А надо всеми ними, венчая собой бюрократический тотемный столб ОШР, возвышался Поль. Его все почитали, когда он был на месте.
Новый состав представителей ОШР относился к евреям-невольникам куда менее почтительно. Шпоркет привык издеваться над своими работниками и распускать руки. Рахела Крыньская вспоминает: «Здание ИВО сотрясалось от его воплей, мы его страшно боялись. Старались пореже попадаться ему на глаза. Но он все время ходил из помещения в помещение, вставал рядом с каждым. В такие минуты у нас все валилось из рук». Калманович пишет в дневнике: «Старик [так он прозвал Шпоркета] сегодня избил молодого рабочего – застал его за курением»[120].
Шпоркету и его сотрудникам из ОШР нравилось демонстрировать свое всесилие арийских «повелителей мира»: они действовали, не размышляя, и выпускали пар, как им вздумается. Однажды Шпоркет приказал вскрыть деревянные полы в библиотеке Виленского университета, заподозрив, что под половицами спрятаны еврейские книги. Ничего не нашлось. Готхард, «свинюшка», был убежден, что в здании ИВО где-то припрятано золото, и когда ему попался сейф, он приказал слесарю его вскрыть. Внутри оказались одни лишь рукописи и документы, Готхард рассвирепел, бросил бумаги на пол, принялся топтать ногами, а потом в сильной злобе выскочил вон[121]. Тон задавал Поль. Во время одной инспекции он разбил статуи известного русско-еврейского скульптора XIX века Марка Антокольского, назвав их ужасными. Отбывшие сотрудники Мюллера вели себя по-джентльменски. Сотрудники Шпоркета оказались дикарями и кровопийцами.
Однако гораздо печальнее перемены рабочей обстановки выглядел новый подход, предполагавший уничтожение «лишних» книг. Руководство Оперативного штаба Розенберга в Берлине официально сформулировало свою позицию 27 апреля 1942 года в распоряжении представителям на местах на Восточном фронте. Основная задача организации – «сбор материала», вторая задача – «уничтожение материала». «Нужно проследить, чтобы то духовное оружие нашего духовного врага, в котором мы не нуждаемся в целях “сбора материала”, было уничтожено. Во многих случаях производить уничтожение будут другие организации, задача штаба Розенберга – обеспечить стимулы и руководство. Под этим имеется в виду освобождение библиотек, магазинов старой книги, архивов, художественных собраний и так далее от тех книг, документов, рукописей, картин, плакатов и фильмов, которые могут быть использованы нашим идейным врагом»[122].
Отделение ОШР в Риге, которому подчинялась виленская группа, прислало конкретные указания касательно того, как распорядиться разными категориями «враждебной литературы». Там говорилось, что материалы на иврите и идише «надлежит полностью уничтожить в том случае, если они не подходят для отправки в Еврейский институт во Франкфурте». То есть выбор был между Франкфуртом и печью. Никаких передач в библиотеку Виленского университета больше не будет[123].
Поль объявил квоту: в Германию отправлять не более 30 % книг и документов. Оставшиеся 70 или более процентов подлежат уничтожению. Шпоркет, как бизнесмен, договорился с местными бумажными фабриками о поставках макулатуры из здания ИВО с оплатой по 19 рейхсмарок за тонну. На фабриках из макулатуры изготавливали целлюлозу, а из нее – чистую бумагу. Уничтожение книг превратилось в мелкое коммерческое предприятие, которое покрывало карманные расходы сотрудников ОШР[124].
Шпоркет с сотрудниками перепоручили евреям-невольникам сортировку материалов на предназначавшиеся для «коллекции» и для «уничтожения». В результате на членов бригады еврейских ученых легла ответственность за подписание или неподписание смертных приговоров сокровищам культуры. В тех редких случаях, когда Шпоркет с коллегами брались сами сортировать материал, они в буквальном смысле смотрели только на обложки и отправляли в Германию те книги, где им больше нравились переплеты[125]. Что парадоксально, наиболее безжалостно обращались с книгами по иудаике на немецком языке – они тотально отсылались на переработку. «Таких у нас уже полно в Риге, сотни тысяч», – рявкнул в пояснение Шпоркет[126].
Крук, как библиотекарь, с содроганием описывает тот момент, когда в начале июня 1942 года книги начали уничтожать: «Рабочие-евреи, занятые этим, буквально рыдают. От одного вида сердце разрывается». Как человек, создававший библиотеки сначала в Варшаве, а потом в Виленском гетто, он в полной мере понимал масштабы этого преступления, равно как и разворачивавшейся на его глазах культурной катастрофы. Он также отметил параллель между судьбой виленских евреев и их книг. «Агония Института изучения идиша оказалась не только долгой и медленной; как и всем здесь, ему суждено окончить жизнь в братской могиле, вместе со множеством других. <…> Братская могила под названием “макулатура” растет с каждой минутой»[127].
