[690].) Мужчины обычно вступали в брак поздно, после тридцати, так что жених нередко был в два раза старше невесты. В двадцать–тридцать лет женщина вполне могла овдоветь, после чего, как подчеркивал проповедник, ей полагалось «носить плотное покрывало»[691]. И если брак вырывал девушку из семьи, то в монастыре она часто воссоединялась с сестрами, кузинами и тетками. Треть монахинь в Сан-Якопо ди Риполи были родственницами, и, когда маленькая Мариэтта пришла в монастырь, она воссоединилась со старшей сестрой Томмазой[692].
Девушку, поступающую в обитель, провожали родные и платили за нее духовное приданое. Аббатиса благословляла монастырское одеяние девушки, повязывала ей голову платком и надевала на палец кольцо – очевидная аллюзия на светский брак. В знак того, что она начинает новую жизнь – и порывает со старой, – девушка получала выбранное монастырем имя той или иной небесной покровительницы. Со временем, месяцы или годы спустя, она приносила обеты бедности, целомудрия и послушания, а также покорности монастырскому уставу. По этому поводу ее семья могла устроить небольшой праздник и пожертвовать монастырю вино и свечи, поскольку такое событие считалось поводом для гордости[693].
Пострижение флорентийской монахини
Придя в монастырь, девушка первым делом отказывалась от всякого земного имущества. Устав гласил, что девицы должны отдать «все свои вещи, даже самые мелкие»[694]. Монастырь брался до конца дней обеспечивать их всем необходимым – едой, одеждой, мебелью, постельным бельем. Богатый монастырь, вроде Сан-Якопо ди Риполи, обещал и некоторые удобства. Зимой монахини носили подбитые мехом плащи, а общие комнаты обогревались жаровнями. Заболевшим полагались лакомства, включая мясо.
Доминиканские монахи ходили среди народа, проповедовали на площадях и собирали пожертвования, а вот доминиканские монахини полностью отгораживались от мира – им не разрешалось ни с кем общаться и даже выходить за стены монастыря. Они выполняли особую задачу для общества, от которого были отрезаны, – молились за братьев, а также безопасность и благополучие города и его властей. Считалось, что молитвы монахинь действеннее, чем молитвы мирян, – полезнее для города, как гордо заявляла одна из них, «нежели тысяча лошадей»[695].
Монахини также служили экономическим интересам города. Насельницы флорентийских монастырей вышивали и вязали, делали ленты, тесьму, подушки и кошельки, готовили травяные микстуры, принимали под свое крыло беззащитных девушек. Лучшие очки в Европе можно было купить у бенедиктинок в Санта-Бригиде аль Парадизо под Флоренцией[696]. В Сан-Якопо ди Риполи делали золотые нити – это была трудная работа: шелковую ниточку обматывали полосками сусального золота. Из этих нитей ткали потом роскошную парчу, вроде той, что поднесли Федерико да Монтефельтро в 1472 году. Хотя доходы от такой деятельности должны были идти монастырю, монахиням обычно разрешали оставлять немного денег себе. Больше чем у половины сестер Сан-Якопо ди Риполи был личный доход из внешних источников[697].
Эти личные доходы обеспечивали благополучие монастыря. Доходы монахинь в Сан-Якопо ди Риполи также помогли Фра Доменико добыть средства для типографии. Мало того что он занял у сестры Агнессы существенную сумму – двадцать флоринов, он еще и обратился к сестре Гостанце за бушелем пшеницы, чтобы выменять матрицы у Иоганна из Майнца[698].
Еще монахини могли зарабатывать для монастыря и для себя, будучи переписчицами и миниатюристками. Доминиканки занимались этим особенно много, и в 1400-х в Сан-Якопо ди Риполи был, по словам историка Шэрон Строччи, «процветающий скрипторий»[699]. Подобно монахиням из других монастырей, сестры копировали и украшали богослужебные книги по большей части для себя и для соседней доминиканской базилики Санта-Мария Новелла, хотя иногда выполняли работу для клиентов вне монастыря[700]. Благодаря Фра Доменико им, как и многим другим переписчикам по всей Европе, предстояло вскоре сменить гусиное перо на верстатку.
Глава 22Поворот судьбы
К 1476-му Веспасиано продавал манускрипты на улице Книготорговцев уже больше сорока лет. Старые друзья и наставники – такие как Никколо Никколи, Козимо Медичи, кардинал Чезарини, Джаноццо Манетти, Томмазо Парентучелли – давно ушли в мир иной. Некоторых его лучших заказчиков тоже уже не было в живых. Джона Типтофта, графа Вустера, обезглавили в Лондоне в 1470-м. Эндрю Хоулс скончался в том же году, правда более мирно – среди своих книг в прекрасном доме рядом с собором в Солсбери. Борсо д’Эсте умер в своем феррарском замке летом 1471-го, а кардинал Жуффруа – в своем французском аббатстве в 1473-м. Алессандро Сфорца в 1473-м выпал из окна собственного дворца, сломал ребра, пробил легкое и вскоре умер от пневмонии.
