Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры — страница 48 из 54

Но кто будет описывать находки? Для этого требовались образованные люди с познаниями в области еврейской истории и литературы – в стране, где вся научная работа в области иудаики сорок лет находилась под запретом. Лукошюнас взял на должность руководителя отдела шестидесятипятилетнюю пенсионерку Эсфирь Брамсон, выпускницу школы с преподаванием на идише имени Шолом-Алейхема в Каунасе – она окончила ее 20 июня 1941 года, за два дня до немецкого вторжения. Брамсон только что ушла с должности юриста в Министерстве лесной промышленности и рада была вновь погрузиться в чтение книг, которыми упивалась в молодости. Сдержанностью и серьезностью Брамсон очень походила на Дину Абрамович, вот только здоровьем была слабее и не столь уравновешенна. В отличие от Дины, она, еврейка, всю свою взрослую жизнь провела в Советском Союзе[514].

Брамсон наняла библиографов – все они были пенсионерками. Речь шла не о позитивной дискриминации по возрасту. Только старики еще владели еврейскими языками, знали еврейскую историю и литературу. Две сотрудницы были соученицами Брамсон по школе имени Шолом-Алейхема, одна – уроженкой Вильны, четвертая – выпускницей школы с преподаванием на иврите. Они разбирали и описывали документы, и перед глазами у них вставал еврейский мир их детства, так безжалостно уничтоженный. В этом была радость узнавания, удовлетворение от того, что они способствуют возрождению еврейской культуры, и боль при мысли об убитых друзьях и родных, о поруганной культуре. Никогда еще работа библиотекарей и архивариусов не сопровождалась таким количеством улыбок и слез.

Норич начал переговоры о возвращении документов ИВО в Нью-Йорк. Однако советские литовские чиновники ничего не обещали. Не верили они в то, что руководители из Вильнюса, а из Москвы – и подавно, позволят передать культурные ценности в частную заграничную организацию. Они заподозрят, что если американские евреи так стремятся заполучить эти документы, они явно очень дорого стоят. Один чиновник намекнул, что если ИВО найдет «какого-нибудь Ротшильда», который профинансирует строительство нового здания Книжной палаты, тогда они, может, и договорятся.

Самый тяжелый удар Норич получил от Зингериса, того самого человека, который нашел спрятанные материалы: он объявил, что еврейские книги и документы должны остаться в Вильнюсе, поскольку являются литовским культурным наследием. Диктовалось это как патриотизмом, так и эгоизмом. Зингерис хотел, чтобы документы были переданы Еврейскому музею, которым он руководил. Более того, у него обнаружились политические амбиции, он стал активным участником движения за независимость Литвы «Саюдис». Его избрали в Верховный совет Литвы от «Саюдиса». Некоторые называли его придворным евреем литовского националистического движения. После того как начинающий политик заявил, что материалы ИВО являются частью литовского культурного наследия, те же слова подхватили и все чиновники.

Норич пришел в отчаяние. Если эти материалы – часть литовского культурного наследия, почему они валяются в костеле? Если это литовское наследие, почему в Литве не осталось почти ни единого человека, способного их прочесть и изучить? А как быть с правом собственности? Эти документы однозначно принадлежат ИВО.

– Послушайте, – заявил он на одном из собраний, – я родился в лагере для перемещенных лиц в Германии. У меня есть друзья на несколько лет меня старше, у которых во время войны были дети, и этих детей спасали и прятали литовцы. После войны спасители вернули детей выжившим родителям или родственникам, а если родственников не осталось, передали их еврейской общине. Эти документы – тоже наши дети. Мы глубоко признательны Книжной палате за то, что они были сохранены, и хотим всеми доступными нам способами выразить свою признательность. Однако книги и документы, на которых стоит штамп ИВО, – это наша плоть и кровь. Пожалуйста, верните их нам[515].

Независимость от СССР Литва объявила в одностороннем порядке в марте 1990 года – и в результате отношения с Москвой испортились почти до точки разрыва. Горбачев отказался признать Декларацию независимости и направил в республику дополнительные войска. Норич понял, что в условиях политической неопределенности вопрос о книгах и документах ИВО можно решить только на самом верху, через нового главу литовского государства Витаутаса Ландсбергиса. Он надеялся на понимание: родители Ландсбергиса во время войны спрятали и спасли девочку-еврейку.

Первая встреча пошла не по плану. Норич час прождал у кабинета Ландсбергиса – шло чрезвычайное заседание Совета министров. Едва Норич вошел в кабинет, глава государства с горькой улыбкой сообщил, что у него «хорошие новости»: в Вильнюс направлены советские вертолеты. Вот-вот будет объявлено чрезвычайное положение. Ландсбергис извинился за то, что вопрос с еврейскими книгами и документами придется отложить еще на день[516].

