9 июля 1936 г.
Дорогая Кюсси.
Мы благополучно добрались до Филадельфии. Я снимаю двухкомнатную квартиру в четырнадцати кварталах от библиотеки. Довольно тесное жилище для пятерых человек, ведь тут нет ни крыльца, ни гор, куда всегда можно было убежать.
Весь город пропитан серым цветом от асфальтовых дорог до бетонных высоток. Тут очень жарко и шумно. Даже по ночам. Я скучаю по звездному небу. Теперь кажется диким, что Беспокойный ручей так поздно просыпается, сбрасывая с себя синее дымчатое одеяло в поисках первых лучей солнца. Потому что Филадельфия вовсе не спит!
На улицах полно попрошаек и воров. Один даже украл у меня сумку, а другой сбил с ног маленького Аарона, сняв с него шляпу. Всюду царит голод. Мужчины, женщины и дети стоят в длинных очередях за едой.
Жизнь здесь скоротечна. Люди носятся туда-сюда как трудящиеся пчелки. Ах, как мне хочется показать тебе этот большой город! Тут белые не пялятся на меня, как в наших краях.
А библиотека больше всего Беспокойного ручья. Я даже еще не всю обошла, но мой начальник, мистер Патчетт, пообещал провести экскурсию по всему зданию. Он родом из Англии. Говорит, я схватываю налету. Называет способной и смышленой чернокожей девушкой. Даже настоял на том, чтобы я подала заявление в Школу библиотекарей при университете Хэмптона, и дал свою рекомендацию.
С нетерпением жду от тебя новостей.
Я прочитала письмо несколько раз, пока не догорела свеча, и легла спать, погрузившись в беспокойный сон, полный причудливых и, порой, страшных фантазий о городской жизни.
Глава 37
Я направилась к дому Моффитов. Постепенно рассеивалась дымка, сквозь которую пробивались первые лучи, предвещая очередное утро. Наступила последняя неделя июля, хотя солнце жарило все так же беспощадно, как и на День независимости.
Мы заметили это одновременно. Юния занервничала и, перейдя на легкий галоп, пошатнулась у входа во двор. Задние ноги подкосились, и она едва не села на брюхо. На уголках пасти образовался тонкий слой белой пены, перед глазами стояла пелена. Она хотела убежать без оглядки. Лишь бы не видеть то, что ждало нас впереди.
Я тоже не могла оторвать взгляд от увиденного и пыталась совладать с мулом, несколько раз ударив по крупу. Он вскочил и, вытянув шею, собирался уходить. Вцепившись в седло, я стала успокаивать встревоженное животное. И снова ударила по бокам. Юния зашагала назад, влево-вправо, но вперед упрямо не подавалась. Пришлось поднять пятки повыше и еще сильнее ударить по ней. Только тогда она неуклюже помчалась во двор, где снова встала в оцепенении. Я натянула поводья. Перед нами на толстой ветке висело тело.
Раздались душераздирающие крики, заставившие меня перевести остолбеневший взгляд на выжженную землю.
За огромным перевернутым бидоном из-под лярда в грязи лежал младенец, обернутый в домашний халат Ангелины. Его ручки дрожали и тянулись к обмякшему трупу, который слегка качался, поддавшись теплому порыву ветра.
Ветка ломилась от тяжести груза. Окровавленный чулок медленно соскользнул с голубой ноги и приземлился рядом с плачущим ребенком.
Подняв глаза, я притянула темнеющую руку ближе к синему лицу, словно сравнивая родной цвет кожи с повешенным страдальцем.
Отвернув голову, Юния топтала землю и тяжело дышала. Я спрыгнула вниз и, схватив младенца, ринулась к дому.
– Ангелина! Ангелина!
Она лежала на кровати, укрывшись грязными простынями. Пол был весь в крови и послеродовых выделениях, вытекавших сквозь щели между досок. Стоял спертый душный воздух, способный раскалить кусок железа.
Рядом лежал охотничий нож с пятнами крови и засохшим куском пуповины.
– Василек… – едва выговорила она, вытянув перепачканную руку.
– Ангелина! – крикнула я, обрадовавшись, что она жива.
– Ребенок… – Ей не хватало воздуха. Изо рта текли слюни.
– Он здесь. – Я села на колени перед кроватью, и в лицо ударил резкий запах крови, старой соломы и заплесневелого постельного белья.
– Дай мне… Мою Хани. Ее нужно покормить.
Я положила ребенка у груди матери, согнувшей руку так, чтобы его было удобного держать. Нащупав ртом сосок, малышка тут же успокоилась.
Ангелина вздрогнула. Все было в крови. Абсолютно. Эти пятна так и засохнут, навсегда окрасив сосновый пол красным цветом.
– Когда ты родила ее?
– Все началось еще вчера утром. А на свет она появилась где-то час назад. Но Вилли обезумел и забрал ее. Назвал вонючкой. Мою Хани. – Ангелина поцеловала дочку, оставив свою слезу на ее лбу. – Я боялась, что он навредит ей…
– Что? Зачем он сделал это? – Я выглянула из запачканного окна, думая о том, как рассказать ей о муже и той напасти, приключившейся с ним.
