Фичино считал, что всякий, кто прочтет его переводы Платона, легко убедится в благочестии философа. Однако в 1482-м мало кто мог прочесть их, по той простой причине, что они существовали лишь в рукописях (и очень малочисленных) в таких местах, как библиотека Федерико да Монтефельтро в Урбино. Дабы распространить шире идеи Платона, а также обезопасить свои труды от утраты и порчи, он решил отдать их в печать. Возможно, его не вполне удовлетворяла «Платоновская теология», опубликованная Мискомини, поскольку, как и в выпущенном Николаем из Бреслау издании «О христианской религии», текст пестрел опечатками. Когда дело дошло до Платона, Фичино объявил тендер, надеясь отыскать аккуратного и старательного печатника.
Участвовали ли в конкурсе Мискомини и Николай из Бреслау, неизвестно[868], но в конце 1483-го Фра Доменико и Лоренцо ди Алопа бросили всю другую работу, чтобы напечатать campione – образец своей продукции. Лоренцо даже съездил в Лукку и купил новый шрифт – не «античные» литеры, которыми они по большей части печатали последнее время, а готические, ибо Платоновы переводы, по желанию Фичино, предстояло оттиснуть «современными» буквами[869].
Для такого серьезного издания Фичино требовалось найти спонсора. Он посвятил «Платоновскую теологию» «добрейшему Лоренцо»[870], однако Лоренцо если и способствовал публикации, то несущественно. После Заговора Пацци между ними произошло охлаждение. Фичино, безусловно, не участвовал в подготовке заговора и ничего бы не выиграл в случае его успеха. Тем не менее он был хорошо знаком с заговорщиками, что порождало вопрос – не знал ли он об их замысле? Современный историк предполагает, что Фичино был «очень близок к участию»[871]. Он, безусловно, был близок к членам семьи Пацци, в чьем дворце среди книг Пьеро Пацци начинал ученые занятия в бытность учителем сыновей Пьеро – из которых четверых после заговора заточили, одного выслали, а Ренато жестоко казнили. Его друга и бывшего ученика Якопо Браччолини повесили в окне Палаццо делла Синьория, а Франческо Бандини, которого Фичино называл «мужем исключительного великолепия» (в его флорентийском доме проходили некоторые платонические собрания Фичино), Лоренцо отправил в изгнание[872]. В довершение Фичино был наставником юного кардинала Риарио Сансони и незадолго до Заговора Пацци посвятил ему трактат.
Понимая, что от Лоренцо Медичи помощи не дождаться, Фичино обратился к другому богатому флорентийскому купцу, Бернардо Ручеллаи, по вопросу, как он выразился, «Платоновой gravitas» (типичный для Фичино каламбур – слово означает и «серьезность», и «беременность»). Фичино сообщал Ручеллаи, что «через несколько дней я разрожусь латинским Платоном, давно зачатым от греческого семени. Однако ему нелегко будет родиться без помощи акушера, и посему, дорогой Бернардо…»[873]. Ручеллаи этой возможностью не воспользовался, однако нашелся другой меценат в лице бывшего ученика Фичино, двадцатисемилетнего Филиппо Валори. Богатое и знатное семейство Валори поддерживало научные занятия Фичино уже больше двадцати лет; Бартоломео, глава семьи и отец Филиппо, помогал философу деньгами с первых дней платоновских штудий в 1450-х. Филиппо объединился с другим учеником Фичино, Франческо Берлингьери, который тоже происходил из богатой семьи. Ему в то время было чуть за сорок; в прошлом он учился у Иоанна Аргиропула и посещал заседания Платоновской Академии в Кареджи. Берлингьери занимал разные государственные посты, но также писал речи на религиозные темы, а в 1482-м сочинил свой курьезный шедевр – поэтическое переложение «Географии» Птолемея.
Образец типографии Риполи, очевидно, понравился Фичино и двум его инвесторам. В январе 1484-го Фра Доменико подписал контракт на печать 1025 экземпляров «некоторых Платоновых трудов» «маленькими современными литерами»[874]. Эти слова не передают масштабов проекта – одного из самых грандиозных, какие знала Европа. То, что типография Риполи получила такой престижный и потенциально прибыльный заказ, показывает, что она была на хорошем счету у самых уважаемых флорентийских гуманистов.
По условиям контракта Валори и Берлингьери брались оплатить бумагу для всего тиража – почти шесть тысяч листов, на которые потребовалось 240 флоринов[875], а также услуги корректора и, дабы ускорить процесс, второй печатный станок. Фра Доменико мог рассчитывать на солидный доход. Его труд оплачивался по печатным листам – четыре флорина за каждый. Поскольку издание включало семьдесят четыре печатных листа, ему предстояло получить 296 флоринов, то есть по меньшей мере 100 флоринов чистой прибыли[876].
