Тут митрополит Макарий и протопоп Сильвестр стали рассуждать о сомнительности книгопечати. Они были возбуждены делом вольнодумца Матвея Башкина, поэтому черти им мерещились повсюду. Башкин считался чрезмерно начитанным человеком, критически осмысливавшим каждое слово священного Писания. У него обнаружили томик Апостола «извощенный» (закапанный воском) на каждой странице. То есть, ревизионист читал все подряд! Круглые сутки! И вообще по ночам! И тут нам только печатанья книг не хватало!
В октябре 1553 года на Башкина был созван малый Собор – один митрополит, один архиепископ да пятеро епископов. Кроме Башкина, обсуждали итоги летней кампании. Третьим пунктом святые отцы рассудили о книжной печати так: раз она в руки не дается, значит с нашей верой несовместна, или это православный крест нас от ереси оберегает.
— Какой там крест!? – негодовал Иван и слал искать новых мастеров.
Поиск был безуспешен, пока война не разгорелась по-настоящему.
Стали набирать людей в войско, и сразу обнаружилось много народу, особо ценного в московском обиходе. Нельзя было без этих людей обойтись! Тут имелись знатоки городовой службы, поставщики двора, множество мастеров редких профессий. Естественно, все умельцы и грамотеи были неизлечимо больны.
Сразу и печатники сыскались. Два мужика прибежали с западных украин и сказались мастерами книжного дела. Они так любили это новое ремесло, что ради него отказывались от почетной военной службы и даже соглашались принять постриг. Иван затребовал мастеров к себе. Парни выглядели уверенно, клялись, что могут «вырезать книгу» за год и напечатать с одной нарезки хоть сто книг в зиму.
— А в лето? – спрашивал царь.
— Два ста! – врали мастера и совали под нос царю клочок желтой бумаги с мятым латинским оттиском.
Иван велел приступать к работе немедля.
Попы – Макарий, Сильвестр, прочие члены Собора заартачились, стали грозить несчастьями. И, правда, к чему рисковать в начале войны?
Иван стоял на своем: печатайте, сукины дети! А боитесь нечистого, так печатайте Евангелие! Посмотрим, кто кого пересилит!
Но вот беда! Печатники исчезли! Просто растворились в московском многолюдье. Архиепископ Ростовский Никандр предположил, что в мастерах возобладал патриотизм, и они бежали в войско.
Это предположение Федор и Прошка взяли на заметку. Не для того, конечно, чтоб скакать в Ливонию, — они учуяли в деле поповский след.
— Итак, — заключил Заливной, — книгопечать на свете существует; мастера есть, но регулярно исчезают; а где у нас можно исчезнуть? – на войне, в сырой земле, в темной воде...
— Или в монастыре – вспомнил детство Федя.
Глава 6.Монастырский поиск
Версия монастырского заточения печатников очень друзьям нравилась. Мастера нужны были живыми, желательно здоровыми, предпочтительно трезвыми. Ни могила, ни армия таковых свойств не сохраняли. К тому же смысловая связка «книга – монастырь» была очевидна. Как если бы врачей искать в больницах, ангелов – на небесах, бесов – в преисподней.
Решили искать по монастырям. Их насчитывалось несколько десятков – намного меньше, чем безымянных могил. Дело осложнялось тем, что имен печатников никто не знал – заседания Собора происходили в государевых палатах, но протокол вели монахи, и записать мерзкие прозвища побрезговали.
О мастерах можно было разузнать у Сильвестра, но он с прошлой осени отдыхал на Соловках. Старик Макарий не вполне сохранил свежесть мысли, – с Башкинского собора прошло 7 лет, — но попробовать было можно. Смирной стал ходить вокруг митрополичьих палат и однажды перехватил митрополита на выходе. Напросился на беседу по государеву делу. Макарий согласился, но час назвал неопределенно: «вечор».
Федор прошелся по секретарям преосвященного и понял: не пропустят. Все свободное время у святого отца расписано по часам и минутам – то сон, то молитва, то братская трапеза. Приходилось идти напротырку.
Федя сходил к стрельцам, выпросил огромный заржавленный меч, который валялся в караульном арсенале без дела – слишком тяжел и нелеп. Явился на поварню. Это было единственное место в Москве, где сейчас официально резали мелкую живность – для похода Висковатого. Обезглавленный петух как раз пытался взлететь, и его крови хватило, чтоб окропить грязный клинок. Кровь попала и на затертые кожаные ножны.
Смирной быстрым шагом проследовал в митрополичьи палаты, на ходу взъерошил волосы, у входа ускорился до тяжелой рыси, вломился в дубовую дверь, сшиб монашка-привратника и, голося «слово и дело», полез во второй этаж. Когда он добрался до входа в домовую церковь митрополита, на нем уже висело трое черноризцев. Только грозный рев о государственной безопасности, скором пришествии Антихриста и личной договоренности с Макарием урезонил стражу. Мелкий монашек побежал доложить о посетителе, двое других уговаривали отдать меч. Не входить же в церковь при оружии!
