Он не хотел усугублять ее стресс, но ремонт и реставрация в ее доме займут некоторое время, и проект окажется не дешевым. Он чувствовал себя неважно от того, сколько работы потребуется, чтобы спасти старое здание. Возможно, она еще не понимала этого, но она была в надежных руках. Он знал, что и как нужно делать, и знал, что не будет завышать цену.
Сьюзи иногда упрекала его в том, что он берет небольшие деньги здесь, в самом сердце самого богатого города Америки.
– Чувак, – говорила она. – Это одна из привилегий жизни в Сан-Франциско. Ты окружен людьми, которые гребут деньги лопатой. Ты должен свободно брать свою долю премиальных.
– Не называй меня чуваком. Никто не говорит больше «чувак».
– Я говорю. Какой-то чувак дал мне сто долларов чаевых вчера утром, и все, что он съел, был белковый омлет. А я ему – спасибо, чувак.
Пич подозревал, что чаевые были больше из-за обтягивающей юбки, красных ковбойских ботинок и маленькой татуировки в виде скрипичного ключа на изящной ключице, чем из-за омлетов, которые она подавала в «Споттерс» – оживленном месте для завтраков, где она работала в ожидании, когда ее кто-нибудь заметит. Она не упоминала тот факт, что была счастливо замужем за Милтом, их ударником, потому что утверждала, что чаевые так дают лучше. Она и Пич даже написали песню про это – «Раскрась меня регрессивным цветом».
Было совершенно ясно, что Натали Харпер не из тех клиентов, с которыми он частенько сталкивался, тех, у которых больше денег, чем здравого смысла. Он недавно закончил работу для пары, которая потратила небольшое состояние, чтобы перевезти набор библиотечных дверей из Лондона, потому что они подходили к старинной каминной полке в их доме в Ноб-Хилле. Другой клиент приобрел стеклянную столешницу, такую огромную, что им пришлось снести часть стены, чтобы занести ее внутрь.
Натали Харпер не из таких.
Она всегда усердно работала, когда Пич появлялся утром, и все еще была занята, когда он уходил. Он понял, что у магазина проблемы с прибылью, она вместе с сотрудниками искала способы улучшить результат, например, расширить кофейный сервис и организовать встречи для читателей.
Он заметил, что Натали хорошо справляется со своей работой, приветствует покупателей, входящих в магазин, и помогает им найти то, что они ищут. В промежутках между клиентами – а они, казалось, были слишком частыми – она ловко работала за компьютером. Она оставалась спокойной во время телефонных звонков, которые свели бы большинство людей с ума – «У меня пока нет сертифицированной копии свидетельства о смерти. Я не имею доступа к этим документам, пока не будет решения суда, назначающего меня ее личным представителем. Официальная причина смерти в этих бумагах…» Каждый раз, когда ей приходилось заново объяснять ситуацию, ее голос становился тоньше и звучал устало. Каждый раз, когда ее дедушка ошибочно принимал ее за маму или обращался с ней, как с незнакомкой, в ее темных затравленных глазах отображалась душевная боль.
Утром, пока он чинил сломанные стены, ей позвонил какой-то адвокат. Она говорила по громкой связи, параллельно расставляя книги на полки. Юрист предложил ей предъявить иск авиакомпании и производителям самолета.
В ее глазах появилось остекленевшее безумие.
– Что, судиться с ними из-за того, что мой жених вез мою маму, чтобы она увидела, как он сделает мне предложение?
Ткнув пальцем кнопку сброса, она подняла голову и заметила Пича. Он отложил свой шпатель и вытер руки о тряпку.
– Я бы спросил, как проходит ваш день, но слышал разговор по телефону.
– Даже в самых смелых мечтах я не могла себе представить, что получу такой звонок.
– Так, гм, я не знал, что в авиакатастрофе вы потеряли и жениха.
Она слегка вздрогнула и сложила руки на груди.
– Да, он… он был летчиком. Хорошим летчиком, и мысль об иске… – Она крепче сжала сложенные руки. – Все очень сложно. Или, может быть, нет. Может быть, я просто ужасная невеста. Даже после того, как он умер, я была ужасна. Я заложила его кольцо, чтобы оплатить счета.
– Это не преступление быть практичной, – попытался ее успокоит в Пич. – Вы заботитесь о дедушке. Делаете то, что должны.
Она уставилась в пол, потом на него, ее взгляд был полон печали.
– Мне искренне жаль, что я не могу вам помочь.
Натали взглянула на корыто со штукатуркой и шпатель.
– Вы помогаете, – сказала она.
Он слегка улыбнулся и ушел работать. Вы помогаете. Он жалел, что не может починить ее сердце.
Позже в тот же день она сделала несколько звонков издателям. Некоторые из них ради того, чтобы обсудить планы оплаты счетов, другие – чтобы договориться об автограф-сессии с известными авторами.
Рик не мог не восхищаться упорством и терпением девушки, даже когда ей приходилось неоднократно объяснять, что известная владелица книжного магазина умерла. Ее сотрудница Клео пришла на работу и спросила, удалось ли решить вопросы с мероприятиями. Клео, азиатка с пурпурными волосами и очками в тон, помахала Пичу в знак приветствия.