Всю весну Фра Доменико записывал различные выплаты монахиням[877]. Он не указал, связаны ли они с типографией, но, учитывая масштаб задачи, ему разумно было привлечь опытных наборщиц, вроде сестры Мариэтты. Поскольку текст Фичино печатали в две колонки по сорок шесть строк, а каждая строка состояла из тридцати «маленьких современных литер», на страницу требовалось больше трех тысяч наборных элементов – в три раза больше, чем на страницу «Декамерона». За два года до того Лоренцо набирал чуть больше страницы Боккаччо в день, и такой темп жарким флорентийским летом подорвал его телесное, а возможно, и душевное здоровье. К тому же тогда Лоренцо и его тередорщику надо было сделать лишь по 105 оттисков каждой страницы «Декамерона», теперь же для magnum opus Фичино объем вырос в десять раз.
Кроме того, рядом ждал подчитчик, который, согласно договору, должен был fare correggere – делать исправления. После печального опыта с другими типографиями Фичино желал сохранить контроль за качеством текста. Надо полагать, каждый оттиск передавался зоркому корректору (возможно, самому Фичино). Несколько опечаток на странице означали, что наборщику (или наборщице) придется вносить поправки в свой пазл из 3000 кусочков.
Для Фичино скорость была очень важна, оттого и оговоренная в контракте покупка второго печатного станка для Фра Доменико. Фичино хотел, чтобы переводы Платона вышли в 1484-м, поскольку в этом году предстояло важнейшее и благотворное событие – астрологическая поворотная точка – «Великое Соединение», когда Сатурн и Юпитер сойдутся в знаке Скорпиона. Сила и мудрость, деятельное и созерцательное, сольются в небесном союзе. Великие перемены произойдут в христианской религии, возвещая начало нового золотого века, и Платон, по замыслу Фичино, должен был стать частью этого торжества. Как написал он в конце своих переводов Платона: «Юпитер государь, Сатурн философ. Безусловно, без их соединения не может установиться ничто великое или прочное»[878]. Платон, писал Фичино, предсказал время, когда «власть и мудрость сойдутся в одном человеке» – долгожданном правителе-философе[879]. Желанное время наконец приблизилось.
В прошлые соединения этих планет произошли такие судьбоносные события, как Великий потоп и рождение Христа. Друг Фичино Павел Миддельбургский, придворный астролог в Урбино и преподаватель астрономии в Падуанском университете, предсказал, что в 1484-м эта конфигурация небесных тел станет знаком рождения пророка. Павел сообщал, что то будет обладатель невероятного ума, рыжий и безобразный, с телом, покрытым черными и бурыми пятнами. Пророк будет толковать Библию «причудливым и неслыханным образом», и злые духи будут от него бежать[880].
Пророк и впрямь явился в Риме на Вербное воскресенье 1484 года. В шелковом одеянии и красных башмаках, он ехал по улице на осле, а ученики бросали перед ним пальмовые ветви. В руках он держал корзину с человеческим черепом, а на голове у него был терновый венец, украшенный серебряным лунным серпом с надписью: «Hic est puer meus Pimander quem ego eligi» («Ce есть отрок мой Поймандр, которого я избрал»). Ударяя посохом по черепу, он призывал к покаянию и исправлению, а также предрекал приход новой мировой религии.
Этот чудной мессия без помех добрался до собора Святого Петра и там с амвона произнес перед ошалевшими прихожанами речь, в которой объявил себя новым воплощением ангела мудрости Поймандра. На самом деле это был тридцатишестилетний отец пятерых детей из Болоньи, Джованни да Корреджо. Его дальнейшая карьера Поймандра (с которым он познакомился благодаря переводу «Герметического корпуса» Фичино) включала аудиенцию папы Сикста, суд по обвинению в ереси, тюремные заключения и нанесение себе увечий. «Он отчаянно бьется головой о камень, – сообщали из Флоренции, где Лоренцо Медичи посадил его под замок, – и содрал с нее все мясо»[881].
Драматическое явление Джованни да Корреджо показывает, что благодаря печатному станку идеи Фичино распространились далеко за пределы Студио Фьорентино, Платоновской академии или читательских кружков Веспасиано. Однако этот бьющийся головой безумец не отвечал чаяниям Фичино, который ждал в 1484-м возрождения не Поймандра, а Платона. Осуществление его надежд на великий год зависело от наборщиков и тередорщиков типографии Риполи.
Для многих 1484 год был каким угодно, только не великим. Из-за недорода поднялись цены; «все дорожает», жаловался один флорентиец[882]. Соляная война продолжалась. В Риме семейства Колонна и Орсини возобновили кровавую войну с разрушением дворцов, поджогом конюшен и грабежом церквей. «Я никогда не видел таких беспорядков, – писал один посол. – Весь Рим взялся за оружие»