.
Прогулки Фичино по сельской местности за стенами Флоренции были частью этой философии постижения истины и обретения счастья в уединенных раздумьях. Спор о том, как достичь счастья – активными действиями или созерцательной жизнью, – начатый в греческой философии и христианском богословии, продолжался в сочинениях Петрарки и Данте. В десятой книге «Никомаховой этики» Аристотель назвал созерцательную жизнь наивысшей целью – выше даже добродетельного служения Отечеству. Тем не менее, вооружившись доводами из работ Цицерона и Псевдо-Аристотеля, флорентийские гуманисты, такие как Колюччо Салютати и Леонардо Бруни, деятельно занимались политикой и коммерцией средь городских шума и суеты.
Платон предложил другой взгляд на место человека в обществе и его цель в жизни. В «Федоне» говорится, что житейские устремления, такие как войны и стяжание богатства, лишают нас досуга для философии. Фичино соглашался, что истину и счастье обретают не в политических собраниях и на рыночных площадях; куда лучше предаваться раздумьям в своем «очаровательном приюте» – маленькой Академии в Кареджи.
Интеллектуальный раскол в тогдашней Флоренции в определенном смысле проходил не столько между Платоном и Аристотелем, сколько между Платоном и Цицероном. Цицерон был неоспоримым авторитетом для первого поколения флорентийских гуманистов, которые восхищались тем, что Леонардо Бруни назвал его «политической деятельностью, его речами и его борьбой»[602]. Однако высокая флорентийская культура отстранялась от деятельности и борьбы. Цицеронов идеал сочетания учености с патриотизмом и гражданскими добродетелями, так любимый прежними гуманистами, не находил опоры в Фичиновых переводах «Герметического корпуса» и диалогов Платона. Для Фичино, державшегося в стороне от политики, земные деяния были не так желанны, как способность через мистическое созерцание воспарить в небесную область любви и света. Легко увидеть, отчего такая философия была по душе Лоренцо, который намеревался для укрепления своей власти ограничить республиканские свободы.
Фичино видел и другую причину приобщить Лоренцо к Платону. В книге пятой «Государства» Платон пишет: «Пока в государствах не будут царствовать философы… государствам не избавиться от зол»[603]. Чтобы государство было здоровым, философия и государственная власть должны соединиться в царе-философе. Фичино не нужно было далеко ходить, чтобы найти такую фигуру во Флоренции; по его словам, Лоренцо достиг того, чего Платон «очень желал великим людям прошлого: соединения философии с наивысшей гражданской властью»[604].
Подобно Фичино, Веспасиано надеялся, что Лоренцо будет ему покровительствовать, как прежде отец и дед. Когда Лоренцо пришел к власти, Веспасиано написал ему, напомнил о своей «исключительной преданности» дому Медичи, а также о проекте, который, по словам Веспасиано, они уже обсуждали, – личной библиотеке Медичи. Он добавил, что обмолвился об этом проекте трем другим своим клиентам – герцогу Альфонсу, Федерико да Монтефельтро и Алессандро Сфорца, которые «чрезвычайно его одобрили; я знаю, что они будут всячески его восхвалять». Дальше он слегка подталкивает Лоренцо к решению: «Чем больше я об этом думаю, тем больше уверяюсь, что дело это будет Вас достойно»[605].
Из того, что Веспасиано упомянул трех высокопоставленных клиентов, легко догадаться – книги для новой библиотеки он хотел готовить сам, как прежде для Козимо и его сыновей Пьеро и Джованни. Лоренцо, безусловно, жадно собирал книги и покровительствовал искусствам. «Лоренцо восхищается редкостями», – писал его друг[606]. За время правления он украсит фамильный дворец поразительными шпалерами, майоликой, геммами, вазами, мраморными скульптурами, древними монетами и медальонами. После визита в Неаполь в 1466-м он стал рьяным ценителем древностей. Посетители с рекомендательными письмами являлись в Палаццо Медичи и просили дозволения осмотреть его сокровища – прекрасные и дорогие «книги, драгоценные камни и скульптуры» (как написал один из них), ставшие достопримечательностью Флоренции[607]. Лоренцо даже владел кольцом, в котором, как говорили, обитал подвластный ему дух. А вот проект Веспасиано Лоренцо не заинтересовал. Ему хватало тех книг, что остались от деда, отца и дяди.
В любом случае Веспасиано был сейчас занят другими заказами. Он по-прежнему работал над десятками манускриптов для Федерико да Монтефельтро, а также, по поручению кардинала Виссариона, над десятитомником святого Августина. Хотя Виссарион и доверил свой трактат о Платоне Свейнгейму и Паннарцу, святого Августина для венецианского собрания он поручил Веспасиано с его проверенными писцами и пергаментом. Этим томам предстояло войти в число самых дорогих манускриптов Веспасиано. Каждый стоил почти пятьдесят флоринов – среднее годовое жалованье учителя. Они были большого формата, красиво написанные и прекрасно иллюминированные.
