Митрополит Новосибирский и Бердский Тихон потребовал запретить постановку «Тангейзера» Вагнера – там «используется не по назначению церковная символика. Верующие люди возмущены».
Верующие люди теперь всегда возмущены. По крайней мере, в пересказах. Смирение больше не христианская добродетель. То, что Господь терпел и нам велел, им, как выяснилось, безразлично. Но больше всего впечатляет резиновая формулировка «используется не по назначению», с помощью которой можно запретить вообще всю мировую культуру, построенную на церковной символике, а это, считайте, три четверти того, что создано человечеством. Тыкаем наугад в то, что у всех на слуху, и попадаем в «жар соблазна / Вздымал, как ангел, два крыла / Крестообразно». Ну, очевидно – не по назначению. Запретить! Но зачем ограничиваться культурой? В юности моей был такой отец Павел, который, приходя к духовному чаду в дом, первым делом направлялся в ванную, но не для того, чтобы помыть руки, а чтобы выяснить, как там устроен слив. После чего доставал из сумки принесенный с собой напильник и уничтожал крестообразные перекладины – именно потому, что «церковная символика используется не по назначению». Мне кажется, митрополиту Новосибирскому и Бердскому Тихону пора выступить с таким почином, обратив высокое пастырское слово против кощунственных раковин и ванн. В обиходе верующих они встречаются несколько чаще, чем Вагнер.
Наступило Сретение Господне – праздник Принесения во Храм Младенца Иисуса, где Его встретил Симеон Богоприимец.
Симеон, живший в третьем веке до нашей эры, переводил Священное писание с еврейского на греческий и, дойдя до слов пророка Исайи «Се Дева во чреве приимет и родит Сына», немало удивился, решив, что это описка, и вместо Дева следует читать Жена. Но Ангел не дал ему исправить текст, пообещав, что он не умрет, пока не убедится в правоте предсказанного пророком.
Встреча во Храме 300-летнего Симеона с сорокадневным Младенцем издревле трактуется как встреча Ветхого завета с Новым. Встреча и прощание – прощание с Законом во имя Благодати.
Ны́не отпуща́еши раба́ Твоего́, Влады́ко, по глаго́лу Твоему́, съ ми́ромъ; я́ко ви́деста о́чи мои́ спасе́нiе Твое́.
Смерть как избавление от тягости бесконечной жизни. Смерть как благая весть, как обретение истины.
Про это одна из величайших картин в мировой живописи «Симеон Богоприимец» Рембрандта.
Но мозаика из любимой римской церкви Санта Мария Маджоре про другое. Она датируется 432–440 гг., это первое, древнейшее изображение Сретения Господня. Трехсотлетний Симеон здесь мущщщина через три «щ», решительно не тяготящийся своей нескончаемой безысходной жизнью, и такие же бодрые за ним старцы. Да и Мария похожа на римскую богиню, хранящую очаг, дарующую урожай. Здоровый крепкий уродился у нее младенец, будущий гражданин и, конечно, патриот, ничто не предвещает ни креста, ни муки. Вроде бы. Языческий мир вовсю виден, но уже не цветет, уже дрогнул, Бирнамский лес еще не пошел, но вот-вот двинется.
На Украине запретили «Брат-2» Балабанова – за то, что «содержит сцены, унижающие украинцев по национальному признаку».
Что за сцены, как унижают, кто решил, почему – не интересно выяснять. Не бывает таких сцен, их не существует в природе. «Брат-2» – игровой фильм, fiction, выдумка. Не может fiction унижать – ни украинцев, ни русских, ни евреев, ни татар, ни верующих православных, ни верующих мусульман, никого и никаким образом. И если они унижаются и оскорбляются, это их проблема, той казармы, в которой они сидят и которая сидит в них. Россия, твердящая про скрепу, оскорбляется всласть, она свои унижения холит и лелеет, запрет тут самоценен, как дедовская портянка, он колом стоит, Кремлем высится. Но Украина же про свободу, или мы ослышались?
Печальнее всех в фейсбуке не шизо-либералы, не шизо-патриоты и даже не здравомыслящие крокодилы. Печальнее всех мудаки.
Написал про работающих пенсионеров России, у которых отныне будут отбирать базовые пенсии, если они слишком много зарабатывают. Задался вопросом: как это возможно? Ведь базовые пенсии складываются из тех отчислений, которые целевым образом делались из месяца в месяц на протяжении десятилетий. Это не надбавка, не подачка, не царская милость, не шуба с плеча. Это деньги, заработанные пенсионером, принадлежащие только ему и никому другому. На каком основании их можно отнять? И кто это вправе сделать? Партии-правительству они не принадлежат. Партия-правительство ими только распоряжается, следит за тем, чтоб они вовремя попали к получателю. Так за этим отныне следит, что берет и конфискует.
Вспомнил, как пару месяцев назад эта ситуация уже разбиралась прессой в связи с Донбассом, где киевская власть прекратила выплаты тамошним пенсионерам на том основании, что территория захвачена террористами. СМИ тогда изумлялись, ведь власть не владелец пенсий, а только распорядитель и, зажимая чужие деньги, она их попросту ворует.
