— Ах, ради вашей верной службы?! – кричит Господь голосом Ивана из под купола, — так получите!
Из специальных котлов с многочисленных хоров льется огненное масло, нефть, сера. Все горит огнем!
Ну, и врата храма Господь, естественно, успевает заботливо затворить, подпереть крестами и хоругвями.
— Завидна судьба отошедших на Суд Божий в Доме Его! – успокаивает Иван мирных обывателей. Он почему-то и себя видит среди исполнителей кары Господней.
Но приходит утро, Иван подходит к окну – за рекой нет никакого пожарища, нет огромного сруба, нет и новостройки. Так, — одни лачуги, частоколы, лес до небес.
От этого здоровье царя ухудшается, его прямо рвет желчью.
На крик царицы Маши прибегают Бромелиус, Смирной, иеромонах Андрей, Гришка Скуратов, Данила Сомов и подполковник Штрекенхорн. Каждый предлагает несчастному свой способ облегчения.
— Вань, может, ты еще хочешь? – воркует в ухо Мария и вылетает вон, взлохмаченная.
Бромелиус просит принять микстуру европейского производства от всех ядов местного завода. Иван рычит, и доктор Елисей спешит за Марией, остудить ее досаду.
— Караул удвоен! – невпопад рапортует Штрекенхорн; видит, что не попал, ретируется через левое плечо.
— А давай-ка, государь, на воздух выйдем, — спокойно уговаривает Сомов. – Там снежок, на псарне щенки новые есть, уже по двору бегают, один смешной такой...
— Можно и коней посмотреть, — поддерживает Скуратов, — а то и выпить на морозе.
И уже нечего добавить духовнику Андрею, ибо дело душевного утешения сделано без его помощи.
Иван встает, подставляет плечи под шубу, выходит на зимний простор.
— И ты тоже с нами давай! — кивает Смирному.
Легко ли пить прошлогоднюю медовуху, в самом центре государства, на февральском морозце, в окружении верных друзей, коней и собак?
Должно быть, легко, — нам не узнать. То есть, не попадешь нынче в московский Кремль с собутыльниками, клубным конем и приблудной дворнягой...
Царь Иван побрел с товарищами по Соборной площади, и чем дальше уходил от Красного крыльца, тем легче ему становилось. Под стеной на псарне все было готово к встрече высокого гостя. Стояли сосновые козлы с настилом еловых досок, на чистой рогожке стояли глиняные плошки, непритязательная закусь соседствовала с бадейкой пива, большой бутылью немецкого вина. Рыбка имелась всех сортов. И все это как-то не казенно, без церемоний. От этого на душе стало тепло еще до выпивки.
Иван подозрительно скосился на Сомова:
— По ком гулять собрались?
— Ну... – запнулся Сомов, — вот хоть Касьян вчера был.
— И неделя о Мытаре не кончилась, — поддержал Смирной.
— Ну, и как он там?
— Кто?
— Мытарь.
— Хорошо, — Федя принял шутливый тон, — сначала честно волок царскую службу, сдирал три шкуры с православных, потом образумился, выбросил казенные деньги в грязь, пошел с друзьями отдыхать по белу свету. А потом книжку об этом написал.
— Вот и мы так. – Грозный тоже улыбнулся, — от службы, нелепых денег – бродить... – Грозный ковырнул снег, — ... по белу свету. Только что про нас напишут?
— Не скучай, государь, сами и напишем. Вчера из Новгорода прискакал отрок. Наш человек везет печатный прибор под охраной конной сотни.
— Что за сотня? Я не посылал.
— От князя Курбского. На перемену идут. Легко раненые, но скакать годные.
— Уберегут прибор, если раненые?
— Уберегут.
— Ну, смотри мне! — Грозный приблизился к Смирному, — и не тяни время! Крестовые разбегутся, с тебя спрошу! Ты казнить не велишь!
Дальнейшее застолье происходило необычно. Царь в кресло садиться не пожелал. Стали выпивать, закусывать на ногах. С кубками и кусками еды переминались с ноги на ногу, медленно перемещались по кругу. Сверху, с Ивановой колокольни это выглядело забавно. Люди шли хороводом, запрокидывая головы под каждый тост. У всех этот кивок случался одновременно – никто не хотел отстать от царя. Ход при этом замедлялся незначительно, и казалось, люди совершают некий древний обряд вокруг незримого храма.
Это и был наш самый старый, исконный обряд! И храм туманный в середине круга чудился каждому русскому. Вот, разве что подполковник Штрекенхорн шествовал в недоумении.
По ходу дела царь спрашивал что-то у одного, тут же выслушивал другого, включался в посторонние беседы, которые у нас на Руси, как известно, вскипают беспорядочно уже после третьей рюмки.
Смирной тащился у левого плеча властелина. Правое плечо прикрывал Гришка Скуратов, впереди рассекал немногочисленное сообщество Данила Сомов с лопоухим щенком на руках.
— Ты обещал рассуждение о стольном граде, — напомнил царь. – Смотри, скоро понадобится.
Тут же заметил конюшему, чтобы красных лент в гривы на царских выездах больше не вплетали, — не девок сватаем!
— И помни, Крестовую стаю хочу выбить под корень!