Над манускриптами для Виссариона команда Веспасиано работала два года, последним томом стал главный труд Августина «О граде Божьем». Однако к тому времени, как манускрипт был завершен, сотни других экземпляров этого труда появились во многих городах Европы – яркое свидетельство той конкуренции, которая ожидала Веспасиано. Свейнгейм и Паннарц первый раз напечатали «О граде Божьем» в Риме в 1467-м. В 1468-м они выпустили второе издание. В том же году в Страсбурге Иоганн Ментелин напечатал несколько сотен экземпляров с ксилографическими иллюстрациями. А в 1470-м Иоганн фон Шпейер и его брат Венделин выпустили в Венеции свое издание – еще сотни экземпляров.
Печатные экземпляры «О граде Божьем» стоили значительно дешевле манускрипта, за который Веспасиано взял пятьдесят флоринов. Книги, выпущенные типографским способом, продавались за малую долю цены аналогичного манускрипта. Епископ Бусси радовался, что книга, стоившая сто флоринов, благодаря печатному станку обходится лишь в двадцать, а та, что стоила двадцать флоринов, обходится в четыре[608]. Утверждение Бусси, что печатная книга стоит в пять раз дешевле рукописной, оказалось верным и для Августинова труда. За экземпляр своего издания «О граде Божьем», украшенный аугсбургским писцом и иллюминатором Иоганном Бемлером, Ментелин брал девять флоринов. Издание Свейнгейма и Паннарца 1470 года было еще дешевле – оно продавалось за пять флоринов[609]. Нет надобности говорить, что Веспасиано никак не мог изготовить такой манускрипт – на который требовались сотни листов пергамента и сотни часов работы писца – за сколько-нибудь сравнимую цену.
Печатные книги стоили меньше манускриптов, поскольку, очевидно, их можно было производить быстрее и в большем количестве, а также потому, что их чаще печатали на бумаге, чем на пергаменте. Хронист сообщает, что в 1458-м Ментелин печатал триста страниц в день, то есть его станок был в тридцать раз быстрее среднего писца[610]. Карьера Ментелина могла бы стать поучительным примером для тех, кто в то время еще копировал манускрипты. В 1440-х он работал иллюминатором и писцом, затем выучился типографскому ремеслу у кого-то из помощников Гутенберга (либо у самого Гутенберга, когда тот жил в Страсбурге). В 1460-м Ментелин начал выпускать Библии, затем богословские труды Иоанна Златоуста, Иеронима и Фомы Аквинского. В 1469-м он включил в свой ассортимент классическую литературу – напечатал «Никомахову этику» в переводе Леонардо Бруни, затем, в 1470-м, «Комедии» Теренция и сочинения Вергилия – те самые книги, которые Веспасиано поставлял своим заказчикам в виде манускриптов.
С каждым годом число типографий росло, печатных книг выходило все больше. Если за пятнадцать лет с Библии Гутенберга до конца 1469-го вышло около 165 наименований, то за один лишь 1470-й напечатали по меньшей мере столько же, за двенадцать месяцев удвоив число печатных книг в Европе[611]. Помимо Майнца и Страсбурга, типографии к северу от Альп работали теперь в Нюрнберге, Кёльне, Аугсбурге, Париже и в швейцарских городах Базеле и Беромюнстере.
Новая технология быстро распространялась по Италии. Кроме Рима, типографии действовали в Венеции и Неаполе, куда перебрался Сикст Риссингер, в то время как в Риме обосновался новый печатник, Георг Лауэр. В 1470-м еще один немец, Иоганн Рейнгард, открыл типографию в умбрийском городке Треви. В том же году под Фолиньо Иоганн Нумейстер, объединившись с местным ювелиром, выпустил одно из исторических сочинений Леонардо Бруни. В 1470-м власти Феррары рассматривали предложение доставить в город из Рима целых восемь печатных станков[612]. Хотя они отклонили это предложение, в 1471-м французский эмигрант, называвший себя Андреас Бельфортис, бывший писец, приехавший в Феррару искать работу копииста, открыл в городе типографию и начал печатать книги.
В 1470-м книгопечатанием занялись и сами итальянцы. Первым, по-видимому, был сицилийский дворянин Джованни Филиппо дель Леньяме (который взял себе латинизированное имя Филипп де Лигнамине). В 1470-м он прибыл в Рим из Неаполя, поселился в роскошном доме возле площади Сан-Марко, стал конюшим у папы Павла II, купил у печатника Ульриха Гана типографский станок и выпустил в свет «Риторические наставления» Квинтилиана – первую печатную версию этой классики гуманистического знания. В октябре того же года сенат Лукки тридцатью восемью голосами против восьми проголосовал за то, чтобы вернуть в город священника, писца и учителя каллиграфии Клемента из Падуи. Годом или двумя раньше Клемент отправился в Венецию учиться «ремеслу печатания букв», каковое, согласно одному из изданных им авторов, он освоил за счет «разумного наблюдения»