даже его противники перед сном говорили друг другу: «Он будет папой, мы ничего поделать не можем. Завтра, после голосования, придется объявить его понтификом»[386]. И впрямь, Виссарион был бы достойным преемником Николая. Без сомнения, он прилагал бы все силы к тому, чтобы объединить христианский мир, освободить Константинополь, распространить гуманистические знания. Однако в последнюю минуту против него выступил французский кардинал, который возмущенно вскричал: «Неужто мы отдадим Латинскую церковь греческому папе?.. Виссарион даже бороду не сбрил, и что, он будет нашим главой?»[387] Если верить этим словам, борода стоила Виссариону престола Святого Петра.
Вместо Виссариона кардиналы избрали семидесятисемилетнего испанца Алонсо де Борха (или, в итализированном варианте, Альфонсо ди Борджиа), который стал папой под имением Каликст III. Избрание этого набожного правоведа вызвало в Италии некоторое беспокойство из-за его связей с тезкой, Альфонсом, королем Неаполя. Административные и дипломатические способности Алонсо де Борха произвели на короля столь сильное впечатление, что он назначил его сперва секретарем, затем, в 1432-м, главным советником и, наконец, в 1436-м наставником своего тринадцатилетнего незаконного сына Ферранте. Флорентийцы, миланцы и венецианцы боялись, что, заручившись союзником в лице папы, король откажется от Лодийского мира (который подписал лишь за несколько месяцев до того) и вернется к прежней завоевательной политике. Как писал венецианцам миланский посол, король Неаполя может стать «еще более дерзким, чем прежде»[388].
У гуманистов в Римской курии тоже были причины тревожиться. Все понимали, что Каликст, несмотря на связи с двором короля Альфонса, вряд ли будет покровительствовать наукам, как его предшественник. Он получил узкое юридическое образование и не питал любви к гуманистическим штудиям, а ученых из курии предпочитал не замечать. Когда после проверки ватиканской казны папа обнаружил долг в 70 000 флоринов, он сразу отменил планы Николая по переустройству города, сократил личные расходы и начал продавать предметы обстановки. Как-то вечером за обеденным столом Каликст приметил золотую солонку. «Унесите ее, унесите ее! – воскликнул он. – Обратите ее против турок, а мне вполне сгодится и глиняная!»[389] Его бывший повелитель, король Альфонс, воспользовался случаем приобрести много золотой и серебряной посуды, золоченые амфоры, охладитель для вина, подносы для сладостей и многое другое.
Еще худшая участь, если верить Веспасиано, постигла собранные Николаем книги. По его словам, когда Каликст впервые увидел сотни книг, роскошно переплетенных в алый бархат, с серебряными застежками, он изумился, ибо «никогда не видел книг, переплетенных иначе как в тряпье». (Имеются в виду книги, написанные не на пергаменте, а на бумаге, распространенные у евреев и мусульман в Испании, откуда был родом папа.) Вместо того чтобы восхититься ученостью Николая, новый папа с горечью заметил: «Так вот на что он растратил церковную казну». Как утверждает Веспасиано, Каликст затем «выбросил» часть книг, а сотни других отдал кардиналу Исидору Киевскому, который «по старческому слабоумию» попустил слугам и прихлебателям растащить их и продать за бесценок. «Такова была участь прекрасных вещей, – мрачно писал Веспасиано, – достаться тем, кто не сумел их оценить»[390].
Каликст и впрямь не интересовался латинскими и греческими манускриптами Николая, однако рассказ Веспасиано искажает реальные события. Новый папа действительно повелел снять металл и драгоценные камни с переплетов, считая их ненужным роскошеством, которое можно продать и употребить деньги на более достойные цели. Однако он не избавился от книг, как утверждает Веспасиано, и бо́льшая часть собранных Николаем манускриптов по-прежнему находится в Ватиканской библиотеке, которой Каликст со временем завещал и свои книги по юриспруденции.
Не виноват Каликст и в другой истории, навеки связанной с его именем. Один из гуманистов в составе Римской курии, Бартоломео Платина, после того как новый папа не оценил его литературных дарований, распространил байку, которая накрепко прилипла к Каликсту. Особую популярность она получила в среде астрономов и ученых, видевших в ней суеверную причуду необразованного папы и его отсталой церкви. Согласно этой байке в 1456 году Каликст предал анафеме комету (которая позже получила название кометы Галлея) и повелел всем церквям мира в полдень звонить в колокола для защиты от ее дурного влияния. На самом деле никакой буллы против кометы не было, а церковные колокола звонили не для защиты от кометы, а как ежедневное напоминание христианам о турецкой угрозе и необходимости Крестового похода[391].
