Еще один брат тоже добился многого. Младший Бистиччи, Филиппо, родившийся после смерти отца, стал францисканским монахом. За благочестие и ученость его вскоре поставили настоятелем монастыря Ла Верна, священного места, где в 1224-м святой Франциск получил стигматы. Куда меньше талантливых братьев добился Лионардо, на три года старше Веспасиано. В его налоговой декларации честно написано: «Lionardo non fa nulla» («Лионардо не делает ничего»)[426].
В доме на Виа де Барди жили несколько поколений семьи, включая вдовую мону Маттею, о ту пору уже на седьмом десятке. Дни непосильных долгов, дешевого жилья и арестов имущества остались для нее далеко позади. У Якопо и его жены по имени Андреа, которая вышла за него в 1440-м в возрасте двенадцати лет, был сын Лоренцантонио, в то время школьник. Домашняя прислуга состояла из двух рабов – мавра по имени Сисмундо и женщины, которую Якопо купил за тридцать два флорина – меньше, чем стоили некоторые роскошные манускрипты Веспасиано. В налоговых документах Якопо она указана как una schiava tartara, trista – буквально «рабыня-татарка, скорбная», хотя в имущественных документах слово triste часто применялось к чему-нибудь старому или ветхому, так что Якопо вполне мог иметь в виду ее пригодность к работе, а не характер[427]. Рабов во Флоренции можно было покупать и продавать (как постановили городские власти в 1366-м), только если они «из нехристей», ибо рабство считалось справедливым воздаянием язычнику. Сисмундо и татарка наверняка были крещеные, поскольку законы таких городов, как Флоренция, требовали крестить рабов («все равно что крестить волов», – съязвил один флорентийский политик и литератор)[428]. Однако они оставались рабами и после этого. Считалось, что рабы не обладают свободной волей, а рабство «установлено Божественным законом», как уверенно объявил однажды флорентийский архиепископ[429].
Хотя и Веспасиано, и Лионардо пошел уже пятый десяток, оба оставались холостяками. Для Флоренции в этом не было ничего необычного. Каждый пятый флорентиец в то время так и не женился, отчасти из-за того, что на сто двадцать мужчин приходилось всего сто женщин[430]. Как мы позже увидим, Веспасиано строго оценивал роль и поведение женщин вообще и жен в частности. Возможно, он разделял отношение к браку, которое высказывали многие гуманисты, в частности Боккаччо, писавший, что женитьба сгубила Данте, или Никколо Никколи, считавший, что жена помешала бы его занятиям (очевидно, к любовнице Бенвенуте это не относилось). Поджо долгое время противился браку по тем же причинам, что не мешало ему плодить незаконных детей. Впрочем, в 1436-м, пятидесяти шести лет, он женился на восемнадцатилетней «редкой красавице», как сам гордо объявил[431]. Семейная жизнь так ему понравилась, что на следующий год он написал трактат «Надо ли жениться старикам?», в котором с жаром ответил на свой вопрос, что да, надо.
Помимо дома на Виа де Барди, семья Бистиччи владела еще несколькими домами во Флоренции, в том числе (согласно их налоговой декларации) «домом с садом для наших собственных нужд» возле Порта Сан-Джорджо, в десяти минутах ходьбы от Виа де Барди[432]. Еще один дом они сдавали жильцам. Кроме того, они давно выкупили имение в Антелле, в нескольких милях от Флоренции, изъятое кредиторами после смерти Пиппо. Веспасиано часто уезжал в Антеллу, спасаясь от летней жары или от чумы, поражавшей Флоренцию каждые два-три года[433]. Вероятно, он ездил туда верхом на коне или на муле – у семьи были две лошади и два мула.
Иногда Веспасиано спасался от жары и морового поветрия в роскошных загородных домах, где они с друзьями собирались для литературных и философских бесед наподобие тех, что когда-то давно завел у себя Никколо Никколи. Дважды в год ученый и дипломат Франко Саккетти устраивал трехдневные встречи на своей вилле под Флоренцией, куда, по словам Веспасиано, приглашал «десять-двенадцать ученейших мужей города». Перечислив выдающихся гостей – сливки флорентийского литературного общества, – Веспасиано без колебаний упоминает еще одного постоянного участника: «Я, смиренный писец, был в числе этих достойных мужей». Отдельно он упомянул, что на приемах у Саккетти не играли во «вредные азартные игры, как случается на других виллах»[434].
Редкие встречи достойных мужей обходились без участия Веспасиано. Его приглашали и в еще более избранное общество, которое собиралось в Кастелло ди Монтегуфони, величественном замке двенадцатого века, состоящем из семи зданий за толстой крепостной стеной. Замок этот принадлежал его близким друзьям, братьям Пьеро и Донато Аччайоли.
