Позже, оглядываясь в прошлое, Веспасиано написал, что эти первые годы правления Лоренцо были для Флоренции «лучшими за долгое время». Однако Веспасиано считал, что хорошие дни всегда служат предвестниками дурных. Когда правитель, город или отдельный человек достигает вершины счастья и считает себя неуязвимым, он должен «страшиться поворота судьбы, каковой случается неизбежно». На его взгляд, флорентийцы, подобно людям перед Великим потопом или жителям Содома, погрязли в «земных удовольствиях и чувственных наслаждениях», слепо не желая видеть будущие несчастья. Но как Потоп поглотил землю, как на Содом пролился с неба дождь из огня и серы, так «бич пал на Флоренцию нежданно-негаданно и погубил город»[706].
Все это Веспасиано написал задним числом, но даже и тогда, в 1476-м, знаки грядущей перемены судьбы были все очевиднее. Отношения Лоренцо Медичи с папой портились все больше, и Лоренцо считал, что знает, кого в этом винить, – собственных родственников и давних деловых конкурентов, Пацци. Брак между Бьянкой, сестрой Лоренцо, и Гульельмо Пацци, его другом детства, не примирил враждующие семейства. В 1475-м в письме самому верному и могущественному своему союзнику, Галеаццо Марии Сфорца, Лоренцо обвинял «этих моих родичей Пацци», что те постоянно против него интригуют. Дальше он жаловался, что по своей злокозненности «они стараются навредить мне во всем самыми бесчестными способами»[707].
Друг и клиент Веспасиано, глава рода Пьеро Пацци умер в 1464-м. Патриархом клана стал его пятидесятитрехлетний брат Якопо, который с помощью множества племянников начал прибирать к рукам привилегии семьи Медичи. Мало того что Пацци стали папскими банкирами, так еще и Гульельмо с братьями, Джованни и Франческино, сумели получить монополию на добычу квасцов, которая раньше принадлежала Медичи. Вдобавок ко всему в 1474-м Сикст назначил Франческо Сальвиати – кузена этих трех братьев Пацци, которого Лоренцо справедливо считал креатурой враждебного клана, – архиепископом Пизы. Лоренцо это назначение не нравилось, но Сикст упрямо стоял на своем. Он напомнил, что Лоренцо – «обычный гражданин, а мы – папа, ибо так угодно Богу»[708].
Положение Лоренцо стало еще опаснее со смертью Галеаццо Марии Сфорца. Герцог был, наверное, самым ярким воплощением характерного ренессансного типа, соединявшего культурную утонченность и набожность с запредельным тщеславием и жестокостью. Он был библиофил, любил музыку, покровительствовал искусствам, обожал своего маленького сына и наследника (для того чтобы облегчить его рождение, герцог даже добыл мощи Марии Магдалины). При этом миланцы ненавидели герцога за безмерную расточительность, требовавшую повышения налогов. Как-то Галеаццо Мария приехал во Флоренцию с огромной свитой, включающей тысячи лошадей и собак, соколов, десяток карет и огромный штат разодетых в бархат слуг и придворных. Еще хуже были его распутство и свирепость. Он соблазнял жен своих придворных, а для преступников и политических врагов выдумывал неслыханные прежде казни – например, закопать живьем в железном гробу. Подобно королю Ферранте, Галеаццо Мария упивался извращенными зрелищами. Излюбленной забавой герцога было смотреть на трупы, вид которых, по словам историка, приводил его в нездоровое возбуждение[709].
Двадцать шестого декабря 1476 года тридцатидвухлетний герцог отправился в миланскую церковь Санто-Стефано. Однако на ступенях церкви его встретили трое, одетые в белое и красное – цвета Брута, но по иронии также цвета самого Галеаццо Марии, который законодательно запретил надевать их без своего личного разрешения[710]. Впрочем, в следующий миг эти трое нарушили закон куда серьезнее – бросились на герцога с кинжалами и нанесли ему четырнадцать ран. На убийство их толкнула не только месть за своих женщин, но и республиканские речи Колы Монтано, наставника-гуманиста и одного из первых итальянских печатников. Философская ненависть Монтано к самовластью герцога была подкреплена личной обидой из-за нескольких тюремных заключений и унизительной публичной порки. Монтано перебрался из Милана в Болонью в 1475 году, но прежде успел внушить ненависть к тирану нескольким самым ярым своим последователям и устроил так, чтобы кондотьер Бартоломео Коллеони дал им уроки обращения с кинжалами, во время которых все трое юношей атаковали деревянную модель герцога. Им удалось достичь своей цели, но триумф их был недолог. Заговорщиков вскоре настигли и убили приспешники Сфорца, их трупы проволокли по улицам, насадили на пики и выставили на колокольне, с которой они следующие два десятилетия мрачно взирали на город.
