7. В ПОЛНОЧЬ
В темном, тихом городе прозвучало двенадцать ударов. Полночь. У ворот тюрьмы только что сменился караул. Едва разводящий и часовые скрылись за поворотом улицы, к тюрьме подъехал грузовик. Из кабины вышли высокий немецкий офицер в форме СС и солдат-шофер. Толчками и бранью они подняли двух лежащих в кузове растерзанных и, видимо, сильно избитых парней, вытащили их и поволокли к воротам.
— Что ж вы стоите как столбы?! — набросился офицер на часовых. — Открывайте скорее, не видите, что ли, мы привезли этих бандитов партизан! Ленивые вы свиньи, пригрелись тут! Пошевелиться им уже лень! Одни рискуют жизнью, не спят ночей, вылавливают врагов великого рейха, а другие, скоты этакие, отсиживаются в теплых местечках! Отправить вас всех на Восточный фронт, сразу поймете, что к чему!
Шофер тоже добавил крепкие слова.
Часовые испуганно смотрели на разбушевавшегося офицера и не двигались с места. Офицер окончательно рассвирепел:
— Вы что, оглохли? Долго мы здесь будем стоять, остолопы? Ганс, что мне делать с этими идиотами? Сию же минуту откройте ворота и вызовите начальника тюрьмы. Надо этих типов отправить как можно скорее под замок, понятно?
— Начальника нет, господин офицер, — со страхом пробормотал наконец один из часовых. — Он должен прибыть на рассвете с другими господами офицерами.
— На рассвете?! И ты думаешь, мы будем тут стоять и дожидаться его до рассвета? Значит, он уезжает на всю ночь, ваш комендант? Отлично! Все это будет известно командованию! А сейчас — открывайте ворота!
Часовые не посмели ослушаться: уж если самому начальнику тюрьмы достается, значит, этот эсэсовец большая шишка.
Ворота распахнулись, и два партизана под конвоем эсэсовца и его шофера вошли в тюремный двор. Лампочка у караульной будки осветила физиономии «бандитов»: один был совсем молодой, рыжий и курносый, у другого черные брови срослись над переносицей, и смотрел он хищной птицей.
Часовые собирались уже захлопнуть ворота, но кто-то, невидимый в темноте, сильным ударом сбил их с ног, и в мгновение ока оба были туго, с головой, закатаны в большие куски брезента. («Эх, до чего же мне жаль этот брезент! Такой славный брезент — промасленный. И дождь его не берет!» — горевал за час до операции старик Вино.)
Между тем офицер осыпал бранью двух автоматчиков, охраняющих внутренний вход в древнее угрюмое здание тюрьмы. Однако на автоматчиков брань не подействовала. Они продолжали стоять у дверей, направив свои автоматы на ночных посетителей.
— Не приказано. Не было распоряжения открывать, — упрямо твердил один. Другой незаметно нажал кнопку сигнала тревоги. Двор, тюрьму, все закоулки наполнил захлебывающийся, пронзительный звон. Тотчас же раздался топот многих ног, встревоженные голоса, команда — отовсюду сбегалась тюремная стража.
— Давай! — кинул по-русски чернявый шофер в очках и первый бросился на автоматчика. Рукояткой пистолета офицер ударил второго. В руках партизан сверкнули ножи.
Короткая свирепая возня. С недвижных врагов сдернуты автоматы. Теперь — двери.
— Иша, ты!
Чернобровый партизан налегает крутым плечом на дверь. А сзади, от ворот, уже бегут темные фигуры, помогают выломать чем-то тяжелым двери, вместе с офицером и его спутниками врываются в тюрьму.
Характерный бас Байяра слышен даже сквозь непрерывный звон:
— Охотник и пятеро — к воротам! Никого не впускать и не выпускать, кроме наших. Остальные — за мной! Быстро!
За дверью уже теснятся жандармы, солдаты, тюремщики. Вид офицера-эсэсовца и его спутников на миг сбивает их с толку — они еще не решаются наброситься на пришельцев. Этим замешательством пользуются все четверо: взлетают по лестнице, мчатся по ярко освещенному коридору второго этажа.
— Что ж вы? Хватайте их! Стреляйте! — вопит по-немецки чей-то голос.
Под сводчатым потолком оглушительно грохочут выстрелы. Жандармы кидаются в погоню.
— Направо! Направо! — задыхаясь, кричит офицер. — Их камера в том крыле.
Они сворачивают за угол. Внизу уже трещат автоматы, звенят стекла, что-то тяжело падает — там идет настоящее сражение: Байяр и его люди обстреливают тюремную стражу, штурмуют вход и лестницу. Офицер на бегу оглядывается: следуют ли за ним те трое? Глаза его внезапно встречают чьи-то глаза. За выступом стены спрятался жандарм. Дуло его пистолета нацелено прямо в голову офицера. Укрыться? Негде. Коридор весь просматривается. Тогда конец?
В тот же миг жандарм нелепо взмахивает обеими руками и опрокидывается навзничь. Пистолет его стреляет в потолок, а сам он исчезает, точно унесенный вихрем.
Офицер добегает до правого крыла тюрьмы. Вот она, камера. Вот он, ключ. Дверь камеры распахивается. Изможденные бородатые люди — целая толпа — устремляются навстречу вошедшему. И вдруг отшатываются. На лицах страх, разочарование.
Юноша в кровоподтеках, в разорванной рубашке вскрикивает:
— Ага, вы пришли за нами ночью, потому что вы боитесь народа! Вы расстреляли мою девушку, можете сейчас расстрелять меня и всех нас, но все равно вам не победить! Народ отомстит за нас!
