Не забудь перечеркнуть все, что написала. Все, все, все!
Ну, конечно, я люблю тебя, навсегда люблю.
Здравствуй, Ася!
Перечеркнуть? Успокоиться?..
Выплеснуть свои эмоции и успокоиться?
Перейти к обыденным делам, составить план нового лекционного курса по русскому стиховедению, заняться докладом для конференции «Набоков. Творчество. Проблемы текстологии», посмотреть авторефераты, присланные на рецензирование… Один из них довольно интересный.
Сегодня Илья сказал: «Вечером будешь дома? Нужно поговорить» – и заторопился. У него он-лайн конференция – обсуждают нашумевший сериал по рассказам Чехова. Илья сказал: «Очень плохо, просто позор, это не Чехов, а режиссер!»…Илья будет хвалить. Режиссер из «своих», про своих нельзя сказать честно, своих, как «ребят с нашего двора», нужно поддерживать. Илья скажет «талантливо» – значит, будет «талантливо».
Он же главный, как скажет, так и будет. У папы тоже так было.
О чем он хочет поговорить? Слава богу, Илья человек со вкусом и не скажет, как в мелодраме: «Нам нужно поговорить о нас». Нам с ним есть о чем разговаривать – о Масе, о его делах, о летних планах на отдых, о новой машине, о кредитах.
Мы ведь живем совершенно как обычно.
Ты удивляешься, что я, такая несдержанная, способная сорваться по мелочам, молчу о главном – о том, что она единственная?.. Но у нас с Ильей столько общих дел, столько ниток, связывающих ежедневно, ежечасно, что нужно либо рвать все, либо жить, как жили. Мы спим вместе, просто спим вместе, как всегда.
Я не позволю какой-то длинноногой студенточке или бойкой журналистке испортить мне жизнь! Я не буду брошенной женщиной за сорок! Что бы ни случилось, моя жизнь останется прежней! Я говорю маме, что у нас все хорошо.
У нас действительно все хорошо. Не считая того, что моя жизнь превратилась в кошмар.
Ася! Ты не представляешь себе, в какой кошмар превратилась моя жизнь! Я не могу читать!
Я не могу читать!.. Читаю – и вдруг ловлю себя на том, что просто пробегаю глазами текст, перелистываю страницы и не читаю! Как будто ты машинально жуешь, глотаешь, не знаешь, что именно ешь, не чувствуешь вкуса, сытости… и не помнишь, ела ли вообще.
У меня повышенная температура, высокое давление. Температура 37,1–37,3, давление 130 на 80. Но клиническая формула крови нормальная. Немного повышено СОЭ.
Мне было плохо на лекции – три или четыре раза. Я читала лекцию, и вдруг совершенно необоснованный приступ тревожности, как будто случилось что-то плохое с Масей или мамой, – тахикардия, резкая боль в желудке.
«Она – единственная» – это совершенно не то, что в книгах, никаких «Как ты мог?!», «Или я, или она!», а вот так – повышенная температура, давление, ноющая боль внутри, словно в тебя налили килограмм свинца, и ты так и ходишь с этой тяжестью внутри.
Но хуже всего ночью: ночью просыпаюсь, и мысль, как мгновенный неожиданный удар, – «он выбрал ее». Можно его потрогать, протянуть руку, но я не хочу!.. Он выбрал ее. Для секса, для чувств, для золотых шаров, она будит в нем то, что принадлежит только мне, – он пишет. А я нежеланная, я хуже, чем она, он любит меня меньше, чем ее. Я как скисший творог, подтекший, пустивший лужицу.
Не могу заснуть, не могу проснуться, не могу читать. Лежу и жду, когда зазвонит будильник и можно будет принять таблетку от головной боли.
…А сегодня днем со мной случилась истерика. Мы с Масей зашли в книжный магазин, и я увидела папину книгу. Я стояла у полки и плакала, не могла остановиться, не могла двинуться с места. И думала через запятую: «Мама узнает, мама все узнает и будет меня ругать». Я плакала некрасиво, не на публику, без подспудного расчета растрогать, я ведь знала, что никто меня не утешит. Мася не в счет, она ребенок.
Я не могу сказать ей, что ее отец мне изменяет. Как можно говорить с ребенком о сексуальной жизни родителей?!
Мася звонила Илье, говорила, что я плакала в книжном магазине, – расстроилась из-за «маминпапиной» книги. Илья ответил: «Странно, что издали… любопытно взглянуть на людей, которым это сейчас нужно».
Папа думал, что Илья – гений. На свадьбе папа сказал Илье:
– «Зина» – особенное имя в русской литературе. Зинаида Гиппиус, Зинаида Пастернак…
– Зина Мерц, ее поддержка таланта Федора Константиновича – суть их брака… – с воодушевлением сказал Илья. Илюша, полуеврейский или полуармянский мальчик с запавшими в русскую литературу глазами, убежденный, что кто не пишет, тот не имеет права жить… Зина Мерц и Федор Константинович из «Дара» были для него абсолютно реальны, как Пастернак и Набоков.
– Недаром твою невесту зовут Зиной, – сказал папа, удовлетворенно посмотрев на свое приобретение.
Папе казалось, что все будет особенное… Зина и Илюша.
Мне тоже казалось, что все будет особенное, а получилось обычное, как у всех, не гениальный роман, не парение духа, а он-лайн конференция по поводу бездарного сериала и пошлая измена – он же пишет, я знаю, он пишет новый роман! Пишет роман и прячет от меня, ведь не я вдохновляю его, а она, единственная!..
Ася!.. Мне больно, мне очень больно, считай, что я просто кричу: «А-а-а! Почему это въехало в мою жизнь?!»
