Читаю письма Гоголя.
«Если бы вы знали, с какою радостью я… полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь. – Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр – все это мне снилось. Я проснулся опять на родине и пожалел только, что поэтическая часть этого сна: вы да три, четыре оставивших вечную радость воспоминания в душе моей не перешли в действительность».
Это из письма к Жуковскому. Что изменилось за эти почти 200 лет? Даже слово «полетел» тогда было.
Слава Шмыров тут задался вопросом: «А вот возможно было бы среди россиян сегодня провести конкурс на тему: у кого в семье есть самые древние артефакты, но не полученные по случаю, так сказать, из коллекционных побуждений, а связанные именно с предками, фамилией?.. Революции, вой-ны, эмиграция, репрессии – все это сделало нашу нацию одной из самых безбытных в мире. А где безбытность, там, подозреваю, и безбытийность. И это многое, полагаю, определяет в сегодняшних словах и поступках соотечественников… Хотя ужасно не хочется чувствовать себя причастным к нации тотальной шпаны».
Чувствовать себя причастным к нации тотальной шпаны никому не захотелось, и народ прибежал в комменты, тряся своими чашками и ложками. Но многое ли они дают? Чашки, ложки, мебель всякая, даже портреты предков – это бывает, и что с того? Вот у Андрея Тарковского, сразу в комментах помянутого, наверняка было, по крайней мере могло быть, доставшееся от отца и деда. См., например, у Арсения «Тогда еще не воевали с Германией» – «Зато у отца, как в Сибири у ссыльного, / Был плед Гарибальди и Герцен под локтем». / «Ванилью тянуло от города пыльного. / От пригорода – конским потом и дегтем». И плед Гарибальди и, тем паче, томик Герцена можно было сберечь и – кто знает? – может быть, их сберегли. Но без пыли с ванилью, без конского пота и дегтя они мертвы.
Вещь это всегда вещь+, а не только предмет, и это относится абсолютно ко всему, от мелкой пластики до архитектуры.
Вот две церкви великого Николая Львова. Одна завтра умрет, ее нет в путеводителях, и к ней не ведут туристические тропы, она оседает в снегах, разваливается на части, продувается со всех сторон – ни крыши тебе, ни пола. Но глаз от нее не оторвать: она дышит подлинностью и всей нашей историей, кровавой и равнодушной к тому лучшему, что есть у родины. Зато другая уже убита реставрацией, и теперь ей жить и жить, она отпидорашена до блеска, затянута в гипрок, как в корсет, она невеста на выданье, хоть сейчас созывай женихов-туристов. И ничего в ней нет, просто вещь в себе, пластмассовая красота-красотища.
РБК пишет, что два украинских офицера взорвали себя вместе с 12 российскими.
Дымилась роща под горою,
И вместе с ней горел закат…
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят.
Как много их, друзей хороших,
Лежать осталось в темноте —
У незнакомого поселка,
На безымянной высоте.
Цитатная постмодернистская война. Все кличут противника фашистами и рапортуют о подвигах в духе ВОВ. Сергей Кузьмич со всех сторон, от Безымянной высоты не продохнешь. До слез жаль и одних, и других – тех, кого бомбят, тех, кого калечат, тех, кто на что-то надеется и страстно, убежденно исповедует звенящую пустоту.
Написал, что жаль гибнущих на Донбассе с обеих сторон. Понятно, что с обеих сторон мне тут же прилетело. Обычно больше усердствует русская весна, но тут она была в мимансе, господствовали либералы и киевляне: «Как жаль? Почему с обеих? Уравнивать агрессора и жертву – цинизм! Вы лично своим тупым снобизмом немало сделали для того, чтобы война продолжалась, вытрите сопли и высморкайтесь, засуньте свои слезы себе в жопу, это стилистический кикс!» Напоминать о том, что никакая жалость не является предосудительной, что пожалеть можно и ирода, и этот тупой снобизм, он же стилистический кикс, вот уже 2000 лет исповедуется человечеством, я не стал. Неловко такое напоминать, да и не к месту, к чему, прости Господи, христианство, если идет серьезный политический разговор. Христианство это когда яйца красят и куличи едят, и на Пусси Райот оскорбляются в религиозных чувствах. А тут будьте добры оставаться в рамках мирской логики. Ok. Сформулировал в рамках мирской логики, кого жаль, кого не жаль в этой абсурдной войне. Жаль всех, от кого не зависит принятие политического решения. Жаль солдат по обе линии фронта, не говоря уж о мирном населении. Не жаль: Путина, Порошенко, вождей ДНР/ЛНР. Ангелу Меркель, которая боится замерзнуть, оставшись зимой без газа, жаль, конечно, но не очень.
У меня уже третий месяц в совершенно неурочное время, как бешеная, цветет азалия. В положенный час, в апреле, она попыталась это сделать, набухла бутонами и все их с возмущением скинула: горшок стоит на окне, под окном батарея, которую, невзирая на весну, нещадно топили, а нежная азалия не переносит этого. Однако в июне, когда жара спустилась на город, азалия стала набухать снова: сердечная моя домоправительница бережно окутывала ее льдом, и деточка благодарно откликнулась, она покраснела своими прекрасными цветами и с тех пор яростно ими покрывается. Против войны выступает, я думаю.
