С той ночи девочку стали преследовать расстройства восприятия реальности. Она слышала, как постепенно затихают голоса; видела, как вещи уменьшаются, пока совсем не исчезнут; чувствовала, как ее язык растет во рту, становясь посторонним телом; если она дотрагивалась до какого-то предмета, то ощущала его огромным, как если бы он хотел раздробить ей руку. Зрение, слух, осязание, вкус были вне игры: страна призраков. Спастись сумело только обоняние. Девочка чувствовала запах серы, идущий из ада, проживаемого ей ежедневно. Мать, не зная, к каким врачам обращаться, чтобы вылечить эти странные болезни, водила ее к окулисту. Но, разумеется, она прекрасно видела. Только говорила, что «видит далекие вещи». Был один врач, который знал, как ее вылечить, и это был ее отец. Все моментально проходило, когда он садился к ней на постель и говорил: «Ты видишь далекие вещи? А у тебя получится увидеть тетю Фени в Генуе?»
Ирония спасает человеку жизнь. Еще одним, кто не обладал ею, наверное, был Пасколи, но зато он был восхитительным поэтом. О «далеких вещах» – он тоже их видел – он написал настоящий шедевр, «Туман»[86]:
Ты скрываешь далекие вещи,
туман, неосязаемый и молочно-бледный,
ты, дымка, все еще поднимающаяся
в рассветный час,
после ночных всполохов и обрушений
воздушных лавин!
Сколько книг было написано о далеких вещах, о мире, который съеживается в одну точку, о потерях, о брошенности, об обрушениях воздушных лавин, и сколькими слезами ярости и страдания пропитаны их страницы. Пекос теряет родителей, Пеппи зачарованно смотрит на свечу, воображая возвращение отца, Пиноккио приходится пережить серьезное преображение. И тем не менее. Далекие вещи стали видимы, обрушения воздушных лавин стали слышимы. Чтение – это фантастическое, волшебное лекарство, которое вернуло мне четыре пропавших чувства. Я могу видеть, слышать, трогать на ощупь и пробовать на вкус, не боясь больше кануть в небытие.
Сейчас семь утра, дождь перестал, и я жду, когда придет «главная на районе», а пока занимаюсь каталогом книг.
Сегодняшние заказы: «Женщина взаперти» Колетт, «Две жизни» Эмануэле Треви, «Книжная лавка» Пенелопы Фицджеральд, «Пограничный лес» Федерики Мандзон, «Сад моей мечты» Пии Перы, «Любящий Фрэнк» Нэнси Хоран, «История Луиса Сепульведы и его кота Зорбы» Илиде Карминьяни.
– Куда ты идешь? – спрашивает мой брат, приехавший вчера навестить маму.
– Посмотреть, как там сад, – отвечаю я. Наверное, я кажусь ему чудачкой, ведь он на леса и поля не смотрит, он их использует, он в них работает. Всю свою жизнь он простоял у доменной печи в Металлургическом обществе в Форначи-ди-Барга в Лукке, но в шестьдесят лет он вышел на пенсию и начал вести ту жизнь, которая нравится ему. Маленький домик в Фонтаначчо, поля, птицы, трактор, ездящий по полю туда-сюда. И внуки. Все внуки, большие и маленькие, его обожают – так, как обожала его я. Не было еще ни одного рождественского обеда, чтобы Фабио и Давид не сидели с ним рядом, один по правую руку, а другой – по левую. Сейчас ему семьдесят восемь лет, и он потрясающе красив. Он стал для меня эталоном, с ним я сверяла всех мужчин, которых любила. Если они соответствовали этому эталону – хорошо, а если нет – между нами ничего не могло быть. Когда родилась Ваня, я так сильно ревновала, что едва мне случалось остаться с ней наедине, как я начинала мучить ее, пока она не заплачет. Мне было семь лет, а она была в пеленках. Я видела далекие вещи, и такая жизнь меня вовсе не радовала.
Джулия мне сказала, что на ближайшие выходные у нас забронировали где-то двадцать посещений, и многие уже бронируют даже на май и июнь. Я очень рада, и мне не терпится снова встречать в нашем книжном читателей. Любопытно посмотреть, что они захотят прочитать, какие книги заберут с собой домой.
Коттедж готов, пол выкрашен еще раз, сад тоже ждет встречи с посетителями: розы распускаются, пионы, хоть и медленнее, не так явно для глаз, но тоже подрастают. И, потом, есть еще косогор, начинающийся сразу под террасой и весь покрытый луговыми цветами, будто на нем разостлали бело-желто-фиолетово-красный ковер. И поскольку я каждое утро говорю с ними, то мне пришлось выучить их имена. Чертополох, водосбор, одуванчик, лютик, дикая морковь, блошница, щавель, вероника. Во всем этом многообразии есть еще два мака – эти двое не пожелали ждать июля, чтобы появиться на свет.
Слива просто великолепна, она растет сразу за оградой сада, и ветви свешиваются внутрь, образуя шатер из темно-красных листьев. Совершенно чудное гнездышко. Я пока не уверена, что туда лучше поставить: железный столик со свечой и двумя стульями или же два адирондака. Но здесь в любом случае будет уютно.
Сейчас половина восьмого утра, скоро я выйду посмотреть, как растет трава, как поживают цветы. Своеобразный ритуал, отмечающий собой начало каждого дня с тех пор, как я вернулась сюда. Мне обязательно нужно заглянуть в каждый уголок, обследовать каждую веточку, каждый стебелек, каждый венчик.
