Высвечивается пропущенный звонок с номера, которого нет в его адресной книге. Это Бернардо! Я хочу поговорить с ним. Даже если мне придется признаться, что тетя так и не появилась. Хочу поговорить, потому что я была неправа в своем упрямстве и мне не следовало уезжать. Я в Париже, но она не пришла. Уже почти полночь, я сижу на полу книжного магазина с четырьмя гораздо более образованными, чем я, молодыми людьми, и мне нечего предложить им, кроме горстки хрустящего горошка и нескольких печений с предсказаниями.
Виктор разрешает мне перезвонить, но при первом же звонке выясняется, что на его телефоне отрицательный баланс.
– Могу я подержать его у себя еще немного? – спрашиваю я, сжимая старую «нокию». – Может, мне перезвонят.
Я кладу телефон на колени экраном к себе. Позвони, позвони, умоляю.
«Это очень важно», – сообщила Вивьен в записке. Но если это так важно, почему же ее до сих пор нет?
11
Уже за полночь, но Джон сидит на своем обычном месте. Юлия предложила навестить его, и все сразу согласились. Хоть я и была совсем измотана, но признаться, что все, чего мне хочется, – это поспать, не смогла. К тому же я понятия не имею, как в этом книжном все устроено. Где, например, можно прилечь? Да и мне в целом не нравится идея остаться здесь одной: не то чтобы мне страшно, но все же пустой магазин совсем не похож на дом. Тем более на мой дом.
– Пить будете? – спрашивает Джон, передавая Оушен бутылку.
В этот раз я тоже сижу на земле. Перспектива возвышаться над всеми была еще хуже, чем явиться на работу в костюме а-ля «я только вылезла из-под моста». Сделав глоток, Оушен протягивает мне бутылку. Не прикоснувшись к содержимому, я передаю ее Виктору.
– Так что, кто из вас читал Сола Беллоу? – начинает Джон угрожающим тоном.
Все молчат.
– Так значит, вы просто кучка олухов!
– Да ты сам только что о нем узнал, – замечает Виктор.
– Да, но в моей жизни было много других занятий. Я, например, был солдатом. Вы когда-нибудь служили?
Он смотрит на Юлию, ожидая ответа, – та смеется, качая головой. Она надела слишком большую для нее вельветовую куртку на меховой подкладке и сидит, прижавшись к Бену, который приобнимает ее за плечи.
– Я даже был женат, – добавляет Джон.
Виктор закатывает глаза.
– Да знаем мы, знаем.
– И вообще, – Джон вскакивает на ноги, – почему, как только я собираюсь что-то сказать, ты вечно меня перебиваешь? Вы, гунны, нас погубили. Мы были развитой цивилизацией культурных и утонченных людей: говорили на латыни, строили водопроводы, мы изобрели правовую систему… Потом с севера пришли они – и все, до свидания. Все кончено. Нам пришлось говорить на языке деревенщин, красить волосы в розовый цвет и есть пиццу с гранатом. Это колыбель цивилизации. Да поймите вы наконец, иначе так и будете до конца дней сидеть с приклеенной к джипу задницей, покупая антидепрессанты в аптеках драйв-ин[35]. Да, Оушен, с тех пор, как ты рассказала мне про аптеки драйв-ин, я перестал спать ночами.
Я смеюсь, пытаясь представить, как выглядит пицца с гранатом.
– Я хотел бы напомнить тебе, что ты австралиец, – говорит Бен. – Если уж на то пошло, ты не строил никаких водопроводов и не изобретал законов. Твои предки танцами вызывали дождь, всунув в нос костяные палочки.
– Как мило! Австралиец, я? Подумать только! Да, я там родился. Случайно. Можете ли вы представить себе, какую сортировку приходится совершать нашему Господу каждую секунду со всеми появляющимися на свет младенцами? Он просто запутался! Кто сказал, что Бог совершенен? Мы же созданы по его образу и подобию, помните об этом, кучка невежд. Вы хотя бы Евангелие читали?
– Она читала. – Виктор показывает на меня. – Она итальянка.
– Я? – Я чувствую пульсацию в висках.
– Ты действительно прочитала Евангелие или только думаешь, что прочитала? – спрашивает меня Джон. Теперь я слышу его австралийский акцент.
Он делает большой глоток. К счастью, этот вопрос не требует ответа. Джон сам уже все решил. Он решил, что ответ отрицательный. Он вещает, что слово Господне кристально ясно и настолько просто, что на протяжении веков его истолковывали неверно. Уж он-то знает, ведь он сам не так давно обратился в веру. Я пытаюсь спросить, что же его заставило уверовать, но Оушен толкает меня локтем.
– Не обращай внимания, – шепчет она.
Джон меня не услышал. Он слишком увлечен своей речью.
– Ну чего вы там застыли, пейте! – восклицает он, передавая бутылку. – Так на чем я остановился? Ах да. Так вот: если раньше мне хотелось рассказать вам о том, что я был женат, то теперь уже не хочется. Это, между прочим, Виктор, из-за тебя. Давайте уже помолчим, потому что у дикарей так водится: говорить много, но при этом ничего не сказать. Давайте не будем углубляться в дебри, оставим рассказы в покое, не будем ничего передавать потомкам. Давайте вообще перестанем читать! Когда ты достигнешь моего возраста, Вик, то поймешь, какой багаж тебе придется нести. И это не значит, что ты сможешь сдать его в камеру хранения и уйти. Нет, дорогой, этот груз будет с тобой всегда.
