В Болонье открыли типографию братья Аннибале и Сципион Мальпиги, в Милане – священник Антонио Дзаротто вместе с венецианским врачом Панфило Кастальди. По поводу Кастальди существует занятная легенда. Его жена Катерина, наследница Марко Поло, якобы принесла в приданое мужу подвижный шрифт, который великий путешественник привез из Китая в 1295-м. В 1681 году францисканец Антонио Камбруцци утверждал (на основании крайне сомнительных свидетельств), что примерно в 1440-м Кастальди показал свои опыты с этим шрифтом другу-немцу, некоему Фаусто Конесбурго, который увез секрет в Майнц и там – под более знакомым именем Иоганн Фуст – присвоил себе славу изобретателя.
Если отбросить версию с Марко Поло, остается загадка – у кого итальянские печатники научились своему ремеслу? Кто делал им станки, отливал шрифт, готовил типографскую краску? Первое письменное изложение того, как работает печатный станок, появилось лишь в 1534-м, почти через сто лет после первых опытов Гутенберга, и не в изданной книге, а в частном письме фризскому ученому, который, как и большинство его современников, понятия не имел, каким образом делаются печатные книги[614]. Знания, необходимые для отливки шрифта, оставались профессиональным секретом еще дольше. Для этого процесса, куда более сложного, чем изготовление станка и сама печать, требовался особый сплав свинца, олова и сурьмы. Первая инструкция, как сделать шрифт, опубликована в книге Ванноччо Бирингуччо «Пиротехния», посвященной металлургии; эта книга вышла в Венеции в 1540 году.
Получается, что секреты книгопечатания передавались изустно или демонстрировались мастерами в типографиях. И впрямь, Панфило Кастальди освоил свое ремесло не благодаря связи с Марко Поло, а потому, что работал в Венеции с немцами Иоганном и Венделином фон Шпейерами. Случай Кастальди типичен. Итальянские печатники либо видели, как работают немцы, готовые поделиться секретами ремесла, либо покупали их оборудование, как Филипп де Лигнамине или нотариус Евангелиста Анджелини, который в 1471-м приобрел станок и шрифт у другого печатника.
Добыть станок и практические знания было лишь частью задачи. Будущим печатникам требовался начальный капитал и деньги на работу типографии. «Расходы на дело книгопечатания очень велики», – жаловался епископ Бусси[615]. По одной оценке, подготовка к изданию книги: шрифт, бумага, типографская краска, небольшая печь для плавки и сам станок – обходилась как минимум в тридцать пять флоринов[616]. Это куда больше, чем годовая арендная плата за среднюю мастерскую.
Помимо начальных вложений, нужны были деньги на каждое следующее издание. Книга большого формата, печатаемая тиражом в сотни экземпляров, требовала больших издержек. Бумага и работа для Библии, выпущенной в Венеции тиражом 930 экземпляров, обошлись в 450–500 флоринов[617]. Однако даже эта сумма покажется незначительной, если вспомнить Библию Гутенберга, на которую ушло примерно пять тысяч телячьих шкур для пергаментных экземпляров и пятьдесят тысяч листов бумаги для остальных. Согласно Петеру Шёфферу, на тираж (максимум 180 копий) потратили больше 4000 флоринов[618], а значит, экземпляр обошелся по меньшей мере в 22 флорина – примерно такой же была себестоимость многих манускриптов Веспасиано. Впрочем, Библия Гутенберга – исключение; по большей части печатные книги были в производстве куда дешевле.
Печатники столкнулись с накладными и текущими расходами, каких не знали изготовители манускриптов. За десятитомное собрание святого Августина Веспасиано получил от Виссариона 500 флоринов. Если считать, что его маржа составляла 20 процентов, получается чистая прибыль в 100 флоринов. Значит, Веспасиано нужно было найти 400 флоринов на материалы и работу, но в сохранившихся бухгалтерских книгах лавки нет никаких указаний, что он имел дело с банками или другими кредиторами. Писцы работали медленно, большой заказ растягивался на много лет, покупатель выплачивал всю сумму целиком, начальные вложения были невелики. Совсем в другом положении оказались типографы, которым требовалось отпечатать сотни экземпляров за несколько месяцев, а затем их продавать.
Итак, помимо производителей и покупателей, в случае типографов появилась третья сторона – капиталист. Печатни работали по тем же принципам, что бо́льшая часть коммерческих предприятий того времени, а это предполагало кредиты, займы и риск[619]. Книга, каких бы высоких материй она ни касалась, была, в конечном счете, товаром, который изготавливают и продают, получая выгоду или неся убытки. Гутенберг занимал крупные суммы у Фуста, итальянские печатники тоже вступали в деловые товарищества. Типографию Ульриха Гана поддерживал живущий в Риме купец из Лукки. Все более частыми становились контракты вроде того, что Антонио Дзаротто подписал с партнерами в Милане, после того как расстался с Кастальди. Один из партнеров Дзаротто обещал внести сто дукатов в течение трех лет. Дзаротто, как управляющий партнер, должен был получать треть прибыли, за вычетом стоимости печатных станков, шрифтов и матриц – все они через три года переходили в его собственность. Товарищество выпустило несколько прекрасных томов (в том числе труд Георгия Трапезундского) и могло бы оказаться успешным, если бы два партнера – повторив историю Гутенберга и Фуста – не рассорились. Один из них, гуманист Кола Монтано, начал распространять оскорбительные эпиграммы на бывшего товарища, за что тот быстро упек его в тюрьму.