Федя вынул меч из ножен, сунул его одному монаху, ножны отдал другому. От вида крови ребятам стало дурно. Они попятились к узкому окошку – за воздухом. Тут выскочил малый. Он хотел сказать, что отец Макарий не помнит никакого Смирного, а о смирении народном молится ежечасно, но Федя оттолкнул его и вошел перекрестясь.
Макарий стоял на коленях и стонал. Казалось, святой отец в голос скорбит о грехах российского народа, о нелепой войне, о падении нравов, о нелюбознательности и невежестве паствы. Но нет, престарелый митрополит страдал от боли в коленях и позвоночнике. Под колени ему подложили мягкую подушечку, но из-за Федькиного вторжения уже 5 лишних минут не поднимали с колен, и старец терпел огонь в суставах и кол в пояснице.
Федор сразу понял страсти Макария, решительно приблизился, взял владыку за подмышки, поднял на ноги. Потом уж сам присел на колени, поцеловал сухую руку, пробормотал нечто приличное моменту, встал и склонился к глухому уху.
Однако, старец вопросов не принимал, водил глазами по сторонам.
«Сесть хочет», — понял Смирной.
Подтащил тяжелое кресло, под локоток усадил митрополита, стал смотреть на него умильно.
Наконец, старик отдышался и собрался вздремнуть, но Федор освежил его дилеммой:
— Скажи святой отец, кто Господу мерзее: еретик Матюха Башкин или приблудные печатники? Как их там?...
Макарий не ответил, но глаза его оживились. Не то чтобы в них вспыхнула искра ненависти, наоборот, — проявился какой-то добрый интерес к теме. Так ветеран минувшей войны вспоминает бывшего врага, так тянется обнять его на юбилейной встрече.
— Помнишь, отче, когда Башкина судили, допрашивали и двух мастеров книжной печати, одного звали...
— Мстиславец... – Макарий кивнул и умолк, один глаза его стал прикрываться, другой засыпал остекленело.
— А второго как звали?
— Черт...
Федор почувствовал холодок в спине, — это мелкий монашек подслушивал в приоткрытую дверь и запустил сквозняк.
— ... его знает, — добавил Макарий через два вздоха и уснул окончательно.
Сказать «черт его знает» в собственной домовой церкви митрополит Московский и всея Руси мог только в чистосердечном состоянии. Но разыскивать черта и спрашивать имя второго мастера не хотелось. Неудобно беспокоить высшие сферы по пустякам. Федор склонился к похрапывающему митрополиту и начал подсказывать путь:
— И тогда Собор приговорил отправить Мстиславца и этого, как его?...
— Хрена вареного, — улыбнулся Макарий каким-то своим, молодым мыслям.
— ... Хрена Вареного, – согласился Смирной, — в дальнюю обитель Божью,...
— Я-с-славо-с-с-кий монастырь... – Макарий опрокинулся на спинку кресла и распахнул беззубый рот.
«Ярославо-Спасский! Вот же хрен вареный! Опять скакать! Это будет... это будет полтораста верст!», — Федя пошел прочь.
У самой двери его остановил голос митрополита:
— И велено было не давать им чернил, сажи, воску и бумаги...
Смирной обернулся. Макарий сидел прямо и смотрел ясно.
— И хотели их трижды обречь смерти. Но я не дал.
— Кто хотел?
— Крестовы братья, сынок, крестовы...
Макарий завалился опять, а Федора потащили за рукав. Трое привратников, стуча зубами, бормотали, что пора ему почивать, как и всем тварям Божьим.
Федор кивнул, хотел идти, но монахи легонько подтолкнули его к окну, где в нише стоял прислоненный меч, похожий в лунном свете на окровавленный крест Страстей Господних...
В ту же ночь снова сидели с Прохором.
Прозвище печатника раскладывали по частям. «Мстиславец» – могло означать одно из двух – привязку к местности, некоему городу Мстиславлю, — на Юге их было несколько, — или принадлежность к дворне князя Ивана Мстиславского. Но последнее вряд ли. О мастерстве в боярском подворье было бы известно. С другой стороны, пришествие печатников с южных украин хорошо увязывалось с официальной версией башкинского Собора. По крайней мере, этот мотив успокаивал друзей: митрополиту Макарию слово не померещилось. Нужно было искать «Мстиславца». Место тоже было подсказано – Спасский монастырь под Ярославлем.
Федя настроился скакать сразу. Был у него отдельный интерес. Ярославль лежал на полпути до Белоозера, где проживала среди солнцепоклонников таинственная русалка Вельяна, первая подруга Федора.
Но Прохор остудил Смирного.
— Тебе ехать нечего. Там надо сначала все разведать. Давай Глухова пошлем.
Иван Глухов, ближний дворянин царя Ивана служил подьячим Поместного приказа и, казалось, должен был заниматься только бумажными делами – кто какими землями владеет, в каком родстве и на каких правах. Но Глухов частенько посещал царя – совершенно не по чину, ездил с какими-то личными поручениями, возвращался с докладом мимо родного приказа – прямо к тезке Ивану.
Уже через несколько дней Глухов и два его отрока – Волчок да Никита – скакали на Ярославль. Они были прилично вооружены, коней имели крепких, в поводу вели запасных с легкой поклажей. И было-то их всего трое, но лихой глаз из сосновой чащи отмечал главное – с такими лучше не связываться.