Поль же был весьма доволен тем, как гладко проходила виленская операция. В донесении берлинскому начальству он хвастается: «Объекты сортируются еврейской рабочей силой… бесполезные материалы отделяются в виде макулатуры… сортировка в ИВО представляется эффективной мерой, поскольку отменяет необходимость отправки ненужных материалов в рейх»[128].
Предметы культа ждала та же судьба, что и книги. Сотрудники ОШР продали триста похищенных свитков Торы местной кожевенной фабрике, там пергамент пошел на починку подметок немецких армейских сапог. До такой переработки додумался Шпоркет. Еще бы, он же был скототорговцем и кожевником[129].
Калмановичу, человеку религиозному, тяжело было смотреть на осквернение свитков: «Странно в наше время выглядят свитки Торы. Сегодня я видел их в двух разных местах – все поруганные и порушенные. Стоят, прислоненные к стене в углу чердака – стоят нагишом десятки десятков свитков Торы и пророков, большие и малые, любимые и славные – по приказу хозяев. Какой их ждет конец?»[130]
Самым, пожалуй, вопиющим актом вандализма стала осуществленная Полем продажа свинцовых печатных пластин виленского издания Талмуда, выполненного Издательством Ромма – они весили шестьдесят тонн – на переплавку. Свинец пошел на немецкие фабрики по изготовлению оружия. Плавильный цех заплатил Полю по тридцать девять марок за тонну[131].
Уничтожались не одни лишь еврейские материалы. Как и предвидел Мюллер, помимо еврейских книг, команда Шпоркета занялась и другими образцами «враждебной литературы». В здание на Вивульского, 18, хлынули книги и архивы на русском и польском языках: русскоязычные книги из Государственной библиотеки имени Вроблевского и библиотеки Виленского университета, книги из польской Публичной библиотеки имени Томаша Зана, научной библиотеки Польского общества друзей науки, со склада издательства Йозефа Завадского и из библиотеки Виленской евангелической церкви – все их направили в ИВО для разбора и обработки. «Еврейской рабочей силе» (по выражению Поля) поручили «селекцию» и этих материалов[132].
ОШР даже направлял подневольных работников-евреев с особыми заданиями в местные церкви и соборы для разбора их собраний. Особенно запомнилась одна такая экскурсия: под началом профессора-поляка группа узников гетто разбирала 2500 томов библиотеки часовни Остра-Брама – главной католической святыни Вильны. Неподалеку от образа Девы Марии, обладавшего для верующих чудотворной силой, группа «отобрала» пятьсот томов христианской гомилевтики, экзегез и трудов по теологии для отправки в Германию. Скорее всего, то был первый случай, когда евреи нанесли длительный визит в Остра-Браму[133].
Позднее на склад в ИВО стали поступать рукописи и архивы из соседней Белоруссии. В апреле 1943 года особым эшелоном была доставлена обширная коллекция из смоленского музея и архива, здесь были летописи XVI и XVII веков, дневник постельничего Петра I, письма М. Горького и Л. Н. Толстого. Советские собрания из витебских архивов также перевели в Вильну, чтобы впоследствии отправить в Германию[134].
Шпоркет оказался дельным администратором. Он разбил «бригаду интеллигентов» на звенья, каждое располагалось в отдельном помещении здания ИВО. По воспоминаниям Суцкевера, сотрудники были распределены по помещениям так:
Первый этаж: советские материалы – Патурский, Шпинклер и Шпоркет; иудаика – Михал Ковнер и доктор Даниэль Файнштейн; польские книги – доктор Дина Яффе, Цемах Завельсон; библиографический отдел – Гирш Мац, Брайна Ас.
Второй этаж: отдел рукописей – Авром Суцкевер, Рахела Крыньская, Нойме Маркелес; молодежные исследования – Ума Олькеницкая; педагогический отдел – Ружка Корчак; отдел гебраистики – Израиль Любоцкий, Шмерке Качергинский; литовский отдел – Беньямин Ламм; отдел переводов – Зелиг Калманович, доктор Якоб Гордон.
Третий этаж и подвал: газетный отдел – Акива Гершатер, Давид Маркелес[135].
Три отдела из одиннадцати занимались нееврейскими материалами. Шпоркет участвовал в сортировке русских книг[136].
Вскоре после того, как началось уничтожение материалов, Шпоркет объявил Круку, что получил приказ «вывезти и переработать» библиотеку гетто. Крук пришел в ужас. Библиотека гетто была его любимым детищем,