Коттедж – это двенадцать квадратных метров и окно, выходящее на Прато-Фьорито. На консоли у окна, на железном пюпитре, всегда стоят три эти книги, сменяя друг друга по очереди: «Сад Вирджинии Вулф», «Гербарий» Эмили Дикинсон и «Алиса в Стране чудес» – та, что с иллюстрациями Джона Тенниела. Фантастически прекрасное окно, и каждый входящий его фотографирует.
Что еще всегда должно быть в наличии, так это все книги Пии Перы, «Сад Зеленой ведьмы» Эрин Мерфи-Хискок и вся серия книг, в которых рассказывается о природе как о первом шаге к спасению:
«Ботанические тетради мадам Люси» Мелиссы Да Косты
«Элизабет и ее немецкий сад» Элизабет фон Арним
«Для гербария» Колетт
«Краткие лекции по ботанике» Жан-Жака Руссо
«Путь через лес» Лонг Литт Вун
«Ода деревьям» Германа Гессе
«Мой дикий сад» Меира Шалева
«Черника, или Важность мелочей» Генри Торо
«Английский ботаник» Николь Фосселер
«Одержимость сакурой» Наоко Абе
«Метаморфоза растений» И. В. Гете
«Год садовода» Карела Чапека
«Заботливый садовник» Ги Бартера
«Гербарий» Эмили Васт
«В саду мы никогда не бываем одни» Паоло Пейронe
«О чем говорят цветы» Изабель Кранц
«Думать как гора» Альдо Леопольда
«Иллюстрированная книга о саде» Виты Сэквилл-Уэст
«Как мыслят леса» Эдуардо Кона
Сегодняшние заказы: «Дома моих писателей» Эвелин Блок-Дано, «Амулет» Роберто Боланьо, «Эта дикая тьма: история моей смерти» Гарольда Бродки, «Покидая дом» Аниты Брукнер.
Май
– Я возьму это, – говорит девочка лет десяти, протягивая мне «Замолчи» Микелы Мурджи.
– Ты это для себя? Возможно, это не совсем тебе подходит, – произношу я, воображая, что девчушка обманулась обложкой с надписями в облачках с текстом, как у комиксов.
Она поднимает на меня глаза и испепеляет меня взглядом: «Вы не беспокойтесь».
Я узнала, что ее зовут Ирис и что у нее такой характер. У нее есть сестра, которая старше и которая более робкая. Или просто более сдержанная. Сестру зовут Эстер, как «Кажется Эстер» Кати Петровской и «Другая Эстер» Магды Сабо. С высоты своих четырнадцати лет она взяла «Путешествующую налегке» Катарины фон Аркс и «Истории торговца книгами» Мартина Лейтема. Маме подарили «Весну» Али Смит. Папа порадовал себя «Увиденным и услышанным» Элизабет Брандейдж: он строитель, утверждает, что не читает и что ему нужно что-нибудь такое, что его бы зацепило. Они приехали на кемпере из Монтополи-ин-Валь-д’Арно. Кемпер долго стоял без дела, и они решили отпраздновать свободу перемещений вот таким образом: явившись к нам. Выяснилось, что Эстер уже была у нас с подружками и своими рассказами сподвигла теперь приехать сюда всю семью. В Италии есть не только масса прекрасных мест, которые стоит осмотреть, – соборы, фрески, – но и масса людей, семей, которые тоже требуют самого пристального внимания. Эти семьи опровергают собой все статистические данные, обычно приводящиеся в подтверждение типичных разглагольствований нашего времени.
И еще одна компания меня поразила. Группка молодых ребят, девушек и парней, приехавшая из Флоренции. Такой знающий, подготовленный народ. Они бродили по саду, фотографируя все подряд, каждую маленькую деталь, и их фразы, доносившиеся до меня, звучали так:
– Нет, моя мама сошла бы с ума от восторга в таком месте.
– Сделаю пару фоток и пошлю маме.
– А моя мама завтра придет сюда с подругами.
Из чего можно сделать вывод – правда, это было ясно и так, – что книгоиздательство выживает именно благодаря женщинам и что мамы этих ребят сумели научить своих детей получать удовольствие от чтения.
Кто бы мог подумать в нашу эпоху трудных отношений между родителями и детьми, что первым на ум шестерым молодым людям двадцати пяти – тридцати лет, когда они видят что-то, их восхищающее, придет сообщить об этом своей маме?
Книжный магазин – это школа, это окно в мир, который, как нам кажется, мы знаем, но это не так. Истина в том, что нужно читать, чтобы узнать мир по-настоящему, потому что пишущий всегда исходит из какого-то несоответствия, какой-то несообразности. И когда «счет игральных костей вдруг не бьется», как сказал бы Монтале, то писательницам и писателям ничего не остается, как ухватиться за это противоречие и углубиться в темные закоулки своего «я», самим стать этой тьмой – другого решения тут нет. Я вспоминаю начало романа «История» Эльзы Моранте, когда Гюнтер, молодой немецкий солдат с отчаянием во взгляде, насилует Идуццу, школьную учительницу в римском квартале Сан-Лоренцо. Насилие – это всегда насилие, но Эльза Моранте не хочет быть судьей. Эльза погружается в этот его отчаявшийся взгляд, в эту «жуткую тоску одиночества», и находит в нем отражение взгляда Идуццы, находит в нем детство, прилипшее к ним обоим, как зараза, и делающее их ущербными. Она находит то, что их объединяет, а не то, что разделяет. Нужно привыкнуть к тому всесторонн