Я пыталась подняться, но голова была безнадежно прижата к ледяной плитке. Ее нога все сильнее сдавливала позвонки.
Вторая помощница села на колени и слегка прикоснулась к моей спине, прошептав:
– Ты раньше с таким сталкивалась, сестра Дорен? Посмотри, вся синяя, как озеро в солнечный день. – Она тыкала холодным пальцем кожу, а потом хлестко шлепнула по заду.
Глаза застилала кровавая пелена. Пытаясь высвободиться, я выдавила из себя зверский крик, плевалась и кусалась, но в результате никто не пострадал, кроме воздуха. Толстая монашка буквально пригвоздила меня к полу.
Она смеялась и била меня по заду.
– Посмотри на нее. Фиолетовая как слива.
– Вколи ей нембутал, – приказала вторая. Боль от колена только усилилась.
Осмотрев тело, они натянули кожу и больно укололи чем-то большим и тяжелым. Игла прошла гладко. Почувствовалось тепло. Меня тут же одели в тот халат с прорезью и перенесли на холодный железный стол. Привязали руки и ноги кожаными ремнями к поручням и оставили в таком виде при свете болтающейся, жужжащей лампочки на потолке.
Не прошло и секунды, как окаменел язык, а вместе с ним угас крик о помощи. Я едва различала лица докторов, нависших надо мной.
Снотворное начинало действовать. По оголенной коже нервно забегали руки, щупая все тело, и послышались возбужденные голоса, которые смешивались в журчащем потоке едва уловимых слов.
– Возьми мазок… Больше крови. Больше образцов… Этого мало. Мы войдем в историю. Самые лучше научные издания будут бороться за публикацию наших статей, анализов и фотографий.
Я попыталась двинуться с места, но сон вцепился крепкой хваткой. Веки тяжелели, и вскоре наступила полная темнота.
Глава 17
Придя в сознание после наркоза, я очутилась на заднем сиденье машины Дока. Тело ныло от боли. Помятый капор подпирал больную голову, в которой отрывками мелькали воспоминания о больнице Иосифа Обручника, медицинских журналах и анализах.
Я наклонилась к окну и тут же почувствовала приступ тошноты, медленно подступающий от живота к горлу. Снаружи проносилась дорога с деревьями, сливаясь в одну размытую массу. Дыхание участилось. Покряхтев, я рухнула обратно на сиденье и вскоре уснула.
Машина подпрыгнула на кочке, и заурчавший двигатель вновь развеял сон. Яркий дневной свет с болью прорезался сквозь нежные глаза. Я поднесла к лицу согнутую руку и тут же вытянула ее во всю длину: оказалось, она была полностью перебинтована.
Надавив на повязку, я почувствовала слабость, а уже размотав руку, увидела следы крови на венах, ушибы, ссадины, опухшие участки кожи и уродливые глубокие следы от ремней, которыми меня связывали.
– Что вы сделали? – Я медленно села и подалась к переднему сиденью. От страха сжималось горло. – Что?
Док повернулся ко мне.
– Ах, уже проснулась. Отлично. Не беспокойся. До свадьбы заживет, – спокойно ответил он. – Все будет нормально. – И добавил уже чуть веселее, переведя взгляд на дорогу. – Если считать нормальным кровь шоколадного цвета.
Шоколад. Я посмотрела на руку и взяла бинт, залитый коричневыми каплями.
– Прости, что с тобой так грубо обошлись медсестры, но нельзя было терять ни минуты. Скоро мы узнаем состав крови твоей семьи и найдем лекарство. Вылечим тебя, дорогая.
В глазах вспыхнула искра гнева, вызвав головную боль. Больше всего на свете мне хотелось жить нормальной жизнью Василька. Поэтому я никогда не понимала людей, называющих больным любой цвет кожи, кроме белого.
– Ты же хочешь излечиться?
Лечение. Снова это страшное слово встало поперек горла, и в этот момент мне вдруг вспомнилась мама, которая пыталась вылечить это ужасное проклятье горькими травами. Но чуду не суждено было случиться. И все же вопрос Дока заставлял задуматься о нашей с отцом жизни после «исцеления». В голове сильнее застучало от разыгравшейся фантазии. Я прикоснулась к шее, осмотрела руки и ноги и стала давить на ноющие места. В животе резало, боль опускалась все ниже и ниже.
– Мои внутренности. Они… болят, – сказала я без какого-либо смущения, которое поглотила усталость.
– Все в порядке. Мы взяли у тебя кровь и образцы шейки матки, кожи головы и спины. Ничего страшного в этом нет. Скоро все пройдет. Тебе поможет хороший сон и настойка опия. – Покопавшись в сумке, он достал грушу. – Алета собрала нам еду в дорогу. Даже немного сыра положила. Хочешь перекусить?
– Нет, у меня все болит, – жаловалась я, согнувшись в три погибели. – Мне не хочется туда возвращаться.
– Осталось совсем чуть-чуть. Обещаю. Послушай, вдруг удастся вылечить тебя. Сделать белой. Разве ты не хочешь этого? – Спросил он вежливо, припарковавшись на обочине.
Возможно, для какого-то «василька» это была самая заветная мечта, но воспоминания о пережитом внушали ужас и страх, заставляя отбросить подобные мысли.
– Жизнь станет безопасней. И тебе больше не придется беспокоиться о людях вроде Фрейзера и прочих мерзавцах, задумавших избить тебя или еще чего хуже.
Его слова холодом прокалывали мой больной живот. Но стоило отречься от доктора, как нас с отцом тут же ждала бы куда более страшная участь. «Синих и черных вешали и за более мелкие проступки». – От одной только фразы бросало в дрожь.
