Тодоровский снимает фильм о том, как снимается фильм, он показывает иллюзион – пленительный, упоительный, глаз не оторвать, такой, каким он запомнился. Что пройдет, то будет мило. Так устроена память, а не заказ на Первом канале.
Значит ли это, что рядом не было свинцовых мерзостей? Конечно, не значит. Рядом была советская власть, этих мерзостей королева. Но память не обязательно работает на контрапункте. Если вы показываете ресторан, накрахмаленные скатерти, бокалы с вином, мучительное танго и свечи, свечи, свечи, не стоит монтировать это с лампой следователя, направленной герою прямо в харю. Большого художественного открытия тут не будет. Лучше оставить лампу за кадром – подразумеваемое сильнее проговоренного. Мысль изреченная есть ложь, не правда ли?
Телевизор показывает «Оттепель», и все вокруг стали большими знатоками стилизации. Ура! Но все же Лукино Висконти по умолчанию признается в этом деле главным экспертом. И «Леопард», и «Людвиг» и, конечно же, «Смерть в Венеции», это реконструкция par excellence, с которой заведомо не спорят. Действие «Леопарда» и «Людвига» происходит до того, как Висконти родился, действие «Смерти в Венеции» – уже после, а значит, по части реконструкции она всем образцам образец; к интеллектуальным построениям, связанным со временем, тут добавляется личная память. Игравший в фильме Дирк Богард потом вспоминал, что отлично себя чувствовал в одном из предложенных ему костюмов, но он – о, ужас! – оказался 1914 года, а действие относится к 1911, и пришлось составить заговор с костюмерами против режиссера, чтобы скрыть от него анахронизм, подло пробравшийся в реквизит.
А теперь посмотрите на две фотографии – на первой сам Лукино, подросток 1910-х годов, на второй Тадзио из «Смерти в Венеции», этого подростка изображающий.
«Смерть в Венеции» была снята в 1971 году, когда мне было 13 лет. Столько же лет и Тадзио. Я хорошо помню таких, как он, мы катались на одном катке, плавали в одном бассейне, в Пушкинском музее смотрели только импрессионистов, годом-двумя позже он взял у меня «Жизнь двенадцати цезарей» и зачитал, не вернул, мы вместе тайком курили, вместе пробовали вермут и токайское (боже, какая гадость!), вместе целовались, сидя на одном диване – каждый со своей девочкой – под оперу «Иисус Христос – суперзвезда». Я отлично знаю этого чувака. Про пленительного мальчика с первой фотографии не скажу вам ничего, он – затонувшая Атлантида, и недоступная черта меж нами есть.
Фильм, любой – как бы тщательно ни была сделана реконструкция – показывает и год, когда происходит действие, и год, когда снимается картина. И ничего страшного тут нет. Наоборот. Это тот волшебный фонарь, за которым мы в кино ходим.
«Путин ликвидировал РИА Новости. На базе РИА Новости будет создано Международное информационное агентство „Россия сегодня“. Гендиректором нового агентства назначен ведущий телеканала „Россия 1“ Дмитрий Константинович Киселев», – сообщает Лента ру.
РИА Новости было узаконенной фрондой, последним оплотом либерализма, в отличие, скажем, от ИТАР-ТАСС, рассадника мракобесия. Теперь будет только мракобесие, чему Дмитрий Константинович Киселев порукой. Говоря старым языком, это как если б закрыли «Новый мир» и стали выпускать вместо него один «Октябрь» под редакцией Кочетова. Советская власть – по крайней мере поздняя, брежневская – такого конфуза никогда не допускала, пристально следя за паритетом: тут либералы, там патриоты, если есть Кочетов, должен быть Некочетов, система сдержек и противовесов работала без сбоев. Буржуазная власть смотрит на мир проще и не понимает, какого черта ее будут чморить за ее же деньги. Ответ – ради «свободы слова» и пр. глупостей, записанных в Конституции, – больше не принимается. Декорация отдельно, а жизнь отдельно, никакой свободы слова в ней нет, зачем же ее имитировать? Мы не лицемеры.
Зря либеральная интеллигенция борется с двойными стандартами – на них в России вся надежда.
Я, как вы догадываетесь, считаю Ленина Владимира Ильича крокодилом. «Съезд Советов. Речь Ленина. О, какое это животное!» – записал в «Окаянных днях» Бунин. Золотом – по граниту. Но сносить памятники Ленину глупо, любые памятники сносить глупо. Просто потому, что историю нельзя уничтожать – никакую, ни хорошую, ни плохую, ни даже самую богомерзкую. Это одинаково нелепо. История была, и точка. Нельзя убрать памятник, коли он отстоял свои семьдесят лет, как нельзя убрать эти семьдесят лет: они прожиты. Но и возвращать снесенные памятники не надо – это то же самое. Фарш невозможно провернуть назад, и памятник обратно громоздить незачем, пусть сидит в чулане. Не потому вовсе, что это памятник людоеду, а потому только, что дырка на площади тоже история. Любая революция отвратительна – в частности тем, что насилует историю. В Киеве, говорят, хлопцы, стащившие с постамента Ильича, пихали в его каменный рот свои дрожащие на холоде отростки. Удивительно, с какой буквальностью иногда воплощаются метафоры.
Наталия Осипова вопрошает про финал фильма «Оттепель»: «А вот такой чисто профессиональный вопрос, к сценарию: а как девушка узнала, что мужик уезжает? И с какого вокзала, с какой платформы, в каком вагоне, простите за прозу?»
