Первые восемь месяцев немецкой оккупации в здании ИВО находились казармы эскадрильи Л. 07449 Люфтваффе. Крук не мог посещать это здание, как и любой военный объект. Когда 11 марта 1942 года они с Калмановичем и Лунским впервые вошли в любимое свое святилище, они застали там полный разгром. В великолепном вестибюле, где когда-то висела карта распространения идиша с отмеченными на ней двумя филиалами ИВО и связанными с ним организациями по всему миру, теперь находились немецкий орел и свастика с надписью Deutschland wird leben und deshalb wird Deutschland siegen («Германия будет жить, а значит, Германия будет править»). Собрания и каталоги разных отделов института свалили в подвал здания – бумаги громоздились кучами в метр высотой. «Вид был, как после настоящего погрома», – записал один из членов бригады. Некоторые книги, газеты и документы бойцы Люфтваффе использовали для растопки. Кроме того, двадцать ящиков неразобранных материалов отправили на целлюлозно-бумажную фабрику – так освобождали место под жилые помещения[102].
Крук поднялся по лестнице в выставочный зал на втором этаже. Там оказалось пусто. Экспонаты выставки ИВО 1940 года, посвященной И.-Л. Перецу, отцу современной литературы на идише, свалили на одном из соседних чердаков. Страницы рукописей Переца валялись в грязи и песке. Документы и фотографии были разодраны и смяты, памятные предметы перепачканы. Крук, почитавший Переца как светоча современной словесности на идише, любовно вспоминавший свои встречи с великим писателем, когда сам Крук еще был юным мечтателем, был потрясен этим вандализмом. Первое распоряжение, которое он дал рабочим, – отчистить и разложить по порядку экспонаты выставки, посвященной Перецу[103].
Бродя среди груд книг и документов, наваленных в подвале ИВО, проходя мимо крупной свастики на входной двери, глядя на выставочный зал, запыленный и замаранный, Крук придумал новую метафору для обозначения своей деятельности. Они с коллегами были могильщиками, подневольными могильщиками, которых заставляют избавляться от расчлененных останков их собственной культуры.
Глава седьмаяФашист, бард и учительница
Два главных героя постепенно разворачивавшейся драмы из жизни книг возвратились в Вильнюс в апреле 1942 года. Это были доктор Иоганнес Поль и Шмерке Качергинский.
Поль впервые вернулся в город после изначальной мародерской вылазки в июле 1941 года. Он только что принял активное участие в крупной операции в Салониках, где разграбил библиотеку и архив древней еврейской общины, – город назывался Балканским Иерусалимом. Теперь ему поручили расширить деятельность штаба Розенберга в Литовском Иерусалиме. Едва Поль вошел в здание ИВО, Герман Крук сразу понял, что это – главный начальник.
Прибыл «гебраист». Военный в партийной форме. Высокий, с еврейской внешностью. Похоже, еврейского происхождения.
Зовут его Поль. Доктор. Два года проучился в Еврейском университете в Иерусалиме. Напечатал несколько трудов о Талмуде и пр. Ведет себя вежливо, даже любезно. Но из него ничего не вытянешь. Что изменится в связи с его работой в ИВО? Догадаться невозможно. Вопрос висит в воздухе. Никто не знает, чего «гебраист» хочет и каковы его планы[104].
У Института изучения еврейского вопроса, в котором работал Поль, был девиз: Judenforschung ohne Juden – «наука о евреях без евреев». Однако, невзирая на этот девиз, Поль по опыту знал, что каталогизация и разбор колоссального объема находящихся в Вильне материалов на иврите и идише самим немцам не под силу. Потребуются евреи. Один из сотрудников ОШР, доктор Александр Гимпель, прикинул, что, если поставить задачу отправки всех собраний в Германию и каталогизировать их там, на это уйдет десять лет – причем после окончания войны. В Германии попросту не найти такого количества библиографов и архивариусов – специалистов в области иудаики[105]. Вне зависимости от личных предпочтений Поля ему нужна была большая группа евреев-интеллигентов, которые разобрали бы и описали материалы.
Поль поручил руководителю местного отделения ОШР доктору Гансу Мюллеру расширить состав научных сотрудников рабочей группы с трех человек (Крук, Зелиг Калманович и Хайкл Лунский) до двадцати, а также увеличить общую численность бригады, включая грузчиков и подсобных рабочих, до сорока человек. Набор членов «интеллектуальной бригады» (так называли научных сотрудников) проводил Крук, а людей для «рабочей бригады» ему предоставил отдел по трудоустройству юденрата[106]. Среди первых Крук взял на работу поэта Аврома Суцкевера[107].