Покопавшись в медицинском саквояже на переднем сиденье, Док достал мелкий пузырек с пипеткой и передал их мне.
– Тут настойка опия. Прими одну каплю сейчас и две – перед сном.
Едва пипетка коснулась языка, как боль стала утихать. Я осмотрела руки. Синяки и царапины теперь уже казались мелким недоразумением.
От любопытства и удивления я закупорила коричневый пузырек крошечной пробкой и убрала его в карман платья. В этот момент во мне что-то сильно изменилось.
– Нужно чем-то вылечить эти порезы, – намекнула я.
– Да-да, конечно. – Он глубже сунул руку в сумку. – Мы же не хотим, чтобы ты подцепила какую-нибудь заразу.
– Нет, не хотите. Еще у нас в последнее время стало водиться меньше еды. Иногда чувствуется слабость…
– Возьми грушу с сыром. Позже принесу вам пару головок сыра и буханок хлеба.
Куча сыра и хлеба! Я едва не захлопала в ладоши.
– И возьми спирт. – Док вручил мне сумку и пузырек с прозрачной жидкостью. – Сначала протри им раны, а потом намажь их медом, – добавил он, достав в этот раз банку со сладким содержимым. – Хочу, чтобы ты хорошо себя чувствовала и ни в чем не нуждалась.
Любая женщина из Кентукки знала цену этому продукту, способному вылечить любой недуг. Но достать его было вовсе не просто.
Почти позабыв о больнице и тяжелом дне, я прижала ценные гостинцы к груди и даже улыбнулась доктору, после чего спрятала их в мягком подоле платья. Вскоре меня снова настигли объятия Морфея, уложившие спать на заднем сиденье.
Глава 18
Мы вернулись в Беспокойный ручей незадолго до наступления темноты. Старый доктор отвез меня на лошади через лес к хижине.
Уже собираясь уходить домой, я заметила, как он уставился на мою помятую одежду, непричесанные волосы и распустившиеся косички и сунул руку в карман пальто.
– Чуть не забыл. Купил их для тебя в магазине, – сказал он и вручил мне две атласные ленты. – А твои… потерялись в больнице, – покраснев, добавил Док.
Но у меня были простые нитки. Я с большим восторгом рассматривала новые украшения белого цвета и на удивление даже промурчала «спасибо», хотя пристальный и мудрый взгляд доктора выдавал в нем не что иное, как попытку подкупить меня ради дополнительных анализов. И тем не менее, это было щедрым предложением с его стороны, хотя при отрицательном ответе все бы кардинально изменилось к худшему.
Я бегала глазами по двору и остановилась на сарае Юнии, рядом с которым была вырыта небольшая могила пастора. Меня охватила дрожь, неприятно хлопнув по плечам.
– Замерзла? Сейчас достану тебе одеяло, – поторопился встревоженный Док к саквояжу.
– Все в порядке, сэр. – Я мгновенно отпрыгнула, желая поскорее распрощаться с ним.
Доктор подвинул к носу съехавшие очки и наклонился ко мне, чтобы убедиться в достоверности услышанного.
– Я могу изменить твою жизнь к лучшему. Мы с доктором Милзом верим в твое исцеление. У нас хорошие шансы.
В его словах чувствовалась фальшь.
– Всего хорошего. Отдохни немного. Через пару дней привезу корзину с едой и вернусь за тобой примерно на третьей неделе июня, – пообещал он, забрался на лошадь и уехал, не дождавшись моего ответа.
Внутри хижины спал отец. Услышав меня, он заморгал глазами.
– Спи-спи. Сейчас соберу литературу на следующую неделю, а потом проведаю Юнию.
Я положила тяжелый капор у двери, рассматривая в нем спрятанные гостинцы. Па едва что-то пробормотал во сне и закашлял. По его изнуренному виду и покрытому угольной пылью телу было видно, что он лег в постель сразу после работы, но лицо и руки все же кое-как вытер чистым полотенцем.
– Тс-с, полежи еще часок, – убаюкивала я его, накрывая одеялом.
Прищурившись, он нервно искал мою руку.
– Ты… в порядке, дочка? Все прошло нормально?
– Да, папа. Закрывай глаза. – Мне хотелось поскорей накрыть его грубой муслиновой простыней, чтобы лишний раз не тревожить хлопотами проведенного дня. Так он хотя бы подольше полежит в тишине и, к тому же, не увидит следы врачебного «осмотра».
Большим пальцем руки Па взялся за стул, на котором лежал почерневший конверт, адресованный Роди Коулу.
– Бек просил это передать тому мальчишке на башне, – сказал отец сонным голосом.
Взяв книжный мешок, я осторожно сложила в него медикаменты доктора с письмом Роди и вышла на улицу к мулу.
При виде меня Юния от радости замотала головой и громко завизжала, нервно глотая воздух. Я открыла дверцу сарая. Она обнюхала мой подбородок, вытянула шею в ожидании ласки и спустя пару мгновений стала кататься по траве.
Пришлось подождать, пока она закончит резвиться, чтобы отвести ее обратно в сарай и накормить. Расшатанная дверца не сразу поддалась. Свежая могила то и дело приковывала мой взгляд. В тот же день, когда закопали пастора, Па пытался починить калитку, но нашей пожилой защитнице нужна была новая стойка и более крепкая щеколда. Закончив дела в сарае, я вернулась домой за мылом, полотенцем и старым зеркальцем мамы, лежащим в сундуке. Затем взяла фонарь и пошла мыться к ручью. Теплый весенний день ниспадал на горы, оставляя за собой завесу дрожащего холода ночи.