Офицер видит его неукротимые, женственно красивые глаза.
— Марсель Кламье?! Сын нотариуса из Лаона?!
Юноша вглядывается в него, узнает:
— Что? Дени? Ты — в асэс?! — Он презрительно сплевывает. — Какая низость! Так, значит, это ты выдал мое имя бошам? До сих пор они знали только мою партизанскую кличку — Атеист!
Но в дверях уже стоят рыжий и черный партизаны и чернявый шофер. Шофер кричит:
— Сумасшедший! Это же маскарад! Он свой, маки! И мы тоже маки! Быстрее, быстрее бегите! Дорога каждая минута!
В ответ — восторженный вопль. Заключенные бросаются к дверям. Некоторые не могут идти — их подхватывают товарищи. Марсель подбегает к Дане:
— Это правда? Какое счастье! Ты возьмешь меня к себе?
Вместо ответа Даня хватает его за руку и тащит за собой. Все скатываются по лестнице вниз. Там уже слышны только отдельные выстрелы — партизаны управились со стражей. На ступеньках — недвижные тела. Заключенные и маки пересекают двор, минуют ворота. На темной улице их ждут темные грузовики.
— Скорей, скорей! — подгоняют их командиры.
Вдали воет сирена — в немецких казармах услышали стрельбу. Байяр и его заместитель Лидор поспешно пересчитывают людей. Нельзя терять ни минуты. Семерых раненых капитан велит отвести в свою машину. Остальные набиваются — тело к телу — в грузовики.
Даня, его друзья и Марсель оказываются рядом, в одном грузовике. Вплотную к Дане стоит длинный тонкий паренек в комбинезоне, с огромным пистолетом у пояса. В темноте Дане не видно его лица. Грузовики двигаются тихо, крадучись, на спусках идут на свободном ходу, чтоб не шумел мотор. На неровной сельской дороге кузов трясет и подбрасывает. Сосед в комбинезоне тычется головой в Данино плечо.
— Извини, Дени, — бормочет он. — Это я не нарочно, честное слово!
— Николь?! — вырывается у Дани.
Его перебивает веселый голос д'Артаньяна:
— Ну как, Русский, понравился тебе мой номер с лассо?
— Какой? Где? — спрашивает Даня.
— А с жандармом, который собирался тебя прихлопнуть. Ух, как он у меня поехал! Прямо в окно второго этажа!
— Так это тебе я обязан жизнью? — Даня потрясен.
Д'Артаньян смеется:
— Не мне — кинематографу. Кино — великий фактор прогресса!
8. У «СВЯТОГО АНТОНИЯ»
Маленькая, позеленевшая от времени бронзовая статуя богоматери смотрела на них из травы. В круглом фонтанчике журчала, поигрывала вода, и закатный луч дробился в струе, вспыхивая то оранжевым, то зеленым.
В этот час — между обедом и ужином — за столиками в ресторане Риё «Святой Антоний» почти не было посетителей. Только госпожа Риё, пышноволосая меланхоличная блондинка, вязала поодаль, не обращая никакого внимания на молодую пару. «Племянница» мсье и мадам Риё пользовалась полной свободой и могла принимать у «Святого Антония» кого ей было угодно.
К тому же юноша, сидевший с ней за столиком, выглядел вполне прилично: синий костюм, галстук спокойных тонов, аккуратно зачесанные темные волосы и даже уголочек белейшего платка выглядывал из нагрудного кармана. Видно, мальчик из хорошего, интеллигентного дома.
Госпожа Риё, наверно, не поверила бы, если бы ей сказали, что под синим пиджаком у мальчика спрятан заряженный пистолет, а на поясе у заднего кармана брюк — граната. Мальчик пришел в город вооруженный до зубов. После нападения на тюрьму боши свирепствовали. Они объявили, что крупные силы противника прорывались в город, и теперь патрули дежурили почти на всех улицах. Если бы они придрались к посетителю «Святого Антония», произошла бы «суматоха», как любили говорить партизаны капитана Байяра.
Еще утром все друзья сбежались к шалашу, где жили Русский, Иша, Дюдюль, д'Артаньян и новый их товарищ — Марсель. Все желали присутствовать при туалете Дани, все подавали советы, и каждый приносил Русскому что мог: кусок хорошего мыла, одеколон, бритву и, наконец, самую главную драгоценность всякого партизана — крепкие носки. Даня отбивался изо всех сил:
— К чему все это, ребята? Не нужно мне, даю слово. Забирайте все обратно!
— Бери, бери. Надо, чтоб ты выглядел точно принц из сказки. Идешь ведь не в разведку, не к бошам, а к девушке! К де-вуш-ке! На сви-да-ни-е! Это же событие, — уговаривали партизаны.
Все началось еще накануне, когда вернулся ездивший в Альби Костя-Дюдюль.
Дернуло же его сказать при Иша:
— Видел Николь у «Святого Антония». Она велела тебе непременно прийти завтра после обеда в сад при гостинице. Непременно, понимаешь, она это подчеркнула. Ей нужно сообщить тебе что-то очень важное.
Этого было достаточно. Любопытный и болтливый, как сорока, Иша тотчас же разнес по всему лагерю: завтра Русский отправляется на свидание со своей девушкой. На этом свидании у них все должно решиться. Что именно должно решиться, ни сам Иша, ни другие партизаны не смогли бы объяснить, но людям в маки было приятно думать, что на свете, кроме войны, крови и жестокостей, продолжают существовать и существуют любовь, свидания, молодые девушки. Все жаждали быть хоть чем-нибудь сопричастными этому свиданию и молодой любви. К тому же всем без исключения нравился «мале