Закутавшись в куртку Виктора и с шарфом Юлии на шее в пять утра я заявилась в кондитерскую. Друзья готовили меня к выходу на работу, как заботливые родители собирают дочку в первый школьный день.
В этот ранний час в кафе была только Элла, она очень быстро говорила, выдавая свое волнение. Я внимательно слушала и делала записи, попутно ее успокаивая. Я никогда не была такой прилежной, даже когда училась в школе у монахинь.
Кто-то стучит в окно, я поднимаю голову – это Одетта. Уже половина десятого. Она проскальзывает в раздевалку и появляется оттуда в фартуке и с собранными в конский хвост волосами.
– Bonjour, – говорит она и надкусывает круассан с медом.
Мы завтракаем втроем за барной стойкой, Одетта нахваливает мои круассаны. Это чудо, но они действительно удались на славу. Мне кажется, что я нахожусь здесь уже несколько дней. Всего за четыре часа я наготовила два подноса круассанов, генуэзский кулич «Пандольче» с лесными ягодами, десятки булочек с изюмом и шоколадом и пятнадцать кексов. Я будто заговорила на языке, который с детства был мне знаком и который считала безнадежно утраченным.
Одетта расставила столы и открыла заведение, скоро начнут прибывать посетители. Они сядут за столик и сделают заказ. Заметят ли они что-нибудь необычное? Будут ли возмущаться и требовать вернуть деньги?
Ганаш из белого шоколада с шиповником. Я сверяюсь со своими записями. Я натираю шоколад и ставлю на плиту сливки со стручками ванили. Треть горячих сливок смешиваю с шоколадом и взбиваю блендером, постепенно добавляя оставшиеся сливки и сливочное масло. Как только крем становится однородным, я крошу в него секретный ингредиент. Лепестки оставляют на пальцах сильный аромат. Я выкладываю смесь в неглубокую посуду и ставлю в морозильную камеру для кристаллизации.
Мне удается оставаться сосредоточенной даже с появлением первых клиентов. Я вынимаю из духовки малиновые безе и ставлю их в сторону. Готовлю фисташковые и мускатные меренги, кладу их в духовку и приступаю к приготовлению крема шантильи и фиников для начинки. Время от времени я поглядываю на сидящих за столиками посетителей. Они выглядят довольными. Похоже, мои творения пришлись им по душе. Я наполняю круассаны начинкой и раскладываю их в ряд на прилавке.
Хотя обычно в заведении многолюдно, в свободное от обслуживания клиентов время Одетта останавливается с кем-нибудь поболтать.
При помощи кондитерского мешка, наполненного шоколадом с ароматом розы, я украшаю торт мильфей. И тут я замечаю его. Он стоит прямо за стойкой, на его лице застыло недоуменное выражение.
Я вытираю руки о фартук.
– Я давно наблюдаю за тобой из окна, – говорит Бернардо, – но ты была слишком сосредоточена, чтобы меня заметить.
Кондитерский мешок выскальзывает у меня из рук и падает на пол. «Слишком сосредоточена, чтобы заметить» – эта фраза кажется мне метафорой моей жизни.
– Прости, пожалуйста, – отвечаю я, но потом задумываюсь, а стоит ли за это извиняться.
Что Бернардо делает в Париже? Когда он приехал? Как он меня нашел? Кто сказал ему, что я здесь? Он заходил в книжный магазин?
Я опускаю глаза на торт, пытаясь скрыть замешательство.
– Если вдруг что-то не получится, потребуется полчаса, чтобы исправить ситуацию. И все равно это будет заметно.
Он разглядывает надпись «Bon anniversaire Claire!»[74] и улыбается.
– Тебе всегда это хорошо удавалось.
Что именно? Печь или прятаться?
Бернардо в этом интерьере действует на меня так же, как цвет фуксия в круге Иттена в сочетании с фиолетовым. Пока выпекаю меренги, я несколько раз обжигаюсь. Я засовываю руку под холодную воду, смотрю на настенные часы: уже два.
– Конец моей смены через час, – говорю я. – Присаживайся пока. Я что-нибудь тебе принесу.
Мой голос кажется мне чужим.
Пытаясь побороть дрожь в руках, я смазываю белой глазурью пятнадцать порционных морковных пирогов.
– Может, пройдемся? – предлагаю я, когда мы выходим из кондитерской.
Я уже и забыла, как Бернардо красив. В нем нет ни одной лишней черточки. От него пахнет мылом, у него идеально отглаженная рубашка и розовые, как у ребенка, руки. Давно я не находилась рядом с таким опрятным человеком.
Еще неделю назад я и сама, наверное, производила такое впечатление. Каждое утро и каждый вечер я принимала душ, всегда держала в сумке дезодорант и влажные салфетки на всякий случай. Я смотрю на свои голые руки, местами покрытые слоем муки. Мои пальцы потрескались, а на платье отчетливо видны пятна. Бернардо пугает меня. Мысль о том, чтобы к нему прикоснуться, впервые вызывает во мне смущение. Я засовываю руки в карманы.
– А ты изменилась, – говорит он.
Я не думаю, что он имеет в виду мои распущенные волосы и платье в цветочек, тем не менее не горю желанием узнать, что именно он подразумевает. Я решаю сводить его на канал Сен-Мартен. По воскресеньям там многолюдно и весело, нам сейчас совсем не помешает немного развлечься.
– Обратный рейс у меня в семь часов.
Я тру глаза, они горят от усталости. Бернардо в Париже. Он идет рядом со мной.
– Поедем вместе?
Я чувствую себя как в детстве, когда однажды мы были на море, а сын друзей моих родителей «в шутку» держал мою голову под водой. Сказать Бернардо «да» значило бы опустить голову под воду.
Я должна была научиться ловить волну, но у меня ничего не вышло. Какие еще указания могла бы дать мне Манубрио? Я пытаюсь сделать несколько глубоких вдохов, но это не помогает.
Я молчу.
– Ты ведешь себя как ребенок, – говорит Бернардо.
На канале Сен-Мартен царит праздничная атмосфера. Как по мне, так даже слишком праздничная. