– И что из этого?
– Ну как это что? Значит, не только мы испытываем конфликт между свободой личности и чувством принадлежности к сообществу себе подобных. Это природный инстинкт. Понимаешь, нельзя все мерить рационально, это сильнее нас. Мы являемся частью большой системы, и не все проблемы подлежат урегулированию. Быть может, иногда нужно просто с этим смириться? Ведь испытывать противоречивые чувства – это наше естественное состояние.
Любить тетю и вместе с тем ее ненавидеть? Испытывать желание остаться здесь и одновременно хотеть вернуться домой? Быть собой и при этом не разочаровывать тех, кто хотел бы видеть меня в другом качестве? Я просто не знаю, как это сделать – принять в себя две противоборствующие силы и при этом продолжать жить спокойно. Виктор возвращается к чтению, а я снова открываю свою книгу.
Я оставила сына, переродилась.
Я пыталась найти в жизни свет, и в этом моя вина.
Я думала только о себе.
Но если нам плохо, кому мы сможем помочь?
Краем глаза я замечаю, как внизу скользнуло что-то темное. Хорек! Вивьен здесь! Сердце разрывается в груди, как петарда. Я видела его всего лишь мельком, но точно знаю: это был хорек на поводке. Я опускаю голову, прячу руки в цветастое платье и думаю лишь о том, что скажу тете, когда подниму глаза и увижу ее перед собой. А может быть, она заговорит сама.
Я делаю глубокий вдох, набираюсь смелости и оглядываюсь по сторонам, но перед нашим столиком нет никого. Тетя в кафе не заходила.
– Вик… – Я трясу его за руку. – Я видела хорька.
Он медленно поднимает голову, все еще погруженный в чтение.
– Что, прости?
– Жди меня здесь, – поднявшись, говорю я ему.
Я спешу по улице Легравренд в южном направлении, заглядываю в магазины и в каждую открытую дверь, озираюсь на перекрестках – хорька нигде не видно. На мгновение останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, затем поворачиваю назад и иду по тротуару в противоположную сторону, но так и не встречаю ни пожилых женщин, ни похожих на выдру животных.
Вернувшись в кафе, я вижу там только наши книги и кофейные чашки, а также мою сумку, одиноко висящую на спинке стула. Я выглядываю в окно на проспект Домениль: Виктор, запыхавшись, бежит обратно.
– Я видел их там. – Он указывает направление. – Какой-то парень, и с ним хорек на поводке.
– Ты уверен?
Виктор убежден. Поводок был ярко-красный, как тот, что мы видели в Шато-Руж, а у парня были черные волосы, подстриженные под ежик. Но почему вместо тети сюда пришел какой-то парень?
– Хорошо еще, что тем временем не украли мою сумку, – замечаю я, когда мы снова садимся за столик. – Ты мог бы взять ее с собой на всякий случай.
Он с ухмылкой закатывает глаза.
– Разве ты не мечтала жить налегке?
Когда наконец появляется Ходоровски, кафе уже переполнено. Но ни моей тети, ни хорька по-прежнему не видно. Парень и животное как будто растворились в воздухе. Ходоровски следует по залу, и я не успеваю его как следует рассмотреть, затем он вдруг выходит из-за барной стойки. Седовласый и седобородый, он устремляет на собравшихся гипнотический взгляд. Бармен поднимает прозрачную чашу с именами.
Наступает тишина. Ходоровски без всяких предисловий вытягивает первое имя, произнося его хриплым голосом с сильным испанским акцентом. Его ассистент переносит имя на доску, кодируя написанное римскими цифрами. В воздухе висит какое-то электрическое напряжение. Я время от времени оглядываюсь в поисках Вивьен, но нигде ее не вижу.
Имена на доске следуют одно за другим, пока Ходоровски не объявляет:
– Олива Вилла. Номер четырнадцать.
Виктор резко оборачивается. Я чувствую, как кровь приливает к лицу и сердце бешено бьется.
Стараясь унять дрожь, я вынужденно поднимаю руку. Ходоровски смотрит на меня с намеком на улыбку. И тут я замечаю, что мое имя уже записано на доске.
– Зачем ты сообщил мое имя? – ругаю я Виктора, когда жеребьевка возобновилась.
– Я ничего не сообщал, клянусь. – Он вскидывает руки, защищаясь.
Кажется, он говорит искренне.
Я пытаюсь проникнуть к стойке, чтобы поговорить с барменом, по ходу находя словарь.
– Извините, вы не знаете, кто указал мое имя?
Он вопросительно смотрит на меня.
– Кто указал мое имя? – Я повторяю попытку. – Олива Вилла.
И, о чудо, он меня понимает. Он раскладывает записки на стойке, находит среди них мою и протягивает мне. Я сразу замечаю, что она написана на другой бумаге. Бесцеремонно вырванный из тетради листок в клетку. Печатными буквами, косым, до боли знакомым почерком в ней значится мое имя. Неужели здесь побывала тетя? Но как она смогла положить записку, оставшись при этом незамеченной? И главное, зачем она это сделала?