К 1470-му типографии работали в Риме, Неаполе, Венеции, Болонье, Милане и даже в маленьких городках Треви и Фолиньо. Такое быстрое распространение книгопечатания, возможно, немного пугало Веспасиано, поскольку в 1469-м он жаловался, что доходы лавки упали «из-за трудных времен»[620]. Неизвестно, были эти затруднения (которые он не разъяснил) связаны с появлением типографов или, что вероятнее, с другими факторами, например со смертью его постоянных клиентов Козимо, Пьеро и Джованни Медичи. Еще он в 1468-м потерял старшего брата Якопо, видного врача. Якопо долго болел и умер ровно через год и день после смерти матери, моны Маттеи. Его похоронили в нефе базилики Санта-Кроче под гордой эпитафией: «Якопо да Бистиччи, знаменитый врач».
Смерть Якопо стала ударом для семьи Бистиччи, ибо он своей практикой зарабатывал куда больше, чем Веспасиано, при всех своих талантах и опыте, продажей манускриптов[621]. И все же в 1470-м у Веспасиано не было причин отчаиваться. У него по-прежнему было много богатых и знатных клиентов, а главное, оставался еще в Италии город, знаменитый книгами, учеными, читателями и богатыми предприимчивыми купцами, где до сих пор не появилось ни одной типографии. Ибо еще ни один печатник не пришел пытать счастья во Флоренцию.
Глава 19Florentinis Ingeniis Nil Ardui Est
Как ни нравилось Лоренцо Медичи беседовать с Марсилио Фичино о высшем благе среди тосканской глуши, насущные дела требовали его присутствия во Флоренции.
Летом 1471-го Павел II на пятьдесят пятом году жизни скончался от апоплексического удара после обильного обеда, на котором переел дыни. Поговаривали о яде и о неудачной попытке колдовства – папа любил экспериментировать с драгоценными камнями и другими магическими практиками[622]. Его сменил пятидесятисемилетний францисканский богослов Франческо делла Ровере, взявший имя Сикст IV. У Лоренцо были основания надеяться на расположение нового папы, которому банк Медичи в Риме раньше оказывал финансовую поддержку. В октябре Лоренцо отправился на поклон к Сиксту. Это посольство, в котором его сопровождал Донато Аччайоли, оказалось чрезвычайно успешным. Сикст подарил Лоренцо два античных мраморных бюста и позволил очень выгодно купить драгоценные камни и камеи из собрания Павла II (одну лишь коллекцию жемчугов покойного папы оценили в 300 000 дукатов). Что еще лучше, Сикст назначил Медичи папскими банкирами, отобрав эту привилегию у родственника прежнего понтифика. Новый папа был настолько благосклонен к Медичи, что Лоренцо уже подумывал о кардинальской шапке для своего восемнадцатилетнего брата Джулиано.
Однако Лоренцо тревожили события ближе к дому. В числе многочисленных предприятий Медичи была концессия на добычу алунита, минерала, из которого получают квасцы. Этот важный ингредиент, как для магии, так и для крашения тканей, традиционно везли из Фокеи (ныне Фоча), на Эгейском побережье Анатолии. В 1455 году эту область захватили турки, и теперь Запад ежегодно платил примерно 300 000 дукатов за импорт квасцов. В начале 1461-го алунит нашли в горах возле Тольфы, в Папской области, милях в сорока севернее Рима. «Сегодня я принес вам победу над Турцией», – писал Пию II открывший месторождение Джованни да Кастро[623]. Вскоре заработали рудники, квасцы объявили папской монополией (за ней присматривал комитет из трех человек, одним из которых был вездесущий Виссарион), а прибыль шла на Крестовый поход.
Еще одно месторождение алунита нашли в 1470-м, на сей раз в Тоскане, в двадцати пяти милях к югу от Вольтерры. Здесь тоже сразу стали добывать драгоценный минерал. Как и в Тольфе, банк Медичи помогал с финансированием и управлял концессией через консорциум, в котором участвовали другие богатые флорентийцы – друзья и сторонники Медичи. Это очень не нравилось жителям Вольтерры. Весь предшествующий век город находился в зависимости от Флорентийской республики, и попытка Медичи прибрать к рукам добычу квасцов стала последней каплей. Вольтерра, как и сама Флоренция, раскололась на сторонников и противников Медичи. В начале 1472-го противники Медичи захватили квасцовые рудники. К Лоренцо отправили посольство, но не успел он вынести свой вердикт, как в Вольтерре убили двух его сторонников, их дома разграбили и с