В этих окрестностях насчитывалось около трехсот человек, живущих в лесах, вдоль заливов, на склонах, в городе и шахтерском поселке, и почти у всех были огромные семьи с кучей детей. А мы с отцом были предоставлены только сами себе.
Меня раздражало, что люди умирали от ветрянки и гриппа, не имея шансов на излечение, но ведь от голода было средство, способное спасти всех страдальцев. Оно спокойно лежало в магазине. И это возмущало еще сильнее. Эта мысль не давала мне покоя, пробуждая гнев, который обычно испытываешь от беспомощности.
Я прижала твердый леденец к губам, вдыхая соблазнительный аромат сладкого угощения. «Не открывайте, мэм… сделайте это, когда проголодаетесь», – вспомнились слова Генри. Пришлось убрать его подарок в жестяную коробку памятных вещей, лежащую на прикроватной тумбе.
– Пока не хочется есть, – сказала я и, задув свечу, стала молиться за благополучие Па, за Генри и других мальчишек этой страны, хотя понимала, что проку от этого столько же, сколько от желания, которое загадывают при виде падающей на землю звезды.
И тем не менее, я продолжала, прося Всевышнего оградить нас и детей от опасности, сжалиться над больными лихорадкой и отправить их на небеса, домой к Каролине Барнс, прошедшей от отчаяния девять миль, чтобы накормить голодающих малюток. Девять смертельных миль холодных, суровых земель нашей округи, безжалостно уносящих жизни ее семьи, которую она защищала до последнего вздоха.
От нестерпимой боли у меня сжался кулак, сквозь зубы прорвался мучительный вой, нашедший отклик у жалобного козодоя. Я закопалась лицом в подушку и проглотила горечь и ужасы, комком подобравшиеся к горлу.
Глава 12
Майская ночь медленно отступала со старинных земель Кентукки, но все же решила оставить на ясном небе Луну. Для маленьких детей из горных районов это было невероятным событием, поскольку из-за тяжелого образа жизни и жалкого существования мамы укладывали в постель своих малышей еще задолго до заката, дабы не разжечь в них неутолимый голод.
Я направилась к далекой горе и, довольная взятым темпом, стала напевать песню, чтобы немного скоротать время, повышая голос при виде голубых холмов и сосновых певунов. Прошло два дня с момента встречи с Фрейзером. Это давало мне надежду на то, что мы еще не скоро увидимся.
Хотя по средам на маршруте насчитывалось всего три остановки, первая из них была самой коварной. Не помогало даже то, что большую часть пути приходилось идти пешком, осторожно ведя мула по узкой, скользкой от устилавшей ее грязи тропе, которая поднимала нас на вершину Крученой горы, на высоту почти в тысячу метров. Юния не испытывала каких-либо проблем, но все-таки было слишком опасно. Помню, как в первый раз со страху чуть не потеряла сознание, увидев, как она, шатаясь, поднималась по крутому подъему и резко повернула в сторону, остановившись в каких-то сантиметрах от края бездонной пропасти, в которую я чуть не упала вместе с ней. Один неверный шаг, и лететь мне до самого лета. Никто бы не нашел тело в густой зелени. С тех пор почти всю дорогу я преодолевала пешком. К тому же, не очень хотелось сегодня умирать. Ведь впереди предстояла встреча с Куини. Почти каждую среду, когда маршруты пересекались, мы сидели и болтали.
Преодолев половину пути, я остановилась у широкого изгиба тропы, попросив Юнию подвезти меня до вершины. Мул без труда прошел несколько резких поворотов и, выйдя на перепутье, захотел спуститься вниз. Тут уже пришлось спешиться и пройтись по отвесной скале, поросшей иссохшими деревьями.
За последним поворотом наконец показалась пожарная башня.
Из убежища выглядывал семнадцатилетний Роди Коул в дырявой футболке и потертых коричневых штанах. Ветер развевал его волосы цвета медной монеты. Он жил в шестидесятиметровой башне Крученой горы, которую построил Гражданский корпус охраны окружающей среды. Взмахи рук выдавали в нем неподдельную радость, а топот ног по металлической платформе говорил об искреннем волнении.
Он с нетерпением ждал книги, ведь они поднимали его даже выше этой пожарной каланчи. Мальчишка любил читать газетные вырезки о погоде и лесах, а еще умолял меня принести «Фермерский альманах», «National Geographic» или любой другой журнал, который помог бы ему стать пожарным диспетчером, чтобы зарабатывать больше денег на обучении других людей и в конечном счете получить должность рейнджера.
Поэтому работа в ГКО была логичным началом карьеры. Они строили пожарные вышки на вершинах гор Кентукки со времен основания Рузвельтом этой организации. Роди хотел пойти по стопам своих родителей, поэтому, как только ему исполнилось шестнадцать, он тут же обратился в Службу лесного хозяйства, солгав о своем возрасте.
Его мать, Халли Коул, была первой женщиной, ставшей пожарным наблюдателем в Кентукки. После смерти мужа от удара молнии Корпус разрешил ей переселиться в его башню на Круглой жемчужине в двадцати милях на восток. Еще со времен строительства и задолго до прихода ГКО это место во все времена считалась домом семейства Коулов.
