Пусть печальны наши песни,
Смел и выверен наш шаг,
Мы поем, шагая вместе,
Нам не страшен грозный враг!
Молод каждый, каждый, каждый, если годы
В нем не погасили жар,
В новом мире, мире света и свободы
Станет юным тот, кто стар!
Его печальная колыбельная «Тихо, тихо» начинается с глубоко удрученной ноты:
Тихо, тихо, помолчим-ка
Здесь, среди могил.
Эти страшные цветочки
Враг наш посадил.
Темный путь ведет в Понары,
Нет назад пути.
Папа твой исчез, и счастья
Больше не найти.
Но и эта грустная песня завершается словами надежды на лучшее будущее:
Будут реки течь спокойно,
Ты не плачь, ты верь…
Папа нам вернет свободу —
Спи же, спи теперь.
Будут дали голубые
Вновь над вольною Вилией,
Будет вместо бед
Нам свободы свет,
Нам свободы свет.
Шмерке и Суцкевер оказались единственными поэтами в бригаде ОШР. Остальные представляли собой выборку уцелевшей еврейской интеллигенции: Израиль Любоцкий, преподаватель иврита в светской еврейской школе «Тарбут»; доктор Даниэль Файнштейн, антрополог и социолог (это он говорил, что чтение – оазис в пустыне жизни в гетто); доктор Яков Гордон, специалист по современной западной философии от Спинозы до Бергсона; доктор Дина (Надежда) Яффе, изучавшая историю еврейского радикализма; доктор Леон Бернштейн, математик, обучавшийся в немецких университетах; Ума Олькеницкая, художник-график, бывший директор Музея театра при ИВО; преподаватели Рахела Пупко-Крыньская, Давид Маркелес, Илья Цунзер, Цемах Завельсон и Надя Мац; а также Акива Гершатер, фотограф и лучший в Вильне знаток эсперанто[114].
В «бригаду интеллигентов» также входило несколько талантливых молодых людей, которым война не позволила поступить в университет или окончить его: Ружка Корчак и Михал Ковнер, активисты социал-сионистской организации «Юный страж» («Ха-шомер ха-цаир»); Авром Железников, молодой бундист, протеже Крука; и Нойме Маркелес, бундист, ставший коммунистом (Нойме работал в бригаде вместе со своим отцом, педагогом Давидом Маркелесом).
Бригадиром, отвечавшим за все организационные вопросы, связанные как с «бригадой интеллигентов», так и с «трудовой бригадой», был Цемах Завельсон[115].
Единственной близкой подругой Шмерке и Суцкевера в этой компании была тридцатидвухлетняя Рахела Пупко-Крыньская. До войны она принадлежала к широкому кругу друзей Шмерке и запоем читала стихи и прозу участников «Юнг Вилне». Работала она учительницей истории в Еврейской реальной гимназии.
Круку в его «бригаде интеллигентов» был совершенно необходим человек с навыками, которыми обладала Рахела. Она окончила Виленский университет Стефана Батория и написала диссертацию по истории польско-литовских дипломатических отношений в начале XVIII века. Без труда могла читать документы на латыни, немецком, русском и польском и горячо любила литературу на идише.
Рахела с ее обворожительной улыбкой и глубоко посаженными карими глазами была на редкость хороша собой, и в молодости вокруг нее увивалось множество молодых людей. Однако она не проявляла интереса ни к одному из них. Дело в том, что на протяжении двух лет у нее продолжался роман с женатым человеком, состоятельным молодым бизнесменом Иосифом Крыньским. В итоге Крыньский развелся с женой и женился на Рахеле – эта скандальная история потрясла многих ее знакомых. Иосиф был «салонным коммунистом» – богатым человеком, который поддерживал действовавшую в подполье коммунистическую партию и жертвовал деньги в ИВО и на другие культурные начинания.
Годы между замужеством Рахелы в 1936 году и немецким вторжением в 1941-м оказались счастливыми: она преподавала в лучшей еврейской школе города, пользовалась любовью учеников, родителей и коллег. Жила в богатстве и комфорте, могла позволить себе дорогую одежду и сделанную на заказ мебель. В ноябре 1939 года у нее родилась дочь Сара. Поскольку муж поддерживал коммунистическую партию в тяжелые для нее времена, он избежал ареста, когда после начала войны в Вильну вошла советская армия.
Прежняя жизнь Рахелы стремительно разрушилась в 1941 году, на протяжении всего двух месяцев. 12 июля литовский «спецотряд», действовавший по указке немцев, схватил ее мужа прямо в собственном доме в ходе одной из самых первых облав. Ему велели взять с собой только мыло и полотенце и увезли в Лукишкскую тюрьму. Несколько дней спустя он был расстрелян в Понарах. В конце августа в дом Рахелы вошли гестаповцы и выгнали ее на улицу. Она ушла с Сарой и единственным чемоданом, перебралась к родственникам. А 6 сентября ее, как и всех евреев Вильны, загнали в гетто.
