. Иначе зачем жить среди трагедии и смерти?
Спустя несколько дней Билли дал о себе знать, когда вернулся из Тайбэя, где исследовал руины двухэтажного рынка, обрушившегося во время землетрясения. На вопрос, мог ли он прийти к Миранде, мама с опаской ответила – да.
Когда подъездную дорожку осветили фары его машины, папа поднял меня в детскую. Для дневного сна было уже поздно, для ночного – слишком рано, но родители не хотели, чтобы Билли услышал от меня слово «мама» до того, как они ему об этом расскажут.
Билли стоял на пороге с пачкой рассыпного чая для мамы. Он широко улыбался, пока не заметил обеспокоенные взгляды моих родителей.
«Где Миранда? Она в порядке?» – спросил он.
«Она наверху», – ответил папа.
Мама взяла чай и жестом пригласила Билли в гостиную. На журнальном столике стояла бутылка вина, несмотря на то, что родители старались не предлагать Билли алкоголь, к которому он пристрастился с момента смерти Эвелин. Но если для вина и существовал подходящий момент, то это был именно он.
«Вы меня пугаете», – пробормотал Билли, разглядывая вино.
«Миранда недавно сказала первое слово», – осторожно сообщила мама.
«Ну, это вполне нормально, разве нет? Прекрасная новость!»
«Билли, она назвала меня мамой».
Счастливая улыбка не исчезала с лица Билли еще несколько секунд, пока осознание не свалилось на плечи.
«Мы с Сьюзан решили, что пора пересмотреть наш уговор, – отчеканил папа свойственным юристу дипломатичным голосом. Мама злилась, когда слышала такой тон в свой адрес, но в тот момент она была благодарна, что он смог с такой легкостью воспользоваться профессиональной выдержкой. – Мы очень полюбили Миранду, но нам кажется, эта ситуация путает ее».
«Неуверенность в том, кто ее родитель, может нанести вред ее психике», – добавила мама. Родитель. Единственное число. Почему она вообще это сказала?
«Если я заберу ее сейчас, разве это не навредит ей?»
«Я могу остаться у тебя до тех пор, пока она не привыкнет к твоему дому. Она еще маленькая и быстро ко всему привыкает».
«Но мне придется уезжать по работе. Вы примете ее у себя, если что?»
«Билли, тебе придется завязать с командировками. Я уверен, тебя с радостью примут обратно на работу в лабораторию», – сказал папа.
«Возможно, ты сможешь вернуться к путешествиям, когда Миранда подрастет».
«Я не могу уволиться».
Папа нервно заерзал, и мама сразу поняла, что его терпение скоро лопнет.
«Билли, ты – отец. В первую очередь ты должен думать о своих отцовских обязанностях».
«Я не умею заботиться о ней».
«Потому что ты даже не пытался! – возмутился папа. – Ты скинул на нас всю ответственность. С твоей стороны не было никаких усилий».
«Билли, мы понимаем, ты скучаешь по Эвелин. Нам тоже ее не хватает, но ты нужен твоей дочери. – Мама подвинулась к брату и взяла его за руку. Она не помнила, когда в последний раз так делала. Возможно, никогда. – Ты должен простить себя».
«Ты не понимаешь. Стоит мне взять ее на руки, меня охватывает страх, что я уроню ее и она разобьет голову. Когда я смотрю на ее шаги, я боюсь, что она споткнется и упадет!»
«Все родители этого боятся! Но дети падают. И когда они падают, ты помогаешь им встать и перестаешь так переживать».
«Я только и делаю, что переживаю. У нее должно быть нормальное детство, которое хотела для нее Эвелин».
«Билли…»
«Вы должны оставить ее».
«Билли…» – растерянно повторила мама.
«Больше вариантов нет».
«Но что она подумает? – удивился папа. – Как мы объясним ей, что ее воспитывают тетя с дядей, пока ее отец путешествует по миру и периодически напоминает о себе, но не удосуживается позаботиться о ней? Ты считаешь, она будет чувствовать себя обычным ребенком? По-твоему, этого хотела Эвелин?»
Мама попыталась как-то намекнуть папе, что он перебарщивает, но он все так же пристально смотрел на Билли.
«Зачем ей знать, что я ее отец?»
«О господи, Билли…»
«Мы не будем лгать Миранде, – поморщился папа. – Ты вообще слышишь, что говоришь?»
В ответ на это Билли развернул длинный монолог обо всем и сразу.
Он говорил об Эвелин. О том, как сильно она хотела быть мамой. Она все продумала. Сначала Миранда. Спустя два года Пип. А потом, как можно скорее, Сильвия. Именно поэтому они и купили такой большой дом – в нем должен был раздаваться детский смех. Билли мерил шагами комнату и хватался за волосы. Сколько раз она просила его починить крышу? Она мечтала построить дом, безопасный для детей. Для Миранды. Для Пипа. Для Сильвии. Зачем он отобрал у нее это? Разве он мог быть отцом Миранды, убив ее мать?
«Билли, ты не убивал Эвелин!» – воскликнула мама.
Но вина лежала на его плечах. Будь то несчастный случай или нет, факт оставался фактом: он не починил крышу, когда Эвелин его попросила. Он убедил ее, что математическая вероятность катастрофы очень мала и они в безопасности. Халатный проступок, и халатность была ему свойственна.
