кой ошибкой, поскольку Альфонс тогда воевал с Флоренцией, и в городе заговорили об измене Манетти. Чтобы изготовить копию манускрипта, Веспасиано терпеливо дождался 1455 года и Лодийского мира. Как и «Королевские декады», этот манускрипт сделан изящно и мастерски, написан «новым античным письмом» и украшен орнаментом из белых вьюнков, на котором специализировался Веспасиано.
Трактат Манетти во многом отражает дух людей, которые собирались в лавке Веспасиано и под Крышей Пизанцев. Он представляет собой ответ на знаменитый труд, написанный в 1195-м молодым дворянином, кардиналом Джованни Лотарио, который позже стал папой Иннокентием III. Трактат кардинала Лотарио «О презрении к миру, или О ничтожестве человеческого состояния» проповедует мрачный взгляд на нашу земную жизнь: «Сотворен человек из пыли, из грязи, из пепла, а также из отвратительного семени, что еще более ничтожно». Если таково наше начало, писал Лотарио, то конец еще хуже, ибо человек обречен стать «пищей червей», «гниющей массой, всегда нечистой и зловонной»[399]. Манетти ехидно подытожил эту книгу в нескольких строках: Лотарио говорит о человеческой мерзости и убогости – «плевках, моче, кале, о кратковременности жизни, о старости, о разнообразных муках и горестях смертных, о различных заботах людей, о близкой смерти, о многочисленных мучениях и о многих подобных несчастьях человеческого тела».
Лотарио развивал христианскую мысль, что поскольку все земное тленно и преходяще, надо не услаждаться им, а собирать себе сокровища на небесах. Эту мысль можно найти у Екклесиаста («суета сует, – все суета!»), святого Августина («Ибо кто в состоянии, каким бы даром красноречия он ни обладал, изобразить несчастья настоящей жизни?»), у Фомы Кемпийского («Все земные удовольствия либо пусты, либо гнусны»)[400]. Стремиться надо лишь к вечной жизни на небесах. Все мирское презренно, жизнь на земле состоит из горестей и страданий.
Манетти не отрицал, что плоть и впрямь подвержена всему, что Лотарио перечислил в своем тошнотворном каталоге. Однако этому мрачному взгляду он противопоставляет картины радости и удовольствий. Неверно, говорит Манетти, утверждать, будто земная жизнь – лишь краткий мучительный путь долиною слез. Мы можем не только страдать от несчастий обыденной жизни, но и наслаждаться многими ее радостями. По его мнению, редкое человеческое действие не приносит «хотя бы маленького удовольствия», а впечатления из внешнего мира дают нам «большие и сильные наслаждения». Мрачному перечню Лотарио он противопоставляет свой список земных радостей «от ясного и отчетливого созерцания прекрасных тел», «от слушания музыки», «от вкушения разнообразных яств», «от обоняния аромата цветов» и, наконец, «от прикосновения к нежнейшим вещам» (одно из многочисленных предприятий Манетти делало тонкие ткани). В свидетели защиты он призывает Аристотеля, автора, которого переводил, ибо в десятой книге «Никомаховой этики» тот, как напоминает Манетти, сказал: «Живя, люди должны наслаждаться».
Для Манетти все эти «удовольствия и наслаждения» означают, что мы должны не отчаиваться из-за земных страданий, а радоваться приятным утешениям. Разумеется, этот совет исходит от богатого и образованного флорентийца, который мог вкусно и обильно есть, хорошо и даже роскошно одеваться, часами созерцать живопись в своем палаццо и слушать приятные мелодии лиры да браччо на своей загородной вилле. Но хотя, читая трактат, мы порой видим в авторе сытого прекраснодушного эстета, Манетти совершенно искренен в своем преклонении перед красотой искусства, природы и человеческого разума, перед полнотой земной жизни.
В трактате хорошо заметно влияние античных авторов, не только Аристотеля, но и Цицерона и других, из которых Манетти приводит обширные цитаты. Однако его вдохновляла и родная Флоренция. Бог создал мир за шесть дней, но дальше человечество должно изучать его и украшать. Манетти приводит фрески Джотто («лучшего живописца своего времени»), купол Брунеллески («бесспорно главы всех архитекторов нашего времени») и бронзовые двери баптистерия работы Лоренцо Гиберти («превосходного скульптора нашего времени») как примеры не только усладительных зрелищ, но и божественности человеческого ума – того, чего человечество в лице лучших своих представителей может достичь. Он заключает свое сочинение словами о «восхитительном достоинстве человеческой природы и также необычайном превосходстве самого человека». Земную жизнь надо любить, а не презирать и терпеть, стиснув зубы, ради единственного ее бонуса – утешения на том свете.