Нам весь фильм показывают павильон, съемки, игру, фикцию, иллюзион. Весь, повторяю, фильм. 12 серий подряд. Поэтому так странны требования правды жизни: где 1961 год, его носки и занавески?
В финале условность делает еще один виток. Почему героиня приходит на вокзал, как узнала, что герой уезжает? Героиня приходит потому, что должна была поцеловать героя в щеку. Может, вся сцена происходит в его или в ее воображении. Это правда волшебного фонаря.
«Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой. Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит», – сказал Пушкин. Любимейший гр. А. К. Толстой записал на полях пушкинской книжки: «Чуда не вижу я тут. Генерал-лейтенант Захаржевский, в урне той дно просверлив, воду провел чрез нее».
Это, дорогие мои, была шутка. Еще раз: шутка. Не нужно всякий раз искать Захаржевского.
Как там вчера сказал вождь? В чем нынче антинародность? Кто тут главный враг? «Бесполая толерантность». А ему подавай почву, кровь, пот, кал, мочу, сперму, весь урожай бушующей жизни. Настоящий полковник. Жан Жене какой-то, а не В. В. Путин.
Последовательность событий такая. Пьеро ди Козимо, флорентийского художника конца XV – начала XVI века я обожаю с детства, всю жизнь. Но он у меня подевался куда-то в последние годы, забыл я о нем. И тут Татьяна Левина – сердечная ей благодарность! – выложила великую «Смерть Прокриды» из Лондона. Она на самом деле вовсе и не «Смерть Прокриды», а безымянный «Мифологический сюжет» или «Сатир, оплакивающий нимфу» – так, кажется, в разные годы называлась картина. Все это, впрочем, не важно, а важно, какая там смерть, какая неизбывная чувственность сатира, какая строгая тоска у пса, какие детские, райские травы, какие цапли и собаки, какое рождающееся прямо в ночь серебристое утро – конец ли дня, конец ли мира, иль тайна тайн во мне опять. Пошел в Гугл, чтобы поставить эту картину себе обложкой на фейсбук, и наткнулся на Венеру и Марса, тоже Пьеро ди Козимо, соблазнился и Венерой, и Марсом, но цапли не отпускали. Вернулся к ним в Гугл и понял, что морда моего лица в этот мир никак не лезет, ну, никак, а Тит, прекраснейший неаполитанский мастиф, любимый пес, встает, как влитой. Он оттуда.
Наталия Геворкян, живущая в Париже, пишет: «Иду с незнакомым мне московским мужчиной, которого московские же друзья просили проконсультировать. Навстречу из ворот темнокожий парень выкатывает мусорный бак. Он здоровается, я здороваюсь. Мужчина: „Вы с ним поздоровались“. Я: „Ну да“. Он: „Вы знакомы с черным мусорщиком?“ Что-то совсем не так в датском королевстве, из которого он приехал».
Чудесная зарисовка. Но я не думаю, что она про бессознательный расизм (сознательный мы заведомо откидываем и не обсуждаем). Она – про глупый социальный снобизм (который, впрочем, всегда глуп). Будь на месте черного мусорщика белый, недоумение московского мужчины никуда бы не делось. Черный, конечно, еще показательней, чернота увеличивает пропасть, с осознания которой начинается чувство собственного достоинства. Эту пропасть берегут, лелеют (а не перепрыгивают с помощью одного слова «здравствуйте»), любовно возделывают днем, подсвечивают в ночи, знание о ней несут гордо, торжественно, как олимпийский факел. И эта история не про родину, а именно про москвичей – в провинции ничего подобного нет. Столичный фрустрированный житель, вышедший наконец в дамки, – главный результат реформ, похоже.
P. S. В комменты пришел писатель Дмитрий Данилов: «В Москве вообще не принято здороваться с незнакомыми людьми, и я сильно не уверен, что это принято в Париже, Нью-Йорке или Чикаго. Если в Нью-Йорке начать со всеми подряд здороваться, это будет очень смешно. Так что не очень понятен пафос высказывания Натальи Геворкян. Человек удивился не факту здорования, а факту знакомства – ну да, это довольно необычно в наши дни, когда операции с мусором производят не патриархальные дворники, а индустриально обезличенные люди-функции».
Я не очень понял противопоставления. Здороваться надо и с патриархальными, и с людьми-функциями, они такие же люди. Никакой разницы. Здороваться надо со всеми – и с теми, с кем хорошо знаком, и с теми, с кем знаком едва, с кем виделся единожды и с кем не знаком вовсе, а просто встретился глазами. Здороваться надо с друзьями, с врагами, с людьми идейно близкими и полностью чуждыми, это всего лишь вежливость. Здороваться лучше, чем не здороваться: с чем здесь спорить?
В середине девяностых я жил на Тверской, обильно украшенной тогда проституцией. За каждой группой девочек была закреплена точка, и у меня под домом, по обе стороны от перехода, толпились одни и те же мученицы. Каждый день я засиживался в Коммерсанте до глубокой ночи, потом брал такси до своего перехода, где всегда стояли они: вот рыженькая, смешливая, с жирной помадой, а вот красавица в зеленой кофточке, строгая, а эта в любую жару в высоких сапогах, все на месте. Я не приценивался, не вел душеспасительных бесед или журналистского расследования. Я просто здоровался и проходил мимо. Они быстро поняли, что я здесь живу и иду спать, что они мне не нужны и не интересны, и с благодарностью отвечали на мое «здрасьте». С живой человеческой благодарностью. Неужто надо было смотреть на них, как на мусор, глядеть и не видеть, отворачиваться в сторону Кремля, где в черном небе сверкали шикарные, как всё на Руси, звезды.