Аналогичный случай теперь произойдет в России.
Немедленно в коменты пришли мудаки с высоконравственными восклицаниями: как вы смеете сравнивать нищих донбасских стариков с богатыми российскими? Алле! Я не стариков сравниваю, а презумпцию воровства. Старики разные, воровство одинаковое: распорядитель вдруг становится владельцем, брюки превращаются, превращаются брюки.
Терпеливо объясняю это – один раз, другой, напрасно. Может быть, совсем близко, где-то рядом, а, может быть, далеко, за океаном, сидит мудак, уставив в компьютер глаза-пуговки – красный, запыхавшийся, весь переполненный чувством оскорбленной справедливости.
Рашка, ПаРаша, ЧебуРашка – не изрядно изобретательно, зато изрядно безвкусно. Ну, и мерзопакостно, конечно, свыше всякой меры. Изъясняются на этой фене люди кристальной чистоты, высоких идеалов, приверженные рукопожатному дискурсу, и ничто внутри них не дрогнет, не шелохнется, не слышны в саду даже шорохи. А ведь Рашка это то же самое, что Жидовник, Хохландия или Чуркестан. Никакой разницы. Да, да, это я таким образом угождаю режиму, лижу Путину, отрабатываю получку, вчера упала на карточку.
Все можно говорить, вопрос только в том, где, когда и как. Обстоятельства места, времени и образа действия рулят. Даже аналитика бывает неуместной – версии перебирают, как бусы, стоя перед зеркалом. Но в доме покойника зеркала занавешивают. Это я к тому, что многие нынче ночью упустили возможность промолчать. А Борис Ефимович был очень хороший человек. Царствие ему Небесное.
По скучным врачебным делам приехал в главный город. Прошелся вчера по Мойке; любимый зеленый дом у Дворцовой площади стал Amber Palace – магазином драгоценностей; в подвалах, где раньше были сортиры, теперь рестораны, в мужском – Распутин, в женском – НЭП, имиджевые превращения не так поучительны, как физиологическая непререкаемость: и поглощать пищу, и испражняться следует без воздуха, зато бриллианты должны дышать в бельэтаже, им дан простор, везде дорога. Мойка 12, где жил Пушкин, на месте, дом рядом с ним стал отелем Pushka Inn; это, если вы не поняли, каламбур. Великие стасовские конюшни заставлены мусорными панелями так, что оголен только изумительной красоты центр – храм, где Пушкина отпевали. В отсутствие крыльев церковь оказалась совсем крохотной, сжавшейся перед закланием: конюшни хотят реконструировать, то есть убить. Они станут ровненькими, чистенькими, гладенькими, из гипрока, наверное, с подземной стоянкой – куда-то надо девать нынешних коней, коли это конюшня; они станут людными и живыми, почти настоящими, справа отель, слева бриллиантовый магазин, посередине церковь – многофункциональный Центр Konushnya Inn. И ничто, ничто, ничто не будет напоминать мой обшарпанный, гордый, зелено-бледный Ленинград, который был гораздо ближе к Питеру, чем то, что нынче называется Санкт-Петербургом.
Посмотрел ту серию «Карточного домика», где герой фильма, президент США Андервуд принимает в Вашингтоне президента России Петрова. Загримированный под Путина Петров вдвое его выше и на двадцать лет свежее, привез с собой водку в бутылках из чистого золота, чтобы насильно ею потчевать гостей Белого дома, поет песню «Ой, полным полна моя коробушка», широко разводя руками, и прямо за обедом целует взасос, без страсти, но сердечно, как девку, отличившуюся на сцене, жену американского президента: мой поцелуй да будет тебе наградой. Такой откровенный лубок 29-й серии никак не вяжется с тем, что было в предыдущих 28 – «Карточный домик», изобличающий преступность американской власти, старается быть психологически корректным.
Сценарий, очевидно, писался еще до войны на Донбассе, и сама коллизия уже устарела: президент Андервуд ищет широковещательного союза с Россией, чтобы вместе установить мир на Ближнем Востоке, но президент Петров ему не верит, он ждет подвоха, он знает, что американка гадит и вместо Лексуса подсунет Ладу. Именно так он и говорит. И в хитрых глазах его светится многовековая в этом убежденность.
В фильме снялись Толоконникова, Алехина и Верзилов, они появляются в Белом доме за обедом, и роль их описывалась прессой как камео для Pussy Riot. Это не так. Толоконникова, Алехина и Верзилов вполне значимы, они изображают оппозицию Петрову – шумную, деланную и донельзя глупую. Но именно ее от полной безысходности вынужден прославить президент Андервуд после провала переговоров с президентом Петровым.
Итак, что мы увидели в фильме? Мы увидели Америку, для которой Россия – водка-шуба-балалайка, кровавая Рашка. И ничего другого Америка знать не хочет. Мы увидели Россию, мнительную, на грани с безумием, которая во всем и везде чует заговор. Еще мы увидели российскую оппозицию, какую увидели. И что на это возразить? Я не знаю, что на это возразить.