— Не опасайся, государь, — ответил вместо Смирного Скуратов, — они все считанные, меченые. Прошка Заливной списки составил, места жительства известны. Особые люди в волостях следят и доносят о перемещениях. Не опасайся!
Снова выпили.
Говорят, русские много и беспорядочно пьют.
Как же тут не пить при такой нервной нагрузке?! И какой порядок выпивки может быть при беспорядке бытия?
— Что в промен отдали? – спросил Иван у левого плеча, и Федор понял, что это о цене станка.
— Как договаривались – телегу книг. Но все – двойники поздней переписи.
— Это как?
— Когда есть две одинаковые книги, мы отдавали новую, а древнюю себе оставляли. Книга, Иван Василич, не сапоги – чем старее, тем ценнее.
— Легко сторговались?
— Легко — не легко, а скоро год нашему торгу. Князь Острожский хотел сам ехать на просмотр книг.
— А кто б его, литвина, пустил? Он из каких?
— Православный польского подданства. Владеет собственным городом, Острогом...
— Не на озере ли Неро?
— Нет, в Киевской Руси. За книги готов отдать и этот город, и еще много чего. А к нам мы его отговорили ехать...
Федор запнулся: удержать Острожского удалось только диким враньем о перерождении русских медведей в оборотней-людоедов.
Грозный остановился и заставил Федора выпить из своих рук жалованный кубок. Присутствующие навострили уши – за что такая милость? Но никто, кроме лопоухого щенка, не услышал царского шепота:
— Пей, Федька, чтобы книгу испечь и главу сберечь.
Подвыпившему царю казалось, что «печь» и «печатать» – глаголы одного корня.
А может так оно и есть?
Глава 28.Сказ о медвежьем царстве
Книжный прибор был готов с лета. Виленские немцы приступили к работе сразу после прошлогоднего уезда Головина. Они получили у князя Константина аванс, пристойно обмыли это дело и заложили новейшую конструкцию.
«Этим мастерам можно верить», — думал князь, отъезжая к себе в Острог. Он не раз имел с ними дело. Вот же они ему и карету починили.
Цеховики устроили совещание. Несколько посвященных знатоков наперебой предлагали способы улучшения станка. В итоге возник чертеж, лишь по краям подмоченный пивом.
Усовершенствовали и легенду Острожского. Теперь не набор запчастей делали для царя Ивана, а целый станок для себя. А старый решили разобрать именно на запчасти. Русским и «бывалый прибор» сгодится. Его всего-то и нужно: вымыть, почистить, подновить лак на раме, смазать винт.
Новенький пресс испытали летом 1562 года и сразу установили в типографии. Проделали задуманный Abgemacht, и послали Острожскому радостное письмо – все готово, прибор в ящиках, изволь приехать и принять. И монету гони.
Острожский ответил, что монета давно в Вильне дожидается. Нужно только зайти на квартиру к князю Андрею Михайловичу Курбскому, получить у него денежки под расписку. По предъявлению сего письма, конечно. А станок я после заберу.
Курбский вынужден был заплатить вторую половину, — свою долю уставного капитала в совместном с Острожским предприятии. Осталось провернуть колесо взаимозачета. Острожский желал иметь «свои» книги, после чего Курбский получил бы ящики, и по удовлетворению заказчика – царя Ивана и по расписке последнего Курбский мог претендовать на половину прибыли в тиражировании византийских раритетов. Естественно, — когда таковые тиражи будут сверстаны, отпечатаны и проданы.
Федя Смирной неспроста замял перед царем вопрос о цене «книжной телеги». В этой телеге уехала в Острог Литовский страшная тайна. Если б о ней узнал, например, архиепископ Никандр, или даже слабенький митрополит Макарий, то гореть Феде не только в адском огне, – это ему и так прописано, — но и в обычном, сосновом. Спалили бы Крестовые отцы-братья антихриста Федьку до распада костей. И поделом ему, гаду ползучему! Такого святотатства, такого предательства со времен Каина и Иуды никто не совершал!
А узнал бы о проступке Смирного царь Иван, он бы, конечно, так не горячился, а спокойно, устало послал Федьку на Болото. И остался бы наш герой «без главы».
История Фединого грехопадения такова.
Князь Константин Острожский вцепился в труд грека Аристотеля, который естественным, алфавитным образом угодил в самое начало списка книг, предлагаемых на обмен. Феде не жаль было этого грека, потому что он имелся вдвойне. Два толстенных тома прекрасной телячьей кожи и толстой папирусной бумаги стояли на самой верхней полке книгохранилища, безопасные от мышей. Ясное дело, это был не оригинал. Греки не переплетали своих книг. Но и копия казалась очень ценной. По крайней мере, она была полной, да вот еще и двойной. Можно было ее отдавать. А кое-кому очень хотелось ее взять!
Князь Константин прямо сказал Головину во второй приезд:
— Вот ЭТО беру непременно! Об остальном можно торговаться, а нету ЭТОГО – нету торга!
Довольно быстро определили, какие книги из списка возьмет Острожский. Он не наглел, — пометил только половину. Несколько раз, — особенно после выпивки, — порывался ехать в Москву инкогнито, «добирать телегу доверху» и смотреть «Перипатетику».