Ни как история Крым для них не существует, ни даже как место для отдыха. Турция давно королева. Дешевле, комфортнее, много кебабов, на рынке «мир шуб», и все говорят по-русски; на пляже анимация, мы так ржали, так ржали, и выпивки – залейся, все включено; а какие гранд-марки – розовые, с люрексом, блестят, переливаются, и крупно написано: Armani. А стал необходим вдруг Крым: заверните!
Это все Ильич: «Владивосток далеко, но город-то нашенский». Никогда туда не поедут, не знают толком, где он находится, но чувство того, что он нашенский, наполняет весь организм блаженством, как после хорошо переваренного обеда. Можно и поспать, а лучше на митинг сходить, размять члены, прочистить глотку: «Крым – Россия!», «Россия – вперед!!!»
«Мы живем в 37 году». Помилуй Бог! Вы трещите, что хотите, ездите по Европам и, главное, спокойно спите по ночам, не вслушиваясь в каждый звук, какой 37 год? «Путин – Гитлер». Путин уничтожил парламентаризм и всякую конкуренцию, обессмыслил суды и право и, многократно ужесточив без того не мягкие нравы, насаждает скрепы Кабанихи. Неужто мало? Ведь идиотским сравнением с Гитлером вы утверждаете именно это, перечеркивая то зло, которое есть вокруг.
«О друг мой Аркадий Николаевич! – воскликнул Базаров. – об одном прошу тебя: не говори красиво».
Великую фразу Пруста – «светские люди судят о салоне не по тому, кто там бывает, а по тому, кто там не бывает» – вспомнил сегодня, читая очередной список деятелей культуры в поддержку политики партии и правительства. Фамилий там много, даже слишком много, но есть все основания утешиться.
Я всю жизнь люблю Льва Толстого; «Война и мир», «Анна Каренина», «Смерть Ивана Ильича» – самая великая, самая пронзительная проза; лучше никто в мире не писал. Но к взглядам позднего Льва Николаевича я всегда был равнодушен, и это еще очень мягко говоря – ни хождение в народ, ни хождение за плугом меня не вдохновляло, как и тачание сапог, как и общины, трезвенные и неопрятные, борьба с Шекспиром и ап. Павлом, «Азбука» и «Русские книги для чтения», битвы Черткова с Софьей Андреевной за мозаиковый портфель, графиня изменившимся лицом бежит пруду – все это казалось мне чем-то болезненно комическим. Чудил мусорный старик, как говорила незабвенная ААА. А теперь думаю – нет, не чудил. И совсем не мусорный. Великий старик. И, конечно, он был бы против всего: против майданской революции и против новейшей Крымской кампании, против любого насилия и войны, против всякого национализма и патриотизма, пустого, истерического, потому что вся геополитика и «наши интересы», чьими бы они ни прикидывались, – это мерзость, мерзость и мерзость. Одна мерзость и ничего кроме.
Прочел сейчас в фейсбуке: «В последний раз Россия была такой в апреле 1961 года. С тех пор – не была. И вот снова». Кто б мог подумать, что в апреле 1961 года было так тошно, словно кошки в рот насрали.
«– Да это газеты все одно говорят, – сказал князь. – Это правда. Да уж так-то все одно, что точно лягушки перед грозой. Из-за них и не слыхать ничего…
– Я не люблю газет многих, но это несправедливо, – сказал Сергей Иванович.
– Я только бы одно условие поставил, – продолжал князь. – Alphonse Karr прекрасно это писал перед войной с Пруссией. „Вы считаете, что война необходима? Прекрасно. Кто проповедует войну – в особый, передовой легион и на штурм, в атаку, впереди всех!“
– Хороши будут редакторы, – громко засмеявшись, сказал Катавасов, представив себе знакомых ему редакторов в этом избранном легионе.
– Да это шутка, и нехорошая шутка, извините меня, князь, – сказал Сергей Иванович… – Каждый член общества призван делать свойственное ему дело, – сказал он. – И люди мысли исполняют свое дело, выражая общественное мнение. И единодушие, и полное выражение общественного мнения есть заслуга прессы и вместе с тем радостное явление. Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев; это великий шаг и задаток силы».
Все, как тогда. И газеты – про одно, точно лягушки перед грозой, и редакторы, проповедующие войну, хороши были б в атаке, впереди всех, а уж кульминационный момент в речи Сергея Ивановича просто из сегодняшних блогов списан: «Двадцать лет тому назад мы бы молчали, а теперь слышен голос русского народа, который готов встать, как один человек, и готов жертвовать собой для угнетенных братьев». Разве что тон благодушный навсегда утерян, да язык стал поплоше, бедным и грязным, – чай, не дворяне.
Из репортажа РБК: «После выступления участники митинга долго кричали и скандировали „Россия! Россия! Путин! Путин!“. Многие с искренностью подхватывали: „Оле-оле-оле! Крым – это наше! Даешь Польшу и Финляндию!“»
А потом Кобзон споет им «Спросите вы у тишины, хотят ли русские войны», и они будут давиться слезами и размазывать их по щекам.
