[883]. Летом вернулась чума. Она свирепствовала так, что в некоторых городах власти пошли на крайние меры – запретили публичным женщинам («главным переносчицам заразы», по словам одного разгневанного моралиста) входить в частные дома[884].
Одной из жертв чумы, возможно, стал папа Сикст – он умер в середине августа после недолгой болезни. Напуганные кардиналы, собравшиеся на конклав, подписали обещание, что тот из них, кого изберут папой, щедро выделит остальным загородные дома, «куда они смогут удалиться… дабы избежать чумы»[885]. Став папой, преемник Сикста, взявший имя Иннокентий VIII, немедленно выстроил себе летнюю резиденцию, Бельведерский дворец, на продуваемом свежими ветрами холме с видом на собор Святого Петра.
Другой возможной жертвой чумы того лета стал Фра Доменико. В это время, в середине печатания Фичинова Платона, он исчезает из Сан-Якопо ди Риполи, а равно из исторических документов[886]. К концу июля в монастырь прибыл новый эконом, Фра Винченцо. Не исключено, что Фра Доменико перевели в другой доминиканский монастырь, однако больше никаких записей о нем не обнаружено, так что, скорее всего, он умер тем летом во Флоренции. А если дело было не в чуме, то, возможно, его свели в могилу бешеные темпы и огромный объем работы по публикации Платона[887].
Этот заказ и впрямь создал огромную нагрузку на типографию. С февраля по июль Фра Доменико и его помощники набрали и отпечатали почти две трети книги: двадцать четыре диалога заняли 350 листов, отпечатанных с двух сторон. Это значит, что в монастыре набирали и печатали четыре-пять страниц ежедневно, – такая поразительная скорость подразумевает участие наборщиц-монахинь.
Из-за смерти (либо отъезда) Фра Доменико публикация Платона оказалась под угрозой, и Фичино наверняка места себе не находил от тревоги, поспеет ли книга к долгожданному соединению Юпитера и Сатурна в конце ноября. Оставалось набрать и отпечатать все «Государство», «Федона» и «Федра», а также написанную Фичино биографию Платона и комментарии к «Пиру».
Однако тревожиться не стоило. Фра Винченцо извлек золотые флорины из денежного мешка в «письменном столе Фра Доменико», чтобы заплатить Лоренцо ди Алопа (тот теперь в одиночку руководил производством) и покрыть другие расходы[888]. Бумага продолжала прибывать: шесть тысяч листов 23 августа, еще шесть тысяч через три недели. Печатали, правда, чуть медленнее, примерно полторы страницы в день. Наконец набрали и оттиснули последние двести листов. Филиппо Валори окончательно расплатился с Фра Винченцо в середине сентября, и через месяц-два издание завершили. Фичинов Платон был готов к соединению Юпитера и Сатурна.
«Наш Платон вступил сегодня на наш порог», – радостно сообщил Фичино молодому философу Пико делла Мирандола, недавно прибывшему во Флоренцию[889]. Рьяный гуманист, Пико наверняка удивился, увидев «Opera» («Труды») Платона, как Фичино озаглавил свои переводы. Книга совсем не походила на манускрипт, который Веспасиано сделал для библиотеки в Урбино. Тот был оформлен со всем изяществом: роскошный титульный лист, украшенные розовыми и голубыми цветами инициалы, аккуратные строчки четкой антиквы. «Труды», отпечатанные в типографии Риполи, с их двумя колонками плотного готического шрифта, напоминали что-то из прошлого века – что-то, написанное монахами в полутемном скриптории. Это был не гуманистический стиль, который многие печатники переняли у Веспасиано, скорее «Труды» выглядели как Библия или, по крайней мере, богословский текст. Их, в отличие от гуманистических трактатов, по большей части переписывали либо печатали в две колонки готическим шрифтом (как, например, Библию Гутенберга). В «Трудах» не было и намека на что-нибудь «языческое», никакого духа Античности, которым веяло от стольких рукописных и печатных классических текстов пятнадцатого века.
Фичино не случайно выбрал этот старомодный стиль. «Труды» Платона на самом деле были для него Библией. Он считал диалоги сочинениями не только философскими, но и теологическими, а Платона – крупнейшей фигурой в христианской истории. Во введении он даже высказал мысль, что «волей Всемогущего Господа божественная душа Платона в назначенное время снизошла в мир, дабы своей жизнью, гением и дивным красноречием озарить все народы светом истинной религии»[890].
Возможно, так же сознательно он остановил выбор на Сан-Якопо ди Риполи, где доминиканский монах руководил типографией, в которой работали монахини. Колофон, гласивший, что книга создана в священной доминиканской обители, должен был успокоить тех, кто, подобно Георгию Трапезундскому, подозревал Платона в «гнусном нечестии». Так или иначе, Фичино считал монастырь подходящим местом для явления мессии «священной религии».