Особенно горевал Веспасиано о Яне Паннонии. В 1459-м молодой поэт и ученый стал епископом Печа и одним из влиятельнейших людей Венгрии, которую, после Италии, с горечью называл «этой варварской страной»[701]. Сперва он поддерживал венгерского короля Матьяша Корвина, но в 1472 году, недовольный дипломатическими заигрываниями Матьяша с турками, вступил против него в заговор. Заговор провалился, Панноний бежал в Венецию, однако по дороге заболел. Он умер в замке под Загребом – как горестно заметил Веспасиано, «в великой нужде», – не дожив до тридцати восьми лет[702]. Он сам написал свою эпитафию: «Здесь лежит Янус, первым приведший увенчанных лаврами муз с высот Геликона на брега Дуная».
У Веспасиано по-прежнему оставались важные заказчики, такие как герцог Урбино. В Пезаро место Алессандро Сфорца занял его сын Костанцо. «Образованный муж и опытный воин», как сказал о нем Веспасиано, добавил к отцовской библиотеке еще много томов[703]. Также Веспасиано продолжал трудиться и для короля Ферранте, и для герцога Альфонса. Незадолго до того он создал для Альфонса «Географию» Клавдия Птолемея, атлас Римского мира, составленный в Александрии в середине второго века и переведенный с греческого учеником Мануила Хрисолора. Веспасиано подготовил роскошное издание с десятками карт, на которых показаны места от «Инсула Британика» на западе до «Тапробаны» (Цейлон, современная Шри-Ланка) на востоке. Манускрипт включал многочисленные карты городов: Александрии, Каира, Иерусалима, Дамаска и Константинополя, а также Рима, Венеции, Милана и Флоренции.
Карта Флоренции, вид с птичьего полета с севера, показывает город, обрамленный ромбом стен и разрезанный посередине Арно с его четырьмя мостами. Внутри стен изображены многие городские церкви и монументы; все они подписаны красными чернилами. Художник Пьеро дель Массайо нарисовал даже медный шар, который Андреа дель Верроккьо добавил в 1471-м к фонарю на верхушке купола Брунеллески. На южном берегу Арно, между мостом Рубаконте и Понте Веккьо, можно увидеть красивый городской дом. Четкая подпись красными чернилами гласит: «Domus Vespasiani», то есть дом Веспасиано. Это свидетельствует о дружбе между Веспасиано и герцогом Альфонсом, который, возможно, бывал в доме книготорговца на Виа де Барди и мог оценить эту маленькую шутку. Кроме того, это говорит о значении Веспасиано – его дом, как дом Никколо Никколи много лет назад, стал флорентийской достопримечательностью.
«Domus Vespasiani», отмеченный на карте Флоренции для Птолемеева манускрипта, заказанного герцогом Калабрии
Примерно в то же время Веспасиано удостоился еще большей чести. Им восхищалось младшее поколение гуманистов, и особенно молодой и талантливый Анджело Амброджини. Анджело был родом из Монтепульчиано, городка на холме к югу от Флоренции, где в 1464-м, когда ему было десять, его отца-магистрата убили родственники человека, брошенного им в тюрьму. Овдовевшая мать, которой надо было кормить пятерых детей, отправила старшего, Анджело, пытать счастья во Флоренции. Он жил там с родственниками над мастерской каменотеса в нищем квартале на южном берегу Арно и, по легенде, так бедствовал, что носил дырявые башмаки, из которых пальцы торчали наружу. Анджело очень рано зарекомендовал себя как поэт и ученый; он учился греческому у Марсилио Фичино и к шестнадцати годам уже перекладывал «Илиаду» латинскими гекзаметрами. Прослышав о его дарованиях, Лоренцо Медичи в 1473 году поселил юношу у себя во дворце, где тот мог пользоваться библиотекой. Анджело взял гуманистическое прозвище Полициано, от латинского названия Монтепульчиано (Mons Politianus). Ему предстояло стать величайшим специалистом по античной словесности своего поколения и даже всего столетия; его стихами вдохновлялись Микеланджело и Боттичелли.
Примерно в 1475-м Полициано написал «славную поэму», воспевающую жизнь и мысль Флоренции. Первым делом он восхвалил Лоренцо, который «городом правит искусно, как Юпитер движением сфер небесных управляет», затем перешел к перечню выдающихся поэтов и ученых (с особым поклоном в сторону «великого Марсилия»). Дальше следует трогательный рассказ об одном из его любимых мест в городе: книжной лавке Веспасиано. Полициано осыпает книготорговца хвалами за то, что тот вернул к жизни древние тексты:
Как некогда критскими травами бог Эпидаврский