Виктор присвистнул, я, немного смущаясь, неуверенно приблизилась к ним, таща за собой чемодан, но они посмотрели на меня с радостью, как будто я гонец, который принес какие-то хорошие новости. Почему им не безразлично, что я вернулась?
Виктор и Бен захотели спуститься к Сене и навестить Джона.
– Давай останемся в магазине? – предложила мне Юлия.
Мы поднялись в библиотеку. Заглянув в мою сумку, она увидела там печенье с предсказаниями.
– Развернем одно? – предложила она. – Ты съешь печенье, а я прочитаю записку.
Мне подумалось, что это ужасная идея: а вдруг она получит грустное послание? Но Юлия радостно, как ребенок, хлопала в ладоши, ее глаза светились надеждой. Она с волнением ждала, когда ей разрешат вытащить печенье.
Я держала перед ней открытую упаковку, молясь, чтобы она извлекла оттуда какую-нибудь обнадеживающую фразу. Если никто не видит, как вы едите это печенье, значит, оно низкокалорийно. Мне пришлось его съесть, и оно, конечно же, содержало кучу калорий, но я не жаловалась.
Лежа на полу, мы представляли себе, какой будет жизнь Ноа. Нам казалось, что это девочка. Мы видели, как она ползает вокруг книжного шкафа, тянет в рот упавшие с полок тома, играет с Колетт, спит в кабинете, свернувшись калачиком рядом с Юлией, а в будущем, сидя на берегу Сены, делает домашние задания, возможно, под руководством Джона. А когда вырастет, она покатится по миру, как ее родители.
– В ней уже все заложено, – сказала Юлия. – Ее жизнь уже написана и находится в ней, как кинолента.
Мне очень понравилась эта идея. Правда ли это? Наша судьба содержится в генетическом коде? Неужели компания по производству энергетических батончиков, острые и пряные морские водоросли и пирожные «макарон» существовали уже в утробе моей матери? А это путешествие? И встреча с Юлией и Виктором? Тоска по брату, нежно-голубой свитер Бернардо, решение оставить театр? Юлия была в этом твердо убеждена.
Я узнала, что ей двадцать три года и что кровная связь для нее ровным счетом ничего не значит – семьей может быть любая группа людей, объединенных взаимной привязанностью.
– Друзья – это родственники, которых мы выбираем себе сами, – сказала она.
– Это действительно так, ценность имеет только то, что выбираешь сам, – ответила я, повторяя слова Аалока Кумара Вилла.
Она выросла без родителей, без братьев и сестер. В детских домах она встречала людей хороших и очень плохих, но, в конце концов, разве не то же самое происходит и в семьях, в которых мы рождаемся?
Я не нашлась что ответить. Мне хотелось обнять ее, но как-то не получилось, поэтому я просто лежала рядом и слушала.
– Не говоря уже о многочисленных ограничениях и условностях, которые родители навязывают своим детям, – продолжала она. – Дети несвободны, потому что наследуют неврозы родителей.
Есть такие африканские племена, объяснила она мне, в которых молодняк воспитывается совместно группой людей. Каждый взрослый передает ребенку то, что знает и умеет сам, и то, что, по его мнению, будет для него полезно, даже если его учение идет вразрез с наставлениями другого члена племени. Такое воспитание не ставит под угрозу свободу личности, потому что дети усваивают только то, что сами считают нужным, при этом нет риска, что они вырастут под влиянием ограничений, установленных одной парой людей.
– Китайская пословица гласит: богатый найдет родных даже среди чужих. – Юлия села, воодушевленная собственной речью.
Ей предстояло пройти прослушивание в театральной школе Жака Лекока. Она не хотела отказываться от этого из-за беременности. Желание стать актрисой было в ней всегда, она мечтала воплощаться в разных жизнях, путешествовать с труппой, самовыражаться на сцене. Мне бы тоже этого хотелось, но я никогда бы не призналась в этом, если бы она опять не повторила: «Ты же понимаешь? Понимаешь?» Я понимала. Действительно понимала. И как мне доказать это, не открыв ей ту маленькую частичку души, которую я так долго от всех скрывала?
– Да, конечно, я понимаю, – ответила я и рассказала ей об академии и о прослушивании, которое провалила.
Суть проблемы заключалась в том, что мне было стыдно. У Юлии были мечты, за которые можно зацепиться, мечты, о которых она не сожалела, а скорее использовала как щит. А у меня щита больше не было. Я сдалась.
Я спросила, что она будет делать, если ее все же примут в «Лекок», как она организует быт с Ноа.
– Найду способ, – ответила она, – даже если для этого придется отложить все на год.
Она была уверена, что может рассчитывать на обитателей книжного магазина. И потом, у нее был Бен. Бен примет Ноа, он согласится на любые перемены, просто ему нужно время.
Юлия смотрела на меня с улыбкой, полной надежды, так что я совсем расчувствовалась. Она спросила меня о доме, в который мы собираемся переехать с Бернардо. Я рассказала ей о разделенных перегородкой кухне и гостиной на первом этаже, о двух спальнях с ванной комнатой наверху, о балконах и саде. Все это было мне так хорошо знакомо, но почему-то звучало как-то неправильно.
– А собака и гараж у вас будут?
– Насчет собаки не знаю.