Крестовый поход против турок был главной и самой насущной задачей Каликста. «Папа, – писал наблюдатель из Вероны, – не говорит и не думает ни о чем, кроме Крестового похода»[392]. Каликст торжественно поклялся «Святой Троице, Отцу, Сыну и Святому Духу, Приснодеве Богородице, святым апостолам Петру и Павлу и всем небесным силам бесплотным» сделать все, что в его власти, даже пожертвовать жизнью, ради освобождения Константинополя. Город был захвачен и уничтожен, как произнес Каликст в своей клятве, султаном Мехмедом II, «сыном диавола и врагом нашего Распятого Спасителя»[393]. Священную клятву папы отдали писцам и разослали копии по всем городам христианского мира.
Если Каликст жалел деньги на манускрипты, на корабли у него средства нашлись. Через месяц после выборов он потратил 200 000 дукатов на снаряжение флота, нанял галеры у каталонцев и превратил набережные Тибра в верфи. Скульпторы, которые при Николае V ваяли статуи, теперь высекали каменные пушечные ядра – числом 760 плюс еще 9000 поменьше для ручных орудий. Из ватиканских сундуков были оплачены сотни арбалетов, стрел, лат, копий, мечей и алебард. Флот отплыл в сентябре 1455-го, но, вместо того чтобы двинуться на восток и схватиться с галерами Мехмеда, всю осень и зиму грабил венецианские и генуэзские суда вблизи Сицилии. Каликст сместил все командование флота за эти нападения на братьев-христиан и то, что возмущенно назвал «прочими непотребствами»[394].
Тем временем шли и другие приготовления к Крестовому походу. Кардиналы и послы разъезжали по Франции, Англии и Венгрии, добираясь даже до Шотландии в попытках собрать армию и пробудить боевой дух. Торговцы индульгенциями и сборщики церковных податей прочесывали Европу для сбора средств; немало было и самозванцев, которые обманом выманивали деньги у «набожных и невежественных людей»[395]. Проповедники убеждали паству жертвовать на защиту христианского мира и по возможности присоединяться к Крестовому походу. Во Флоренции доминиканский монах Джованни да Наполи вдохновил шесть тысяч человек пройти по улицам шествием в белой одежде с нашитыми на груди красными крестами «в знак готовности стать воинами веры»[396].
В Неаполе король Альфонс готовился принять крест – на этой церемонии он в присутствии папских чиновников и неаполитанской знати должен был торжественно поклясться, что выступит в Крестовый поход. Однако, когда пришел назначенный день, Альфонс усмотрел в формулировке клятвы некие юридические тонкости – «крючки и закорючки» вкупе с «каверзами… канонического права», из-за которых пошел на попятный и все отменил[397]. Лишь дипломатическое вмешательство Джаноццо Манетти (тот присоединился к королевскому двору в Неаполе и оттуда вел переговоры с Каликстом) позволило несколько недель спустя уладить дело. 1 ноября 1455 года, в День Всех Святых, Альфонс наконец принял крест.
Человек, спасший Крестовый поход, Джаноццо Манетти, в то время пятидесяти девяти лет от роду, был близким другом и наставником Веспасиано. Много лет он был в самом сердце флорентийского гуманистического движения и входил в число любителей премудрости, которые собирались в книжной лавке Веспасиано и «с упоением обсуждали важные вопросы». Сын одного из богатейших флорентийских купцов, Манетти учился вместе с Томмазо Парентучелли, позже стал его секретарем, а когда Томмазо избрали папой, переводил для него с греческого и древнееврейского. Чтобы посвящать достаточно времени научным штудиям, он спал не больше пяти часов в сутки. Подобно своим друзьям Поджо и Леонардо Бруни, Манетти был деятельным государственным мужем, служил флорентийским послом в Венеции, Генуе, Милане, Неаполе и Риме. Он взваливал на себя неблагодарные обязанности правителя флорентийских провинций, таких как Пистоя и Скарперия, где, по словам Веспасиано, «нашел полнейший беспорядок и смертельную внутреннюю вражду»[398].
Более всего Манетти знаменит трактатом «О достоинстве и превосходстве человека», который закончил в 1452 году и посвятил королю Альфонсу Неаполитанскому. Это посвящение было со стороны Манетти редкой дипломатичес