Он в жизни себя не простит, если со мной тоже что-то случится.
Мама не помнила, как согласилась. Скорее всего, в какой-то момент у нее не осталось выбора. Как и у папы. Билли продолжал говорить, и его безумная идея приобретала смысл. Конечно, они должны оставить меня и воспитать меня как родную дочь! И, конечно же, я не должна знать, что Билли мой отец, тем более он смотрелся довольно естественно в роли дяди-авантюриста.
– Мы дождались окончания судебного разбирательства с Бертом, чтобы подать документы на удочерение.
Мама не могла поверить, что дело, наконец, завершилось. Спустя два года беготни по судам они добились признания того, что у Берта не имелось никаких оснований претендовать на имущество, находившееся в их коллективной собственности, и что Билли являлся достойным наследником, так как смерть Эвелин произошла в результате несчастного случая.
Два года! А закончилось все за день.
Когда мама с папой подписали документы на удочерение, папа спросил маму:
«Думаешь, стоит скрывать от нее правду?»
«А что нам еще остается?»
«Если мы расскажем ей обо всем в детстве, она привыкнет к этому. И будет уверена, что все правильно».
«Она никогда не свыкнется с мыслью о том, что ее отец скорее на край света поедет, чем останется с ней. Я не хочу, чтобы она ненавидела Билли».
«Но тогда она будет ненавидеть нас, когда узнает правду», – напомнил папа.
– Я понимала, что он прав. Однажды ты обо всем узнаешь и обвинишь меня. Но я решила: лучше так, чем ненависть к Билли. Я искренне верила, что при таком раскладе ты никогда в нем не разочаруешься. Что мы будем одной семьей. Я верила, что поступаю правильно.
Мама хотела положить руку на мое колено, но я отодвинулась в сторону.
– Что за глупости? Ты могла хотя бы постараться. Он ведь был моим отцом.
В моей памяти пронеслись все воскресные барбекю, когда я бежала к входной двери с криком: «Дядя Билли!» Все наши вылазки, перед которыми он спрашивал у мамы, когда привезти меня обратно, все придуманные им загадки, написанные нашим тайным языком, который больше никто не понимал. Я вспомнила каждый момент. Все это время он знал, что я его дочь. И мама знала.
– Ты должна была попытаться.
– Да, – согласилась она. Она больше не плакала и говорила твердым голосом. – Но чем дольше мы ждали, тем сложнее было раскрыть тайну. Тем больше я боялась тебя потерять.
Когда бумаги об удочерении были подписаны, а дело о наследстве разрешилось, я официально стала ее дочерью. Я научилась произносить другие слова – папа, дом, семья, дядя. Мы виделись с Билли каждый раз, когда он приезжал в Лос-Анджелес.
Их выдуманный мир начал разваливаться почти сразу же.
Билли приезжал по воскресеньям с подарками, и, глядя на то, как я с криком «Мама!» бегу показать ей ожерелье из бисера или деревянную игрушку, он чувствовал, что его бросили. В маминых глазах читалась вина. Она напоминала себе, что выполняла волю Билли. Тем не менее, когда в его присутствии я говорила «мама», она жалела, что я не назвала ее как-нибудь по-другому.
Они никогда не касались этой темы, отчего напряжение между ними росло. Папа это чувствовал. За ужинами он заваливал Билли вопросами о еде, оползнях, движении грунта. Он старался разрядить обстановку, и Билли с охотой поддерживал разговор. Он признался, что в суши было не так много рыбы, как ему казалось. Что в Квебеке картошку фри едят с рассольным сыром и подслащенной подливкой. Что в Перу морская свинка – фирменное блюдо. «Морская свинка!» – в ужасе вскрикнула я.
Я училась во втором классе. В нашем школьном кабинете стояла клетка с двумя морскими свинками, но Билли пообещал мне, что их никто не съест.
Билли всегда был покладистым. Когда он спросил, можно ли отвезти меня в Сан-Франциско после землетрясения в 1989 году, мама предложила поехать туда вместе, и мы отправились в шестичасовую поездку на ее универсале. Когда он захотел взять меня с собой в Сан-Диего на игру «Падрес», мама предложила сходить на «Доджерс». Детский автодром вместо картинга, вейкбординг вместе серфинга, сноркелинг вместо дайвинга. Билли никогда не спорил, не настаивал на своей идее. Он просто говорил: «Ты права. Так лучше» и соглашался на предложения мамы, будто сам их придумал.
– И так продолжалось много лет. Мы не обсуждали наш уговор. Мы даже не говорили об Эвелин. Порой я забывала, что он тебе не дядя.
Но она ни на секунду не забывала, что я дочь Эвелин.
И Билли не забывал.
Еще один камнем преткновения стала водка. Мама не знала, когда Билли пристрастился к этому напитку. Она не помнила, что он ее пил при Эвелин. Он вообще не пил ничего крепче пива. Мама хранила бутылку дорогой русской водки, на случай если Билли придет в гости. Чем дороже была бутылка, тем быстрее он ее выпивал. Тогда мама перестала покупать водку, и когда она, набравшись смелости, сказала Билли, что алкоголя нет, тот лишь пожал плечами и достал из кармана пиджака две маленькие бутылки.