Переговоры продлились несколько лет. За это время распался Советский Союз, в Литве сменилось несколько правительств, подписывались договоренности между ИВО и государственными организациями, а потом литовцы их нарушали, в ИВО дважды сменялись директора. По ходу всей этой свистопляски Книжная палата разобрала завалы в костеле Святого Георгия, в результате были обнаружены новые еврейские сокровища.

Окончательную договоренность выпало подписать директору ИВО по науке Алану Надлеру в декабре 1994 года. Теперь документы нужно было переправить в Нью-Йорк для реставрации, описания, копирования – и отправки обратно в Вильнюс. Для исторической памяти и науки то была великая победа: документы вновь увидели свет. Однако чисто по-человечески трудно было принять тот факт, что члены «бумажной бригады» рисковали жизнью, а некоторые и заплатили ею только за то, чтобы ИВО получил фотокопии собственных материалов. Надлер оставил за собой право на дальнейшие переговоры.

Настал торжественный день: тридцать пять ящиков весом под двести килограммов прибыли в аэропорт Ньюарка 22 февраля 1995 года, их сопровождал глава Центрального государственного архива Литвы. Когда ящики доставили в ИВО, сотрудники начали вскрывать их с нетерпением детей, дожидающихся подарка на Хануку.

Внутри оказались самые разные документы: приглашение на свадьбу рабби Менахема-Менделя Шнеерсона – любавичского ребе; афиша спектакля «Дибука» в постановке Виленской труппы 1921 года; входной билет на праздничные службы в Большой виленской синагоге; детская тетрадь по геометрии с заметками на идише; листовка 1937 года с поздравлением Еврейской автономной области в Биробиджане в связи с третьей годовщиной создания. Надлер, директор ИВО по науке, едва удержался от слез, когда обнаружил фотографии погрома 1919 года в Дубове. В этом погроме погибли восемь членов семьи его отца. Дина Абрамович достала письмо Макса Вайнрайха из Копенгагена к сотрудникам ИВО за 1940 год. Они будто бы сели в машину времени[517].

Открывали все новые ящики, архивариусы и администраторы раз за разом восклицали: «О Господи!» Никогда еще в стенах этого светского института так часто не поминалось имя Бога[518].

При этой волнующей сцене присутствовала одна особая гостья. Рахела Крыньская-Мелезин приехала осмотреть бумаги, которые помогала спасать пятьдесят с лишним лет назад. «Я страшно расчувствовалась, – призналась она, описывая момент, когда бросила первый взгляд на документы. – А ведь в гетто видела их каждый день». Подумав, она добавила: «Калманович постоянно твердил: “Не переживайте, после войны всё к вам вернется”»[519].

В январе 1996 года, когда прибыла вторая партия из 28 ящиков, в ИВО организовали масштабное торжество. Институт присудил восьмидесятилетнему Аврому Суцкеверу награду за спасение еврейского культурного наследия. То был знак публичного признания, в котором ему и Шмерке Качергинскому отказали в 1947-м, во время холодной войны, опасаясь последствий: чествования припозднились почти на пятьдесят лет. Суцкевер не смог по состоянию здоровья приехать в США, так что награду от его имени получила Рахела Крыньская.

Надлер – директор ИВО по науке и раввин – произнес благословение «Шегехияну»: «Благословен Бог, который даровал нам жизнь, и поддерживал ее в нас, и дал нам дожить до этого времени». Давид Рогов, ветеран еврейской сцены и уроженец Вильны, знавший Шмерке и Суцкевера подростками, прочитал стихи Суцкевера, в том числе «Пшеничные зерна». То был вечер радости со слезами на глазах. Глава вильнюсской еврейской общины писатель Григорий Канович сказал, что в свете истории еврейского народа в ХХ веке все истинно еврейские торжества – это радость со слезами на глазах.

Суцкевер не присутствовал на церемонии, однако слова, которые он произнес несколькими годами раньше, на праздновании шестидесятой годовщины ИВО, буквально витали в воздухе. То было последнее его заявление по поводу работы в «бумажной бригаде»:

Получив от директора Самуэля Норича приглашение приехать на празднование шестидесятой годовщины ИВО, я подумал: наверное, это ошибка. ИВО у меня внутри, так что мне некуда ехать.

Потом я перечитал приглашение в другом ключе, и мне бросились в глаза такие строки: «Самое важное, что мы можем передать американским евреям, – это наше бесценное восточноевропейское наследие. Наше существование невозможно без постоянных усилий по сохранению преемственности в культуре. Среди ныне живущих нет никого, кто сделал бы больше Вас для сохранения этой преемственности».

Среди ныне живущих. Не стану скрывать, что от этих слов у меня земля зашаталась под ногами – если истинно то, что человек создан из земли. Я отправил директору ИВО второе письмо: приеду.

Когда злодеи превратили Вивульского, 18, в Понары еврейской культуры и приказали нескольким десяткам евреев из Виленского гетто копать могилы для нашей души, мне, посреди великих наших несчастий, выпала удача: судьба даровала мне Желтую Звезду Давида, и я стал одним из этих нескольких десятков евреев.