Лишившись друга и защитника, Лоренцо Медичи внезапно приобрел нового и очень опасного врага. Сыну Галеаццо Марии, Джану Галеаццо, было всего семь лет, и вопрос, кто будет править Миланом, создал напряжение далеко за границами герцогства. Флоренция и Венеция объединились против папы и короля Ферранте, и неизвестно было, чью сторону примет теперь Милан.
Все зависело от того, кто будет защищать и воспитывать малолетнего герцога. Федерико да Монтефельтро вызвался на эту роль, утверждая, что заботится «лишь о благе и чести герцогства»[711]. Вполне естественно было назначить его регентом, поскольку десятью годами раньше, после смерти в 1466-м Франческо Сфорца, вдова покойного вызвала Федерико в Милан, дабы тот помог прийти к власти Галеаццо Марии, приходившемуся двоюродным братом возлюбленной жене герцога Баттисте. Однако Федерико не суждено было повторить это дважды. Хотя папа и неаполитанский король Ферранте поддержали это решение, Лоренцо воспротивился ему, опасаясь, что Федерико посягнет на влияние и интересы Медичи в Милане. Федерико, узнав об этом, пришел в ярость и мрачно заметил, что Лоренцо летит головой «в бездну»[712].
Несмотря на ссору между Лоренцо Медичи и Федерико да Монтефельтро, Веспасиано продолжал готовить манускрипты для урбинской библиотеки. Она занимала нижний этаж северного крыла в новом дворце. Сводчатый зал был убран коврами и украшен бронзовой кафедрой. Манускрипты на столах лежали сообразно темам: география, история и поэзия слева от входа, богословие, юриспруденция и философия – справа. Собрание включало не только древнегреческих и латинских авторов (а также тома на древнееврейском, захваченные в Вольтерре), но и более современные сочинения Петрарки, Поджо Браччолини и Леонардо Бруни. Все они были в красных переплетах с серебряными накладками – «дивно украшенные», как выразился придворный поэт и художник Федерико, Джованни Санти. Почетным гостям разрешали полюбоваться собранием книг. «Я видел, как мужи с тончайшим вкусом пред ними замирали в изумленье», – писал Санти[713]. Впрочем, библиотекари Федерико следовали строгому указанию не подпускать к книгам inepti et ignoranti, immundi et stomacosi – глупых и невежественных, грязных и отвратительных[714].
К 1476-му Веспасиано трудился над этим великолепным собранием уже почти пять лет, его команда иллюминаторов и переписчиков закончила примерно половину из заказанных девятисот томов. Через своего любимого писца Герардо дель Чириаджо он нашел еще одного высокоученого копииста, которому поручал самые важные манускрипты, – француза Гуго Коммино (или Гуго де Комминеллиса, как тот сам себя называл). Этот уроженец Мезьера на Мёзе получил степень магистра в Парижском университете и владел изысканным гуманистическим письмом. В 1476-м Гуго получил заказ на манускрипт, которому предстояло стать одним из самых красивых творений Веспасиано.
Федерико да Монтефельтро для его великолепной библиотеки нужна была Библия. Разумеется, он мог купить печатное издание. Хотя выпустить Библию в формате in folio (161/2 × 111/2 дюйма) было делом сложным и дорогим, многие печатники – в Германии, во Франции, в Италии и Швейцарии – с этим справлялись. За первое десятилетие с появления Библии Гутенберга в 1454-м вышло еще пять-шесть изданий. Свейнгейм и Паннарц напечатали двухтомное латинское издание в 1471-м, в том же году Венделин фон Шпейер в Венеции выпустил Библию на, как гордо объявлялось в тексте, народном языке. Через пять лет, тоже в Венеции, Николя Жансон сделал латинское издание на пергаменте. Как и многие другие фолианты, эти Библии были очень дорогими книгами; по словам одного библиографа, они «стоили как ферма»[715].
Федерико хотел для своего собрания другую Библию, более похожую на ту, что изготовили для Борсо д’Эсте в Ферраре в 1455–1461 годах. «Библия Борсо д’Эсте», как ее называют, написана на пергаменте и украшена более чем тысячью иллюстраций – над ней трудилась целая команда талантливых художников. Однако ее переписчик копировал библейские стихи готическим письмом. Это письмо, сразу наводящее на мысль о монахах в скрипториях, было стандартом и для печатных изданий Библии, в том числе Гутенберговой с ее шрифтом «текстура». Даже Николя Жансон, печатавший классических авторов «античными буквами», для своей Библии 1476-го выбрал полуготический шрифт «ротунда», который в Италии часто применяли для богослужебных книг. «Ротунда» называлась так потому, что буквы в ней более округлые и не такие изломанные, как в готическом шрифте. Веспасиано поступил иначе – он поручил Гуго переписать Библию для Урбино красивыми и четкими «античными буквами» – фирменным стилем его классических манускриптов.