Пьеро и Донато бывали среди тех, кто съезжался на виллу Франко Саккетти. Их род, как с гордостью отметил Веспасиано, был «одним из знатнейших во Флоренции»[435]. Он с огромным пиететом говорил о великом богатстве и удивительной истории Аччайоли. Судя по фамилии, кто-то из их далеких предков работал с металлом (acciaio значит «сталь»). Впрочем, к тому времени Аччайоли уже полтора века были банкирами, советниками королей и герцогами Коринфа, Фив и Афин (семейство по-прежнему владело замком на Акрополе). Отец Пьеро и Донато умер, когда они были еще маленькими, после чего их мать Маддалена вышла за Феличе Бранкаччи, богатого купца, который заказал Мазаччо и Мазолино расписать фамильную капеллу в Санта-Мария дель Кармине (этими фресками позже восхищался Микеланджело). В 1434-м Феличе изгнали как врага Республики (то есть Медичи), однако Маддалена с сыновьями осталась во Флоренции и дала им лучшее гуманистическое образование. Веспасиано особенно дружил с Донато, который в письмах иногда обращался к нему «Vespasiano mio dolcissimo» – «мой сладчайший Веспасиано».
Как и в лавке Веспасиано или на вилле Саккетти, в Кастелло ди Монтегуфони обсуждали серьезные философские темы. Помимо Веспасиано и братьев Аччайоли, в беседах участвовал Джаноццо Манетти, который через жену состоял в родстве с Пьеро и Донато. Беседы эти охватывали широкий спектр вопросов, и в частности злободневные: связь между чумой и грязными улицами Флоренции. В середине пятнадцатого века много спорили, влияет ли общественная гигиена на моровые поветрия[436]. Если чуму не считали (как некоторые верят до сих пор) Божьей карой, то объясняли ее «теорией миазмов» – ядовитыми испарениями, которые возникают из-за определенных ветров, близости болот, гниющих отбросов или незахороненных покойников. Власти принимали меры: убирали улицы, вывозили мусор, чистили сточные канавы, спешно хоронили умерших. Однако незадолго до того врач из Пармы предложил новую теорию – он утверждал, что чуму вызывают вовсе не вредные испарения; она передается от человека к человеку, особенно среди бедноты. Если Веспасиано и его друзья приняли новую теорию, то они бежали не от флорентийских миазмов, а от ее бедняков, или, по выражению врача из Падуи, «людей грязных и площадных – мясников, торговцев мясом, трактирщиков, пекарей, бакалейщиков и другой подобной публики»[437].
Споры в Кастелло ди Монтегуфони касались и менее практичных вопросов – например, кто выше, Мусей или Гомер, или что ждет на том свете младенцев, умерших некрещеными. Об этом Веспасиано как-то поспорил с Манетти. Манетти держался церковной позиции, что каждый человек от рождения несет в себе первородный грех и что похоть родителей в момент зачатия передается ребенку, а значит, некрещеные младенцы в рай не попадут. Веспасиано же полагал, что, поскольку Бог справедлив, Он не станет карать детей за грехи родителей. Дискуссия была дружеской, хотя Веспасиано не сдался даже перед авторитетом церкви и сокрушительной эрудицией Манетти. Через несколько месяцев тот в письме к Веспасиано похвалил его за стремление учиться, а также за интерес к богословским материям и выразил надежду продолжить разговор о крещении младенцев[438][439].
Братья Аччайоли страстно любили греческую философию, однако ее изучение во Флоренции пребывало в упадке, несмотря даже на то, что после захвата Константинополя в Италию бежало множество византийцев. В начале 1440-х в Студио недолгое время преподавал византийский ученый Георгий Трапезундский. Кроме того, он, как сообщает Веспасиано, читал лекции на дому. Веспасиано, без сомнения, присутствовал и на публичных, и на домашних лекциях, более того, Георгий был в числе тех, кто собирался на диспуты в его лавке. В Студио он имел огромный успех. «Не было во Флоренции лучшего учителя», – писал Веспасиано[440]. Однако Георгий вскоре оставил Флоренцию ради более выгодного места в Римской курии. Кардинал Виссарион и Никколо Перотти тоже перебрались в Рим, а из золотого поколения флорентийских эллинистов – Бруни, Траверсари, Марсуппини – никого уже не осталось в живых.
Желая продолжить обучение и беседы, Веспасиано и его друзья, включая Пьеро и Донато, начали создавать новое литературное общество. Они собирались во флорентийском дворце богатого молодого патриция Аламанно Ринуччини. Аламанно, бывший ученик Георгия Трапезундского, тоже входил в круг ученых друзей Саккетти. Общество называло себя «Академией», в подражание афинской школе Платона. Однако эта маленькая академия тоже нуждалась в учителе, и в 1456-м с помощью Козимо Медичи они пригласили во Флоренцию ученого по имени Иоанн Аргиропул, которого Веспасиано в своей книге называет «мессер Джованни».