Colta.ru провела опрос на тему «Можно ли работать на государство и не подписывать коллективных писем?» Я ответил так:
В России уже 150 лет нет крепостного права. Небольшой, конечно, срок, но все-таки. На госслужбу нанимается формально свободный человек, у которого могут быть свои политические взгляды, не обязательно совпадающие со взглядами власти. Теоретическую возможность такой оказии пока никто не отменял. А значит, можно не подписывать коллективные письма в поддержку линии партии и правительства – как госслужащим, так и служащим частных корпораций. Но это все в теории. А на практике: не станешь подписывать – отключим газ или даже выпорем на конюшне, из чего солидарно исходят и власть, и граждане. Крепостное право у всех в крови. В девяностые годы казалось, что оно изжито. «Безумство гибельной свободы» всегда порождает избыточные иллюзии.
Война плоха еще тем, что нещадно оглупляет умных. Они бьются в патриотическом (или антипатриотическом) оргазме, теряя былую рассудительность. «Он говорит, что это случилось в экстазе, а я твердо помню, что дело было в сарае», – писала читательница журнала «Здоровье» дорогой редакции. Останется в веках. В сарае было дело, дорогие мои, в сарае. Всегда и везде, в любой ситуации, держитесь, как Антей, за почву под ногами.
«Я не боюсь шрапнелей. Но запах войны и сопряженного с ней – есть хамство. Оно подстерегало меня с гимназических времен, проявлялось в многообразных формах, и вот – подступило к горлу. Запаха солдатской шинели – не следует переносить. Если говорить дальше, то эта бессмысленная война ничем не кончится. Она, как всякое хамство, безначальна и бесконечна, безобразна». Это из Записных книжек Блока 1916 года. Прекрасное, как стихи. Наизусть помню с юности. Это и есть стихи. Фейсбук им подражает.
Байка месяца. Главнокомандующий Черноморского флота России вице-адмирал Александр Витко потребовал от украинского корабля сдаться. Капитан ответил ему: «Русские не сдаются!»
Знаю, слышу, московская пропаганда уже бежит сюда крикнуть, что это – выдумка, фейк, ваша байка бита. Не-а. Не бита. Если байка моя – миф, то миф – туз. Тут вся суть нынешнего противостояния, весь кромешный абсурд его, самая писечка и мякотка. Фейк, говорите? – тогда все вокруг фейк, ведь и язык, и песни, и слезы общие, и общий смех, и позывные одни, и Троя одна, и Елена. И одно на всех море Черное, витийствуя, шумит и с тяжким грохотом подходит к изголовью.
Вчера, глядя вокруг, вздохнул о том, как война оглупляет. А сегодня Коммерсантъ-Weekend богато иллюстрирует это соображение, опрокинувшись на сто лет назад, в начало Первой мировой. Деятели культуры и науки, вполне себе выдающиеся, великие – русские, немцы, австрийцы, французы, англичане – соревнуются друг с другом в захлебывающемся идиотизме.
Главный хит там у Фрейда: «Вероятно, впервые за 30 лет я чувствую себя австрийцем… Все мое либидо на службе у Австро-Венгрии».
Зря Набоков чморил венского доктора, называя его шарлатаном. Он был человеком бесстрашной честности. Редкие наши патриоты, все либидо которых, понятно на службе у кого, посмеют признаться в этом даже самим себе.
Великий знаток Вены (всем от души рекомендую) Сергей Аб показал мне на окраине любимого города обширный комиссионный рай, в котором я за копейки (35 евро) обрел оловянный бидермейеровский кувшин – ну, может, и не бедермейеровский, такие радости вплоть до Второй мировой войны были в ходу. Идеальной формы сосуд. На естественный вопрос – можно ли в него поставить цветы? – продавцы посмотрели на меня, как на сумасшедшего, жалостливо, но энергично замотав головой: на дне идеальной формы лежали археологические пласты грязи. Домработница Валя, однако, всю патину времени из кувшина вычистила, целый день на это убила, и цветы в нем стоят, прекрасно себя чувствуют. Купил сегодня кустовых роз, пять веток, поставил их в кувшин, и мы с ним сообща наполнились смыслом и гармонией. Жизнь прекрасна. Война, революция, переустройство мира – какие это, в сущности, вздорные пустяки.
В Москве есть галеристка, издающая к тому же журнал. Выставки, которые больше десяти лет делает галеристка, информативны, полезны, а местами прекрасны. И журнал, ею издаваемый, такой же: худого слова не скажешь. Есть в этой идиллии один изъян: и галерея, и редакция располагаются в небольшом старинном особняке, копеечный договор аренды которого был составлен давным-давно. Понятно, что для начальства, потрясающего скрепами, преданного культуре и духовности, это не галерея, не журнал, а недвижимость в самом центре Москвы. Эх, какой дом да в каком месте пропадает! – с тоской думает начальство. Что бы галеристке не перебраться в Уево-Кукуево, от метро на автобусе всего полчаса, свежий воздух и лес близко? Понятно, что выставка там пройдет в сверкающей пустоте, в Уево-Кукуево никто не поедет. А кому сейчас легко? Понятно, что галерея погибнет, и журнал, существующий за счет крошечной субаренды, погибнет вместе с ней. А кому легко? – я вас спрашиваю. Понятно, что интеллигенция воодушевилась спасти хорошее дело. И пишет письма. Свои горькие честные интеллигентские письма. Не понятен только адресат: министр Мединский. Милые мои, ведь он для того и назначен. «Многоуважаемый Серый Волк! К Вам обращаются отчаявшиеся зайцы. Только Вы можете защитить наших детей, наше будущее, наше право на жизнь». Выстраданное письмо, политое слезами. Как тут не откликнуться? Он уже спешит, улыбается навстречу, справил большие сверкающие зубы.