Поначалу Фичино ликовал, что издание завершено, однако, внимательнее изучив книги, огорчился. В письме другу он восхвалял «рачение и щедрость Филиппо Валори», но оплакивал «далекую от аккуратности» печать. Несмотря на участие корректора, Платон вышел в свет «неприглядным». Во всех ошибках Фичино винил «небрежность печатников или, вернее, опечатников». Он счел нужным добавить в книгу длинный список поправок. Однако Фичино признавал, что ничего другого ждать не приходилось. Он сравнивал Платона с узником, который выходит из темницы «изможденным и грязным». Теперь, после стольких веков в темноте, Платон наконец «восстал из мертвых»[891].
В следующие десятилетия и века «Великое Соединение» Фичино принесло впечатляющие плоды. Историки Джеймс Хэнкинс и Ада Палмер утверждают, что «главнейшим достижением» научной мысли пятнадцатого века «стало новое открытие Платоновского корпуса и его перевод на латынь»[892]. Оно растянулось на десятилетия и включало приезд во Флоренцию мудрецов с Востока, таких как Мануил Хрисолор, Георгий Гемист Плифон и кардинал Виссарион, поддержку Козимо Медичи, ученые труды Леонардо Бруни, кардинала Виссариона и Марсилио Фичино. Последней в дело вступает типография Риполи – волшебный фонарь, из которого миру воссиял пробудившийся гений Платона.
Публикация типографией Риполи 1025 экземпляров Фичинова перевода Платона знаменует, согласно Паулю Оскару Кристеллеру, «крупное событие в истории… западной мысли»[893]. Волны платонического возрождения выплеснулись из Флоренции в Европу и полностью затопили ее интеллектуальный ландшафт. В следующие полтысячелетия Платон царил в европейской философии настолько безраздельно, что в 1927 году британский математик и философ А. Н. Уайтхед на лекции в Эдинбурге объявил: «Самым безопасным обобщением европейской философской традиции будет сказать, что вся она представляет собой примечания к Платону»[894].
Платон проник далеко за пределы университетских кафедр, где в клубах табачного дыма попыхивали трубками философы. Его идеи сформировали бесчисленные интеллектуальные и культурные тренды: представления о любви, об оккультном и магическом, об искусстве и подражании, о творчестве как божественном исступлении «поэта-безумца». Его теории об устройстве космоса повлияли на таких пионеров научной революции, как Иоганн Кеплер (который определил число планет и их расстояние от Солнца, опираясь на описанные в «Тимее» платоновские тела) и Галилей (который приписывал Платону учение об общем происхождении планет). Есть мнение, что его взгляды на душу предвосхищают понимание психики Зигмундом Фрейдом, а Ницше в «Рождении трагедии» утверждает, что платоновские диалоги дали последующим векам образец новой формы искусства – романа.
Даже трудно вообразить, чего бы на всем свете нельзя было приписать мудрецу Платону. Его тексты сыграли решающую роль в том, что назвали «построением современности»[895], включая идеи о власти, гендере и человеческом «я». В нем видели протокоммуниста и протофашиста, вдохновителя квантовой механики, а также защитника и противника женского равноправия. Сократ из «Апологии», который, идя на смерть, бесстрашно обличает невежество и обвиняет судей в том, что они заботятся о деньгах и почестях, а о «разумности, об истине» не помышляют[896], стал образцом человека, говорящего правду сильным мира сего.
Много веков европейцы читали Платона в переводах Фичино, которые за один только шестнадцатый век переиздавались двадцать четыре раза[897]. В итоге куда больше ученых познакомились с Платоном через издание Риполи, чем через оригинальный греческий текст (он был впервые напечатан в 1513-м). А когда Платона стали наконец перекладывать на народные языки, такие как итальянский и французский, то переводчики пользовались латинской версией Фичино, а не оригинальной греческой. Экземпляры Фичиновых переводов были у Бена Джонсона, Джона Мильтона и Сэмюэля Тэйлора Кольриджа в Англии, у Жан-Жака Руссо и Жана Расина во Франции, у епископа Беркли в Ирландии, у Баруха Спинозы в Нидерландах, у Готфрида Вильгельма Лейбница в Германии[898]. Издание Риполи 1484-го имелось к 1735-му в Гарварде, к 1742-му – в Йеле и даже к 1623-му – в Китае[899]. Более ста двадцати экземпляров сохранились до двадцать первого века – тридцать шесть в Италии, остальные рассеяны по всему миру, от Мальты, Словакии, Швеции до библиотек Калифорнии, Канзаса, Орегона и отдела редких книг Библиотеки Конгресса.