Уже больше года Роди жил в стальной хижине Крученой горы, следя с высоты птичьего полета за любыми пожарами и погодными условиями, и при появлении слабого дыма или темных грозовых туч он тут же сообщал об этом Службе лесного хозяйства через специальный заводной радиоприемник. Я привязала Юнию к крутой металлической лестнице и вытащила из вьюка книгу и два письма, которые мне передала заведующая библиотекой.
Перегнувшись через металлические перила, на меня смотрел сам Роди. От предвкушения и радостного волнения он едва мог устоять на месте:
– Мисс Василек, – закричал он, подзывая к себе рукой. – Не могли бы вы подняться, пожалуйста? Кажется, я увидел дым. Нужно следить за ним! – добавил он и убежал внутрь.
Преодолев восемьдесят четыре ступеньки винтовой лестницы, я оказалась у входного люка, громко постучала и отошла в сторону. Роди спустил деревянную лестницу, и спустя четыре ступеньки наконец-то цель была достигнута.
– Книжная дама! Скорей! Посмотрите!
Он плюхнулся на стул, стоявший напротив круглой топографической карты Осборна, затем резко вскочил и стал по очереди выглядывать из четырех окон своей крохотной хижины.
– Что скажете, мэм? – Он осторожно постучал пальцем по карте и указал на точку. – Вот здесь. Думаете, появился дым?
Роди снова высунулся из окна, уставившись на голубое небо Кентукки, бесконечные леса, широкие реки с заливами, и опять вернулся к карте, лежащей на столе.
– Посмотрите, вот здесь. – Он предложил стул, смахнув с него грязную рубашку и пыль.
Вместе с письмами из дома я вручила ему старый выпуск «Лесов и Водоемов» и села на стул, пытаясь отдышаться после подъема по лестнице. Роди листал страницы журнала. Мне захотелось пододвинуться ближе к карте, но ножка застряла в рубашке. Попытка приподнять стул обернулась провалом, и он еще сильнее увяз в ней.
– Ой, простите, мэм, – покраснел юноша. – Сейчас все исправлю. Только бы не сломать изоляторы. Они могут спасти человеку жизнь.
Прошлым летом здесь бушевала страшная гроза. Небо сверкало от множественных изгибов молний, окруживших крошечный домик смотрящего, и вдруг внезапно раздался громкий взрыв. Такого никогда раньше не было. Нечто ударило сверху по большому громоотводу, и с крыши скатился огромный ослепляющий горящий шар, который упал на землю, оставив после себя черные обгоревшие следы.
Придя в себя, Роди вышел на платформу. Лестница с перилами накалились до предела, испуская яркий оранжевый свет, заставивший его вернуться внутрь.
На следующий день он обратился в Службу лесного хозяйства, и они прислали ему двух рейнджеров. Мужчины установили под ножки стула стеклянные изоляторы и посоветовали Роди при приближении грозы убирать с деревянного пола ноги, даже если тучи идут в нескольких десятках километров от его башни. Теперь же одна из ножек, обтянутых такой подкладкой, зацепилась за край рубашки.
Роди поправил стул и сделал шаг назад. Я села на место и стала смотреть в диоптрический прицел, медленно идя по кругу, пока он не сошелся на точке огня.
– Это неподалеку от Драгоценного ручья, – пришла я к выводу, с теплотой в сердце вспомнив, как он учил меня пользоваться картой Осборна, но особое удовольствие доставляло его доверительное отношение ко мне. – Возможно, это обычный туман. Не могу точно сказать.
– Все может быть, – ответил он, внимательнее посмотрев в ту сторону. – Нельзя спускать глаз с этого квадрата и чуть что – надо сразу сообщить об этом Лесному хозяйству.
Нахмурив брови, Роди листал журнал.
– «Фермерский альманах» еще не вернули. Простите. Я подумала, что пока вам может быть полезен этот журнал.
– Все в порядке, мэм. Большое спасибо, – поблагодарил он, спрятав разочарование за милой улыбкой, и принялся изучать «Леса и Водоемы». – Очень интересно. – Спустя некоторое время бросил его на узкую плетеную кровать и открыл одно из полученных писем, с нетерпением вчитываясь в каждую строчку в надежде узнать новости из дома.
Воспитание не позволяло открыто пожаловаться на то, что еще в прошлом году я приносила этот журнал целых три раза. Мне же хотелось подарить ему несколько учебников по биологии, географии и «Фермерский альманах», но в то время о таких пожертвованиях можно было только мечтать.
– Мисс Василек, – он убрал открытое письмо в задний карман и взял два конверта с холодной деревянной плиты, – не могли бы вы отправить эти два письма?
– Завтра же я оставлю их у пункта сбора. Почтальон придет на следующей неделе и заберет их.
– А нет ли возможности доставить их быстрее? Одно письмо маме, а второе… – Он постучал пальцем по конверту. – А второе мистеру Беку. Это отец Рут… Очень срочное письмо, – умолял он с жалобными глазами, переминаясь с одной тощей ноги на другую. – И очень важное, мэм.
Рут Бек была его девушкой. В прошлом году каждое воскресенье, без исключения, Роди спускался с горы и проходил четыре мили до железнодорожного вокзала в Фарфоровом ручье. Заплатив десять центов, он добирался до Уилсбурга, крупного города, в котором жила пятнадцатилетняя Рут, и покупал билеты по двадцать пять центов в новый кинотеатр, где они отлично проводили время.