Ездил я тут два дня «по церквям Львова», и едва ли не самое сильное впечатление – храм Владимирской Божией матери в Горницах, почти недоступный по непролазным дорогам, туда едва доехали, на обратном пути застряли в засасывающей миргородской луже, один бог знает как образовавшейся в отсутствие дождей – Евгений Соседов поспешил в деревню за трактором и вытащил нас из грязевой ванны, которая на самом деле необходима после такой неизбывной красоты и печали: кругом ни души, дома стоят заколоченными, со слепыми окнами, церковь кончается прямо на глазах. Я еще буду много выкладывать Львова, но сразу хочется сказать про главное. Интеллигенция сегодня не жалует Церковь, особенно после Пусси Райот, и Церковь постаралась для этого, обернувшись к интеллигенции о. Всеволодом Чаплиным; Церковь стала образом несвободы, пространством, где все запрещено. Даже в разрушенных храмах Львова, где нет ни пола, ни крыши, и почти ничего не осталось, очевиден образ свободы, пространства, где все разрешено. В лучших традициях палладианства строгая ордерность ничего не сковывает, а наоборот, выявляет индивидуальность, эксцентричную до экстравагантности. Рамка, благословляющая дух вольности, обеспечивающая его. Лучшее, конечно, что есть в послепетровской, европейской русской архитектуре, «наше все», с которым сохранилась какая-то связь. Покрова на Нерли это все-таки непредставимо давно, совсем абстракция, а тут вроде бы все понятно и было только вчера: Капнист, Хемницер, Державин, глагол полуночных колоссов. Великий дух екатерининского Просвещения – жизнь есть небес мгновенный дар – забытый, забитый, убитый, засосанный лужей.
Среди моих друзей есть крымнаши, что не мешает мне их любить, выпивать с ними и закусывать, обниматься и целоваться. Среди моих друзей есть даже донбасснаши, что мне уже никак не понятно. И что с того? Я уважаю чужие взгляды. При любых взглядах не обязательно превращаться в людоедское кровососущее насекомое.
В Венеции 26 сентября кураторы Аркадий Ипполитов и Василий Успенский открывают выставку, представляющую русское палладианство – большую, умную, красивую, с изумительным каталогом, который сделала Ирина Тарханова. И каталог, и выставка, понятное дело, про то, что Россия – Европа, а про что еще было русское палладианство? Но это в Венеции, где всякое старье лелеют, а родина в те же дни, даже в те же часы устроила большую чистку.
45 построек Торжка, «объекты культурного наследия», больше не объекты и не наследие, их выгнали вон из профессии, разжаловали из памятников, очевидно, для того, чтобы превратить в отели-мотели-бордели с надстроенными этажами и подземной парковкой, или просто снести нах под дворец из стекла и бетона. Можно и так, раз старье изъято из-под охраны. Для этого собственники – частные владельцы или владелец-муниципалитет, не суть – заказали экспертизу, которая не обнаружила художественной, исторической, культурной, вообще никакой ценности, соответствующая инстанция подтвердила виденье экспертов, и обременительный статус памятника был снят.
Случилось это с 45 постройками, в том числе 200-летней давности, – первой половины XIX века, которая, как известно, «наше все». Случилось это буквально вчера, в преддверии V Всероссийской конференции «Сохранение и возрождение малых исторических городов и сельских поселений: проблемы и перспективы», которая состоится в Торжке как раз в начале октября. Я верю в конференцию, на ней деятельно обсудят проблемы и перспективы и, может быть, даже кто-то взорвется, зажжет, произнеся крамольную обличительную речь, и ее встретят громкими фрондирующими аплодисментами и платочками, прижатыми к повлажневшим глазам.
Но вернемся в Венецию.
В каталоге отдельная глава посвящена великому нашему архитектору Николаю Львову и связанному с ним Торжку, который назван «русской Виченцей». Для тех, кто забыл, Виченца – это город Палладио, где не только гордо показываются творения итальянского гения XVI века, но и все возведенное вслед за ним: эхо Палладио катилось по Виченце и в XVII, и в XVIII столетии, образовав уникальную городскую среду, которая сама по себе огромная ценность. Вот такой же огромной ценностью, но только для России, является и город Торжок. Являлся. Если б 45 домов Виченцы были б отданы на заклание, вся Италия стояла бы на ушах.
Выставка в Венеции, организованная министерством культуры России, нужна не для того, чтобы заявить родину как Европу. Этот месседж устарел. Он – побочное, увы, неизбежное и сегодня глубоко неуместное следствие. Но его терпят. Выставка нужна для того, чтобы прочертить новые маршруты иностранцу: смотри, турист, где у нас можно оставить валюту, – не только в Москве и Петербурге, но и в Торжке, славном палладианцем Львовым. С палладианцем Львовым проблема: его прекраснейшие церкви и усадьбы, раскиданные вокруг Торжка, стоят брошенными, запустелыми, в них нет ни крыши, ни пола, они превращаются в мусор, все обваливается и завтра умрет. Но сам Торжок, город удивительной, музейной цельности, до сих пор жил. Ровный такой был рот, почти все зубы на месте. Теперь он заметно поредеет, осклабится дырками. Ничего, их заделают. Ведь иностранный турист прискочит за тридевять земель смотреть на отели-мотели-бордели.