Бутылка вернулась к нему.
– Ты был женат? – Я спрашиваю не для того, чтобы оживить дискуссию, а потому, что знаю, каково это – хотеть что-то сказать, когда тебя никто не слушает.
– Да, на Мелани. – Он грустнеет. – И она ушла. Я не заслужил такого. Это было… Это было для меня слишком, вот и все.
Неожиданно Джон встает, делает несколько неопределенных шагов по кругу, и я замечаю, что он хромает. Он лезет в чемодан, на котором сидел, и достает еще одну бутылку. У него на лице написано такое страдание, что мне хочется его обнять. Он садится, пытаясь открыть ее. Это одна из тех бутылок с завинчивающейся крышкой.
– А ты что делаешь в Париже? – спрашивает он меня. – Выглядишь испуганной.
– Все из-за моей тети.
Я пытаюсь объясниться, используя как можно меньше слов. Все смотрят на меня, пот стекает по спине, так что блузка прилипает к коже. Английский моментально вылетает у меня из головы.
Едва Джон слышит имя моей тети, его осеняет. С волнением участника телевикторины он называет ее фамилию:
– Вилла Вивьен.
Я делаю глоток и задерживаю дыхание: напиток обжигает мне горло.
– Мы не виделись с ней много лет, – говорит он, тщательно подбирая слова. – После того как Мелани ушла, я несколько месяцев гостил в ее доме, она поставила меня на ноги.
Гостил в ее доме?
– Ты знаешь ее адрес? – спрашивает Виктор.
– Рю Принцесс, двенадцать, – отвечает он не задумываясь. – Как я могу забыть?
Все мое тело напряглось. Я ликую: значит, она не сменила адрес! Впервые с моего приезда дела налаживаются. Если она не появится завтра утром, я знаю, где ее искать.
Мы возвращаемся в «Шекспира и компанию» к трем часам ночи. Так допоздна я не засиживалась со времен лицея. Юлия и Бен держатся за руки, Оушен едва волочит ноги – похоже, она уже спит.
Оушен занимает диван в фортепианном зале на втором этаже, рядом с библиотекой. Бену и Юлии достается кабинет – отделенная от библиотеки небольшая комнатка на втором этаже, с ванной и ключом.
– А мы устроимся здесь, – говорит Виктор, взбираясь на диванчик в детской зоне на втором этаже рядом с лестницей, чтобы вытащить из ниши за занавеской два поролоновых матраса. – Положим их на пол.
Прямо на пол? Значит, он не врал. Я вспоминаю первую и единственную ночь, проведенную в нейлоновой палатке бойскаутов. Несмотря на исходящий от ног запах, я была счастлива. В походе за грибами мы помечали стволы деревьев швейцарским ножом, чтобы не сбиться с пути. Вечером мы жарили на костре воздушный зефир, а скаут-лидер рассказывал нам истории американских индейцев. Я уже было почувствовала себя кабскаутом[36], но родители забрали меня: им стало известно, что одного из старших мальчиков укусила гадюка. Никогда мне не стать Волчонком. Никогда я не научусь строить дом на сваях, не освою ни одной из уже таких желанных специальностей[37] – повара, астронома, актрисы, переводчика или гида по побережью, и не видать мне значка на униформе.
В этом заснувшем крепким сном магазине, больше похожем на игрушку викторианской эпохи, нет ни медведей, ни змей. В худшем случае – пара библиотечных мышей. Но мне приятно думать, что это мой реванш. Моя первая в жизни ночь приключений.
Я быстро пробираюсь в ванную при кабинете и натягиваю ночную рубашку, хотя, по правде сказать, мне за это немного стыдно: кроме Оушен, переодевшейся в пижаму с Микки Маусом, все остальные легли спать прямо в уличной одежде. Я достаю из чемодана беруши и маску для сна, но, так как спать мне уже не хочется, захватываю с собой и офисную папку. Собираю волосы в хвост и, чтобы они не слишком засалились, заправляю их за воротник ночной рубашки. Закрывая чемодан, я с изумлением замечаю сверток из китайской газеты. Как я могла про него забыть! «Возьми с собой подарок, но не открывай его, пока не приедешь на место». Я уже здесь, и мне следовало распаковать его несколько часов назад. Внутри могло быть объяснение, но об этом я не подумала. Ногтем приподнимаю клейкую ленту в надежде получить хоть какие-то хорошие новости. Скотч легко отрывается, газета падает на пол, а у меня в руках остается пара новых простыней.
– Что за… – Но возглас застревает у меня в горле.
Тетя знала, что я буду ночевать здесь? Она приедет завтра?
Мысли скачут по кругу. Простыни пахнут клубникой – и пока это все, что мне нужно.
Виктор положил наши матрасы в детской зоне. Не знаю, почему он так любезен со мной. «Будьте гостеприимны с незнакомцами, любой из них может оказаться ангелом», – вижу я надпись над проемом в стене, ведущим в библиотеку.
– Девиз этого места, – вполголоса поясняет Виктор.