– Вилли отрекся от нее. Не хотел видеть. – Ангелина заплакала. – Сказал, что женился на белой, а не цветной. А теперь люди подумают о другом.
– Цветная… но это же неправда.
– Он не признал ее. И меня. Говорил, что скорее подохнет, нежели будет жить с такой обузой.
Ангелина сняла с ребенка халат, и тут до меня дошло. Я увидела то, чего Вилли так рьяно боялся и всячески желал скрыть. Младенец был не совсем синим, но и не белым. Его кожу покрывали засохшие пятна крови, но даже сквозь них в глаза бросался легкий синеватый оттенок, который можно увидеть в сумрачном небе, а вот ногти на руках были чуть потемней, как и на ногах, которыми она лягалась.
– Вилли хранил синеву в себе. Она проявилась с болезнью. – Ангелина задыхалась. – Я вышла замуж за цветного, ничего не зная об этом. – Вспомнились слова Дока: «Твои родители были носителями одного и того же рецессивного гена». А затем и самой Ангелины: «У Вилли когда-то жила родня в Преисполненном ручье. И у меня тоже…». В сознании всплыли ногти Вилли. А вдруг… Она откашлялась. – Хотя какая разница? Я пыталась объяснить ему это.
– Нужно сходить за доктором.
– У меня все болит, очень сильно. Нет времени. Последние силы уходят. Уже чувствуется легкий холодок.
На тонкой простыне между ног было красное пятно, которое, приближаясь к телу, приобретало все багровые оттенки.
– Тут все равно нужна его помощь.
– Не уходи от меня. Мало времени… – Поморщившись, она вскрикнула от боли. Ребенок задергался и стал кричать, но вскоре успокоился, протянув мне руки. – Василек, позаботься о Хани.
– В смысле? – Я тут же отступила назад.
– Больше некому. Муж уже не вернется, поэтому у дочурки осталась только я. Мои родственники мертвы, у Вилли отца не было, а мать отдала его еще маленького чужим людям.
– Позволь помочь тебе. Только приведу сюда Дока. – В их крохотной хибарке не нашлось ни трав, ни других лечащих средств. Были одни стены, обклеенные газетами с новостями и словами Ангелины. Поморщившись, я прижала пальцы ко лбу и стала думать.
– Нет времени. – Она закряхтела, пытаясь опереться на дрожащий локоть, а другой рукой крепко держала дочку. – То же самое случилось с моей мамой при последних родах. Возьми ее, Василек. – Умоляла Ангелина, рухнув в постель.
– Но я не могу. – Рука будто сама вытянулась, защищая голову ребенка от возможного удара.
– Она из «васильков». Пожалуйста. У нее нет никого. Ни один дом не примет ее. Кроме твоего. – Искренний взгляд Ангелины напомнил мне о нашей с отцом лощине, куда едва доходил луч света.
Я коснулась руки малышки, в глазах стояли слезы. Друзья уходили один за одним. Стало больно от подбирающегося одиночества. За все девятнадцать лет моего существования еще ни один житель города, ни одна набожная душа, вообще никто даже не поздоровался со мной и мне подобными страдальцами, не пригласил в церковь или домой. Зато при первой же возможности люди отнимали последние капли радости, наполняя наши сердца ненавистью и горем. Складывалось впечатление, будто «василькам» запрещали дышать тем же самым воздухом, который даровал им любящий Господь, они были недостойны и толики того, что досталось от Него мельчайшей лесной твари. Я была никем в их мире. Ничем. И в угасающем взгляде Ангелины читалась эта неписаная истина для меня и ее дочери, которая гласила, что в конечном итоге малышка окажется в полном одиночестве и умрет в холодных объятиях самой себя. Одиночество. От столь суровой действительности сердце едва не разрывало грудь, больно отдавая в голове.
Хани извивалась, кричала. Я взяла ее малюсенькую ручку и погладила синие пальчики.
Ей придется пройти через все страдания, причем в одиночку. Ощутить на себе гнев всего человечества и отчаянную беспомощность. Она заслуживала любви и ласки, на которую люди из белого мира так скупы.
– Прошу тебя, Василек. Пообещай стать ее матерью. – Мама? Я? – Пожалуйста, помоги малышке. – Ангелина покачала головой, на лбу выступил пот. – Господь всемилостивый, молю тебя… принять в царствие свое эту рабыню божию.
– Т-с. Не нужно никого звать. – Без моей защиты она понесет непосильный груз ответственности, став последним «васильком» на планете, что сулит травлю и побои. – Я позабочусь о ней и буду любить ее, как тебя. Обещаю. – Эти слова сами вырвались наружу из самых потаенных мест моей истерзанной души и исстрадавшегося сердца. Я поклялась Богу оберегать этого ребенка от ненависти и отвращения, сеявших горе и страдание в семьях «васильков». – Обещаю.
Этот злополучный круг разомкнется на Хани. Я закрыла глаза и уверенно заявила об этом Богу и всему человечеству. Она поцеловала мою руку и прижала ее к бледной влажной щеке. Я ответила тем же и слегка накрыла ладонью дочку.
– Он… немного порвался после удара Вилли. – Ангелина указала пальцем на журнал. Дыхание участилось, ее всю трясло, но на лице по-прежнему оставалась скромная нежная улыбка.
Я забрала журнал, коим оказались