Натали осмотрела магазин тоскливым взглядом – пустой, если не считать Пича.
– Может быть, писатели, как парни, – задумалась она. – Всех лучших разобрали.
– Ты найдешь кого-нибудь. Нескольких, – сказала Клео.
– Я оставила с дюжину голосовых сообщений, – разочарованно проговорила Натали. – Никто не перезванивает.
Пич ничего не знал о том, как управлять книжным магазином, но он полагал, что любой писатель счел бы за счастье подписать книги в этом магазинчике. Несмотря на все недостатки, место было просто драгоценным – великолепная атмосфера, сокровищница старых и новых книг, сотрудники, которые знали и любили литературу.
Когда Клео встала за кассу, он жестом пригласил Натали.
– Могу я показать вам кое-что?
– Хорошие новости или плохие новости? – спросила она его осипшим от усталости голосом.
– Я чувствую себя как смерть с косой. – Он повел ее в ванную на верхнем этаже. Это было чрезмерно женственное интимное пространство, большую часть которого занимала старинная ванна с высокими бортами и ножками в виде когтистых лап. В комнате пахло цветами и свечами. Присев на корточки, он подсветил фонариком приподнятые половицы под ванной.
– Если кто и заслуживает перерыва, так это вы. Но вот с этим нужно разобраться, – сказал он.
Рич показал ей место, где оцинкованная труба была неправильно присоединена к медной. Необратимое фиаско, которое разворачивалось под половицами.
– Это плохо, да? – тихо уточнила Натали. – Насколько плохо? А ванна сегодня не провалится под пол?
– Нет. Но чем дольше это продлится, тем больше времени потребуется, чтобы ее починить.
Она села на корточки и угрюмо кивнула.
– Вам лучше отремонтировать это.
– Я отремонтирую. – Они прошли в комнату, которая была заполнена светом, проникающим через окна мансарды. В столярных изделиях были детали, которые невозможно было увидеть нигде и никогда, – лепнина и кронштейны, цвета ушедшей эпохи.
– Что? – спросила она. – Я вижу, у вас есть какие-то мысли.
– Видите?
– То, как вы осматриваете все вокруг. Что-нибудь еще разваливается?
– В таком старом здании всегда можно что-нибудь найти. Но я думал совсем не об этом. Это место действительно прекрасно. Тонны оригинальных исторических деталей, и ничего не испорчено неудачными реконструкциями.
Она уперла руки в бока и медленно повернулась.
– Насколько я знаю, его никто не трогал. Мы либо не хотели ничего менять, либо у нас не было на это денег.
– Это просто прекрасно. – Он заметил футляр из-под гитары в углу. – Вы играете?
– На самом деле, нет. Мама купила ее на распродаже, когда я была ребенком, и мы сами научились играть несколько песенок в три аккорда. Выражение ее лица смягчилось от воспоминаний, но следом вновь появилась тревожная морщинка. – Можно сказать, что у меня с этим местом отношения от любви до ненависти. Мне нравится, что здесь вся история нашей семьи, и я ненавижу, что мы не можем позволить себе сохранить ее.
– Это не мое дело, но вы не думали его продать? Дом находится в хорошем месте, оформлен в винтажном стиле, который привлекает людей. Я знаю, что такие места продаются за наличные, как здравствуй.
Она села на подлокотник удобного дивана и сцепила руки так, что костяшки пальцев побелели от напряжения.
– Это было мое первое желание после катастрофы. Книжный магазин был смыслом жизни моей мамы, и я думала, что без нее он не сможет существовать. – Она провела рукой по мягкому покрывалу на спинке дивана. – К тому же, он не мой, чтобы продавать. Он не принадлежал даже маме. Все принадлежит моему дедушке, так что это его требование, и он не передумает. Я не могу сказать, что я виню его. Он родился, вырос, жил здесь. Я хочу, чтобы он наслаждался своей пенсией в том месте, которое любит. Вырвать его отсюда означало бы разбить ему сердце.
«А как же твое сердце?» – подумал Пич, но не осмелился произносить вслух.
– Ему повезло, с вами, – сказал он ей.
– Это мне повезло, – отмахнулась она. – Он моя единственная семья, и это честь ухаживать за ним. Я сделаю все, что нужно, чтобы он спокойно жил здесь.
– Я могу вам с этим помочь, – заметил Пич. Он хотел сказать что-то еще, расспросить ее о чем-то. Но вместо этого сказал. – Я лучше пойду поработаю.
В квартире Эндрю он установил устойчивые держатели в ванной и пандус, ведущий в сад за домом. Пока он работал, старик был поглощен чтением пожелтевших страниц документов из большой папки, переворачивая страницы непослушными руками. Время от времени он поднимал глаза, добродушно все осматривал и комментировал, перемещаясь туда и обратно. Пич понял, что видит симптомы, которые не давали Натали спать по ночам.
Пич находил разные вещи, вроде банки с арахисовым маслом в ванной. Старик задавал постоянно одни и те же вопросы: как тебя зовут? Откуда ты? Ты здесь ремонтируешь сантехнику? Пич понял, что ни один ответ не задерживается в голове мужчины. Он знал, что теряет память? Пытался ли сохранить самого себя? Чувствовал ли он, как это его разъедает, или это было, как прилив и отлив?