Рахела и няня ее дочери Виктория (Викся) Родзиевич поспешно приняли решение: маленькая Сара – ей еще не исполнилось и двух лет – должна остаться с Виксей в арийской части города. Так для нее лучше и безопаснее. Викся перебралась на другой конец Вильны и сказала всем, что с ней ее маленькая дочь. Девочку теперь звали Иреной, каждое воскресенье она ходила в церковь. Рахела отправилась в гетто одна[116].
Овдовев и лишившись дочери, Рахела пыталась обрести опору и утешение в дружбе со Шмерке, Суцкевером и уцелевшими коллегами по реальной гимназии. За ней по-отечески присматривал Крук.
Все было готово: новая группа сотрудников ОШР во главе с Полем и Мюллером и увеличенная «бригада интеллигентов» – подневольных работников, возглавляемых Круком и Калмановичем. Вопрос заключался в том, станут ли еврейские интеллигенты пособниками немцев в их планах или спасителями сокровищ своей культуры, которые в противном случае могут и не уцелеть.
Глава восьмаяПонары для книг
Как только в здании ИВО началась работа, между Германом Круком и Зелигом Калмановичем возникли разногласия по поводу дальнейших действий. Крук считал, что книги необходимо выносить. Его заместитель Калманович был против.
Круку было проще других. У него был «железный пропуск», позволявший входить в гетто без обыска, а также связи в администрации гетто, облегчавшие процесс книжной контрабанды. Юденрат поставил контрабанду продуктов питания на широкую ногу: их ввозили в гетто на машинах, попадавших на территорию с разрешения немцев, – на них доставляли скудные официальные запасы еды и дров, вывозили мусор и снег. Крук решил вписать в операцию по контрабанде продуктов еще и книги.
Он придумал хитроумную схему. Однажды немцы дали ему разрешение перевезти на грузовике из здания ИВО в библиотеку гетто лишнюю мебель: столы, книжные шкафы и пр. Внутрь он набил книги: учебники, которые потом передал в школы гетто, редкие издания, рукописи и картины, которые поместил в свой тайник. Когда сокровища выгрузили, большую часть мебели он передал не в библиотеку, а в администрацию гетто для распределения по ее усмотрению. В библиотеке необходимая мебель уже имелась. Вся эта затея преследовала одну цель – ввезти в гетто книги[117].
Зелиг Калманович прибегать к таким схемам не мог, да и по натуре своей был осторожнее. При всей ярой ненависти к немцам он считал, что Ганс Мюллер и Иоганнес Поль правы в одном: сокровищам культуры действительно будет безопаснее в научном институте в Германии, чем в раздираемой войной Вильне. Союзники рано или поздно одержат верх и обнаружат эти сокровища, где бы они ни находились. Калманович считал, что невольники должны отправить как можно больше книг и документов в Германию. Трудно сказать, было ли то оправданием страха, что его поймают на контрабанде, или пророческим предвидением, но среди коллег его точка зрения вызывала горячие споры. Калманович же проявлял непреклонную твердость. Обнаружив крайне редкий буклет XVIII века на идише – манифест просветителей и учебник медицины под названием «Сейфер рефуес» («Книга снадобий»), он не стал его прятать и не передал Круку. Вместо этого поделился своим открытием с Полем, а тот положил книгу в груду, предназначенную к отправке в Германию. Шмерке, Суцкевер и другие члены бригады пришли в ярость. Крук проявил бо́льшую снисходительность[118].
Ставки возросли, и расчеты изменились в мае 1942 года, когда Мюллер со своими сотрудниками уехал в Киев, чтобы организовать деятельность ОШР и там. На их место прибыли новые лица во главе с Альбертом Шпоркетом. Пятидесятидвухлетний Шпоркет не принадлежал к интеллигенции. Он был скотопромышленником, владельцем и директором кожевенной фабрики в Берлине. А помимо этого – убежденным нацистом: вступил в партию в 1931 году, еще до прихода Гитлера к власти. (Мюллер, напротив, стал членом партии только в 1937-м.) Альберт Шпоркет свободно говорил по-польски и по-русски, поскольку до войны имел деловые связи с Польшей, но при этом ничего не понимал в иудаике. Его заместитель Вилли Шефер был бывшим лютеранским священником и теперь писал докторскую диссертацию на теологическом факультете Берлинского университета. Его познания сводились к основам библейского иврита. Еще один сотрудник ОШР, Герхард Шпинклер, прекрасно владел русским, однако не знал ни иврита, ни идиша.
И наконец, был еще доктор Герберт Готхард, выступавший в качестве специалиста по иудаике. Он преподавал семитские языки в Берлинском университете в звании доцента, имел докторскую степень из Гейдельберга и являлся ветераном ОШР. Готхард побывал в Вильне вместе с Полем еще в июле 1941 года, по ходу первой мародерской вылазки. Сейчас он перемещался между Вильной и Ригой, где числился специалистом по религии в составе основной восточной рабочей группы ОШР. Готхард был толстым коротышкой с писклявым голосом – Шмерке прозвал его свинюшкой