Юлия прищурилась – возможно, чтобы лучше представить себе ситуацию. Она не оценивала и не осуждала меня. Она даже не выглядела удивленной.
– А что насчет Бернардо? Что ему нравится?
– Рестораны для гурманов, поездки на море… и, конечно же, выигранные в суде дела.
– Я рада, что ты не уехала, – прошептала она, прежде чем мы отправились спать.
– Просыпайся! – кричит Юлия, совершая пируэт рядом с моим матрасом. – Поехали на Пер-Лашез!
– Что? – Я снимаю маску для сна.
Беруши, должно быть, выскользнули ночью, и я шарю по простыням, чтобы их найти. Физически я чувствую себя совсем опустошенной. Я уснула на рассвете в неестественной позе, и теперь у меня онемела вся правая сторона.
– Что такое Пер-Лашез?
Наконец я нахожу свои затычки для ушей: одна лежит подо мной, другая скатилась с матраса. Я встаю, чтобы ее поднять.
– Как это «что такое»?! Это кладбище.
– Кладбище?
– Отнесем букет цветов Эдит Пиаф.
Отношения с кладбищами у меня не складываются, но я решаю промолчать.
– Мне надо в Сорбонну, – объявляет Оушен, протирая глаза. – Открою магазин и сразу пойду.
Пока Юлия идет переодеваться, я проверяю телефон. Пришел ответ от Бернардо:
Я волнуюсь, позвоню тебе.
Я пишу Веронике письмо со своего телефона, объясняю, что застряла в Париже из-за забастовки авиадиспетчеров. За два года я не пропустила ни одного рабочего дня. Добавляю, что мне очень жаль и что я могу продолжить работу удаленно, на результат это не повлияет.
Когда звонит Бернардо, я признаюсь ему, что так и не встретилась с тетей. Говорю, что мы с ней скучали друг по другу. Я не волнуюсь. Мне не следовало лгать родителям, и использовать забастовку как предлог – это мелочно. Вероятно, мне вообще не стоило сюда приезжать, и именно сейчас мне следовало бы целиком посвятить себя работе. Я понимаю, что сделала все неправильно. Но обещаю вернуться завтра.
Разговор я завершаю с ощущением, что он неверно меня понял, но вместе с тем я никогда не была более искренней.
«Очень жаль, – пишет мама, – сегодня вечером мы должны были идти к швее, ты не забыла? Надо бы уже подумать о платье. Но раз так получилось, я позвоню ей и отменю встречу».
Свадебное платье.
Каждый год в канун Рождества, на Пасху и второго июля мы ходим на кладбище, чтобы моему брату не было одиноко. В течение многих лет по утрам в понедельник я читала его гороскоп. По знаку зодиака он Рак. Женский знак, управляемый Луной, стихией воды, белый цвет, счастливое число – два. Представители этого знака видят подстерегающие их многочисленные опасности и постоянно защищают свое личное пространство. Доступ на их территорию открыт лишь избранным, которых они окружают заботой и защитой, как ни один другой знак. Я часто думаю: была бы я в их числе?
Я представляла нас двоих на двухъярусной кровати – я наверху. В моих фантазиях он изобретал полезные и странные вещи вроде удлинителя, позволяющего выключать свет прямо из-под одеяла, или автоматической мойки для ног.
В моих снах я влюблялась в его лучшего друга, рыжеволосого мальчика, с которым он пытался перелезть через изгородь в саду и прогуливал школу. Его звали Артуро. Для Артуро я исполняла страстные монологи и танец живота, который однажды увидела по телевизору.
Когда дома были проблемы, я представляла, что обсуждаю их с братом. Понятно, что он всегда был на моей стороне. Он брал на себя всю ответственность. Когда я слышала, как родители спорят внизу, он говорил: «Давай поиграем в карты» или «Расскажи мне страшную историю». И я рассказывала. И только в конце осознавала, что была одна.
Потом я выросла, а он так и остался ребенком.
Юлия решила, что, если на прослушивании в «Лекок» ее попросят что-нибудь спеть, она исполнит песню Эдит Пиаф. Но ходят слухи, что с теми, кто поет ее песни на сцене без разрешения, происходят страшные вещи. Именно поэтому она хочет поехать на Пер-Лашез и получить ее благословение.
У меня нет сил объяснять, почему я предпочитаю не посещать кладбища. Поэтому просто нахожу повод отказаться и при этом не кривлю душой: мне надо дождаться тетю.
– Оставь ей записку, – советует Виктор, стоя на диване в детской зоне и укладывая в нишу свой матрас. – Чарли все равно ее узнает. Если она придет, пока тебя не будет, он нас предупредит, и мы сразу же сюда прибежим.
Юлия смотрит на меня с надеждой. На мой счет у них нет никаких ожиданий, но вместе с тем они не допускают, что я могу дать заднюю. Это было бы равносильно предательству.
Магазин внизу все еще погружен во тьму. Бен выталкивает на улицу стеллажи. Мы с Виктором заполняем их книгами. Юлия выставляет табличку «Входите! Мы открыты» и включает свет. Оушен открывает дверцы полок с подержанными томами и расставляет их по местам. Чарли привязывает свой велосипед на улице, машет нам рукой и садится за кассу. Наступил новый день, и магазин вновь открылся.