Кстати, это не моя фраза, – даже сейчас в моей голове постоянно роятся литературные ассоциации, тут уж ничего не поделаешь. Евгения Лурье писала Пастернаку о его связи с Зинаидой Нейгауз: «Почему это въехало в мою жизнь?!»
Откуда во мне – при нашей с ним жизни – такая страстная физическая ревность? Я все время вижу картинки. Я измучилась от этого!.. Никогда в жизни у меня не было сексуальных снов, видений, а теперь я представляю, как он с ней, хочу понять – какая эта их страсть… Интересно, а Евгения Лурье видела картинки, представляла Пастернака с другой? Она была знакома с Зинаидой Нейгауз. А я пытаюсь представить ее, эту студентку-журналистку, оргазм с которой – «выход в гармонию с миром»!..
Но какое имеет значение, какая она, красивая, кривая-косая, если она – единственная?! Если у него с ней ангелы играют золотыми шарами, если в ней «все женщины мира»! А со всеми остальными – со мной – и с тобой, Ася! – он просто спал?!
Ася! Мне стыдно так страдать. Не стыдно признаться в этом только тебе, ты ведь все равно что я сама.
Как получилось, что у меня есть только ты?
Ася!
Это было ночью. Мне захотелось до него дотронуться. Я не имела в виду секс. Даже если бы я вдруг решила, я бы ни за что не стала сама, это просто нонсенс – самой! Если бы он вдруг решил, это было бы странно, но если бы он вдруг… Нет, это невозможно.
Мне просто вдруг захотелось до него дотронуться, и я протянула руку и прикоснулась к его губам. И вдруг случилось неожиданное: он поцеловал мне руку и прошептал женское имя. А потом открыл глаза и сказал: «Ох, прости». Пошлая сцена. Как в женском романе.
…Как в женском романе. Это новый жанр – не женская проза, а «женский роман», пишут все, кто получал в школе пятерки за сочинения. Таких девочек было полстраны, и теперь полстраны пишет, а другая половина страны читает. Сюжет, как правило, построен на диалогах типа «У тебя есть кто-нибудь?» – «Нет, у меня никого нет». Я бы ни за что не задала вопрос из женских романов: «У тебя есть кто-нибудь?» Стыдно говорить об этом, стыдно и бессмысленно. Что лучше: «Да, есть, а тебя я не хочу» или «Нет, никого нет, и прости, что я поцеловал тебе руку»?
Человек со сна не отвечает за свои реакции, и это еще обиднее! И я не выдержала. Я была готова вцепиться в него, расцарапать!..
– Напоминаю тебе, на всякий случай, я – Зина, твоя жена. Если я тебе так неприятна, почему мы вообще вместе?!
Илья всегда просыпается мгновенно и сразу же готов к разговору, как будто у него и во сне не прекращается интеллектуальная деятельность.
– Ты говоришь склочным тоном подавальщицы в столовой – вчера вы это ели! Как почему мы вместе? У нас страстный секс. Просто у нас несоответствие темпераментов. У тебя сильная потребность в сексе, а у меня слабая. Тебе кажется, что несколько месяцев – это очень долго, а для меня это вообще не срок, я только через год-другой начну об этом подумывать… – улыбнулся Илья.
Если бы он не улыбнулся, если бы он смутился, я бы не закричала!.. Он улыбался, как будто я так незначительна, что можно пошутить и заснуть.
– Ты врешь, врешь! Она – единственная! – закричала я. – Она единственная! Ты – пишешь! Для нее!
Что отвечает настоящий мужчина? Увиливает от ответа, продолжает лгать, говорит: «Кроме тебя, дорогая, у меня никогда никого не было»?..
Каждое утро я вижу, как Илья смотрит на себя в зеркало, старается «сделать мужественное лицо» – выдвигает вперед подбородок, хмурит брови. Умный, тонкий, способный заплакать над стихотворением, а хочет быть каким-то тупым «настоящим мужчиной». Это смешно и нелепо, как если бы Пьеро примерял бороду Карабаса Барабаса.
– У тебя с ней ангелы играют золотыми шарами, она единственная!.. – закричала я. Настоящий мужчина спит с нежеланной женой, чтобы успокоить ее. Но Илья не настоящий мужчина.
– Единственная… Единственной отрадой отныне сердцу дан, неутомимо падай, таинственный фонтан… – пробормотал Илья.
И это уже взбесило меня по-настоящему.
– При чем здесь Мандельштам! – заорала я. – Кто она? Кто она? Кто она?
Илья боится моей истерики. Я стану плакать, захлебываться криком, ему придется поить меня валерьянкой. Это не игра, я действительно собой не владею…
Я не играю, но иногда пользуюсь, когда хочу чего-то добиться.
– Кто она?
– Ася.
– Что «Ася»?.. При чем здесь Ася?..
Ася?.. Это – ты?
Это ты. Сначала я разбила твою жизнь, с размаха, вдребезги, как будто чашку об пол, а теперь твоя очередь, Ася?..
Это ты единственная, с тобой у него ангелы играют золотыми шарами, в тебе все женщины мира. Как же я не догадалась? Ведь ты – Милдред, жалкая официантка с землистым бледно-зеленым лицом! Это все та же страсть, которая появляется и сжигает, ты протянула руку и взяла. Нет, ты не официантка, ты художница, розовая, золотая, но ты Милдред, ты из тех, кто исчезает в ночи, возвращается в слезах, бросается на шею, опять убегает с горящими глазами, оставив позади руины. Ты накручиваешь вокруг себя страсть, как ручку шарманки, тебе все мало, ты требуешь – еще, еще!..