Ходоровски со своим ассистентом сидят в глубине зала за небольшим столиком, на котором разложена колода Таро. Ассистент поднимает доску, называет имя и при появлении счастливчика вычеркивает его из списка.
Виктор тем временем сел обратно и развернул стул так, чтобы оказаться лицом к месту событий.
– Простите за настойчивость, – говорю я бармену, который сосредоточенно наблюдает за действиями маэстро, опираясь локтями о стойку. Я быстро сверяюсь со словарем. – Вы помните даму… которая приходила сюда и оставила эту записку? Пожилая женщина, с хорьком.
– Да, была здесь одна женщина, она говорила мне, что у нее есть хорек, но она не взяла его с собой. Это было приблизительно… месяц назад.
Месяц назад?
– И она оставила записку?
– Она ничего не оставила. Она просто участвовала в жеребьевке.
– Не могли бы вы описать, как она выглядела?
– У нее были длинные рыжие волосы, – отвечает мужчина. – Это все, что я помню.
Я благодарю его и возвращаюсь за столик, не желая причинять беспокойства.
Рыжие волосы?
30
И зачем я тогда осталась?
Что заставило меня подойти к этому столику? И дело даже не в неловкости, которую мне бы пришлось испытать, если бы на глазах у всех я отказалась от участия в сеансе. Этого я могла избежать, покинув кафе еще раньше. Тем не менее я осталась, как это сделали Эстрагон и Владимир. Я осталась и ждала – быть может, мне хотелось узнать, где именно во мне появились трещины и прольется ли через них свет.
Ходоровски разговаривал с картами Таро, как с людьми. С теми, кто сидел впереди, он говорил по-испански, а ассистент при необходимости переводил на итальянский, французский или английский.
Одному мужчине он посоветовал бегать в женской одежде вокруг дома, девушке – разговаривать с матерью в положении вверх ногами, старику – отправиться в центр, где ему помогли бы заново пережить момент рождения, мальчику – семь раз прополоскать рот, прежде чем говорить, женщине – пойти в тир и пострелять.
Я взяла себя в руки и сказала себе, что в любом случае мне совсем не обязательно выполнять его рекомендации. Когда наконец произнесли мое имя, отступать было уже поздно. В сопровождении Виктора я направилась в начало зала – в первом ряду оставалось одно свободное кресло.
– Зачем ты здесь? – решительно спрашивает Ходоровски.
Чтобы не смотреть ему в глаза, я поправляю платье.
– По ошибке.
На его лице появляется что-то вроде благожелательной ухмылки.
– Я не читаю будущее, читать будущее – значит его создавать. Меня интересует настоящее.
Я киваю. Не могу поверить, что сижу напротив человека, которого многие считают гуру, в ожидании его психомагических рекомендаций.
Ходоровски раскладывает передо мной карты веером, рубашкой вверх.
– Выбери три карты.
Я быстро указываю ему карты, затем кладу руки обратно на колени. Несколько человек вокруг меня конспектируют, и я стараюсь не обращать на них внимания.
Ходоровски раскрывает первую карту, сдвигая влево, чтобы лучше ее рассмотреть. На ней изображен путник в шляпе с бубенчиками, с палкой и сумой на плече; сзади его подталкивает собака или, возможно, волк.
– «Шут», – объявляет Ходоровски, поглаживая карту. – «Шут» означает исходящую безграничную энергию. Этот аркан часто символизирует сильное стремление к переменам, олицетворяет свободу, беззаботность и удачу. Он также может предвещать благоприятное путешествие, которое разрешит проблемы и побудит к внутреннему росту. Эта карта рекомендует продолжать движение по новому пути и не отчаиваться: это правильный маршрут.
Я отвожу взгляд, чтобы скрыть удивление. Путешествие? Внутренний рост?
– Если «Шут» приближается к другой карте, – продолжает Ходоровски, – как в данном случае: видишь, как он приближается ко второй карте? – он заряжает ее своей энергией. Поэтому вторая карта имеет решающее значение.
Он резко переворачивает ее. На карте изображен скелет с серпом, лежащий на черном поле, усеянном отрубленными руками, головами и ногами.
– «Смерть», – стонет кто-то. Этим кем-то оказался Виктор.
Ходоровски быстро поправляет его:
– Это безымянный аркан.
Сначала шут, теперь смерть.
– Хотя на первый взгляд может показаться обратное, эта карта не несет в себе негативного смысла, – уточняет Ходоровски. – Она лишь указывает на глубинное преобразование. Она требует, чтобы мы отпустили то, что было нам дорого, но в какой-то момент перестало способствовать нашему личностному росту. Если смотреть глазами разума, такой поступок может показаться безумным, но в то же время сердцем мы будем чувствовать его необходимость.
Ходоровски смотрит на меня, желая оценить произведенный его словами эффект. Надо сказать, что за последнюю неделю слово «безумие» приходило мне на ум чаще других.
– Когда выпадает эта карта, внутренняя трансформация зачастую уже случилась, – добавляет таролог, – нужно просто осознать ее.
Я стараюсь выдержать его взгляд.
– Безымянный аркан являет собой новый образ жизни, новые проекты, новые идеи, за которые – разумеется, как и за любые серьезные перемены – нужно заплатить определенную цену.