В 1929 году французский историк написал, что итальянский Ренессанс – это «Средние века без Бога»[401]. Век спустя мало кто из историков согласится с такой формулировкой. Ошибкой было бы видеть в приверженности Джаноццо Манетти гуманистическому знанию и земным удовольствиям хотя бы намек на антиклерикализм. «Человек эпохи Возрождения оставался христианином, и даже набожным христианином», – предупреждал историк Ричард Трекслер[402]. Как Петрарка и Никколо Никколи до него, Манетти считал, что языческие сочинения дополнят христианское знание, помогут исправить мир, испорченный честолюбием, алчностью и эгоизмом. Все они верили, что христианское учение спасает душу, античные же авторы исправляют гражданское общество и дают радость в земной жизни. Те же античные авторы должны были сделать христиан лучше, ибо новообретенным греко-римским знанием предполагалось утвердить явленные во Христе истины[403]. Характерно, что Манетти знал наизусть не только «Никомахову этику», но и «О граде Божьем» святого Августина.
Манетти превозносил человеческие ценности и благородство ума, не ставя под сомнение значимость религии. Он не просто не был безбожником – он был воинствующим христианином и одним из величайших библеистов столетия. По просьбе папы Николая V он сделал новый перевод Нового Завета – первый со времени святого Иеронима, появившийся на тысячу лет раньше, – и лишь смерть Николая помешала ему перевести Ветхий Завет. Он написал энциклопедическую апологию христианства под названием «Против иудеев и язычников» и так хотел обратить иудеев в христианскую веру, что выучил древнееврейский, чтобы полемизировать с ними и убедить их. Его ортодоксальность была неколебимой. Как записал Веспасиано, на пиру, который дал во Флоренции Эндрю Хоулс, Манетти в споре с другими гуманистами утверждал: основания христианства так же истинны, как утверждение, что у треугольника три стороны[404]. Достоинство и превосходство ренессансного ума были таковы, что позволяли сочетать языческую мудрость и христианские догматы.
Через год после завершения трактата Джаноццо Манетти как никогда понадобились и его вера, и собственный жизнерадостный рецепт лечить земные горести чувственными удовольствиями. В 1453 году он вынужденно бежал из Флоренции, бросив все имущество. Его жизнь, по словам Веспасиано, являет пример того, как человек, сколь угодно удачливый, может в одночасье лишиться всего ему дорогого. По иронии, именно эту мысль так старательно подчеркивал Джованни Лотарио в трактате о ничтожестве жизни.
Причина для бегства была проста: как сообщает Веспасиано, от Манетти потребовали уплатить «непосильный налог» в 166 000 флоринов[405]. За этим требованием, по мнению Веспасиано, стоял некто «обладающий в городе огромной властью», сиречь Козимо Медичи. И впрямь, Козимо предпочитал не убивать врагов, а душить их налогами. Послушные чиновники разоряли его политических противников, оценивая их имущество, с которого платился налог, в заоблачные суммы. Как позже писал хронист, Медичи не желали устанавливать единый фиксированный налог, а брали «сколько им заблагорассудится»[406].
Манетти стал самой явной жертвой этого злоупотребления властью. Много лет он поддерживал прекрасные отношения с Медичи, но то, что Манетти дружил с королем Альфонсом, а также выступал за политический союз Флоренции с Венецией, а не с Миланом, настроило Козимо против него[407]. Манетти не захотел или не смог заплатить разорительный налог, бежал из Флоренции и отправился сперва в Рим ко двору Николая V, а после смерти папы – ко двору Альфонса. И Николай, и Альфонс в свой черед платили ему пенсион, на который можно было позволить себе скромную толику земных радостей. Из Неаполя Манетти писал Веспасиано с просьбой найти ему некоторые манускрипты по гражданскому и каноническому праву «за разумную цену». Еще он попросил копию Цицероновых «Писем к Аттику»[408], – видимо, его удовольствием в изгнании было перелистывать страницы античной премудрости.
Через двадцать лет после возвращения во Флоренцию Козимо Медичи все так же правил, по выражению Веспасиано, «негласно и с величайшей осмотрительностью». Сыновей, Пьеро и Джованни, он тщательно готовил себе в преемники. Старший, Пьеро, родившийся в 1416 году, должен был взять на себя политическое руководство, а Джованни, на пять лет его моложе, – возглавить фамильный банк. Козимо дал обоим прекрасное образование, которое должно было сделать их мудрыми вождями в политике и коммерции.
Оба еще в юности обнаружили вкус к культуре. Джованни в пятилетнем возрасте приписали к гильдии банкиров, однако изящными искусствами и классическим знанием он интересовался больше, чем банковским делом. По словам его друга, он находил удовольствие «в книгах, древних геммах, музыкальных инструментах и прочих утонченных занятиях»[409]. Он играл на музыкальных инструментах и писал стихи, а когда в 1440-х его отправили в римское отделение банка Медичи, собрал завидную коллекцию античных статуй и медальонов.