«Интеллектуальная бригада» сортировала книги по жанру и веку издания. Со времен учебы в Риме и Иерусалиме Поль сохранил особый интерес к классической религиозной литературе, а потому приказал своим невольникам сложить в отдельные стопки Библии на древнееврейском, мишны (своды еврейских законов, относящиеся ко II веку), Талмуды (еврейский magnum opus, отредактированный в VI веке), труды Маймонида (XII век), «Шулхан арух» (авторитетный свод еврейских законов, составленный в XVI веке) и молитвенники. Другие книги сортировали по очень широким категориям: напечатанные с XV по XVIII век, издания XIX века, издания ХХ века, периодические издания, газеты и пр. Внутри каждой категории формировалось две части: для отправки в Германию и для перевозки, рано или поздно, в Виленский университет.
Второй по важности категорией (после религиозной классики) были для Поля издания, находившиеся на противоположном краю хронологического и идеологического спектра: советская литература. Большевики, равно как и евреи, были основными врагами рейха, и нацисты были буквально помешаны на еврейском большевизме. Поль распорядился, чтобы советские книги на идише, русском и других языках складировали отдельно от других изданий ХХ столетия.
Некнижные материалы подвергались только рудиментарному упорядочиванию: газеты и периодические издания – по названию и году выпуска; рукописи – по имени автора, архивы – по провенансу (происхождению)[108].
В отчетах, которые он отправлял начальникам в Берлин, Поль с гордостью обозревает свою небольшую виленскую «империю». В апреле 1942 года, на стадии организации операции, он прикинул, что в руках представителей ОШР находится 100 тысяч еврейских книг: 40 тысяч из собрания Страшуна, столько же – из ИВО, 10 тысяч – из синагог и частных собраний и столько же из любавичской иешивы и клойза Виленского Гаона. Через два месяца его оценка возросла до 160 тысяч томов[109].
Для «гебраиста» (как его называл Крук) Вильна была библиографической сокровищницей, однако она оставалась лишь одним городом из многих. Поль отвечал за изъятие материалов по иудаике изо всей Восточной и Южной Европы. Его организационный визит в апреле 1942 года длился всего неделю, а потом он отбыл к следующему месту назначения. При этом он нашел время осмотреть груды книг и отобрать 1762 старинных тома (из Алтоны, Амстердама, Вильны, Люблина, Славуты, Франкфурта и других центров еврейского книгопечатания), которые предназначались к отправке в Институт изучения еврейского вопроса. Стоимость их он оценил в полмиллиона долларов[110].
В дальнейшем Поль будет регулярно возвращаться в Вильну и надзирать за работами в помещении ИВО, обычно – по пути из Белоруссии и Украины или обратно[111].
Примерно во время первого визита Поля Шмерке Качергинский тайно проник обратно в Виленское гетто после семи месяцев изнуряющих блужданий по глубинке под личиной глухонемого поляка. В гетто настал «период стабильности». Массовые акции и вывозы в Понары прекратились, Шмерке решил, что теперь находиться там безопасно. Внутри стен гетто он будет свободнее, чем на воле в деревне. Не придется прятать лицо от каждого прохожего, который может опознать в нем еврея. В Виленском гетто он будет дома, среди родных ему людей и мест, здесь можно будет раскрыть рот и заговорить. Друзья Шмерке очень обрадовались тому, что он жив, и тепло его приветствовали, хотя и с трудом понимали, почему он так стремится стать узником гетто[112].
Шмерке поселился вместе с Суцкевером, его женой Фрейдке и еще несколькими представителями интеллигенции в переполненной квартире по адресу Немецкая улица, 29. Крук взял его, как и Суцкевера, в бригаду ОШР. Два поэта стали почти братьями, их объединяли не только дружба, поэзия, работа и общий дом, но и понимание того, что они – единственные уцелевшие члены «Юнг Вилне», оставшиеся в гетто. Почти все их друзья и коллеги погибли. Нескольким, например Хаиму Граде, удалось бежать до прихода немцев[113].
Жизнь в гетто, по сравнению с жизнью в бегах, оказалась достаточно стабильной, а значит, Шмерке смог после семимесячного перерыва вновь взяться за перо. Его муза, которой так долго пришлось хранить молчание, запела в полный голос. За прошедшие месяцы Суцкевер успел утвердиться в ранге поэта – лауреата Виленского гетто; Шмерке стал бардом гетто. Стихи Суцкевера воодушевляли местную интеллигенцию. Стихи Шмерке переносили на музыку и исполняли на концертах в театре гетто. Их пели все – в том числе и сам Шмерке.
Стихи Шмерке находятся на тонкой грани между оптимистичным непокорством и лирической скорбью. В гимне, который он написал для молодежного клуба гетто, говорится, что молодые узники подвергаются смертельной опасности, однако все верят в светлое будущее человечества: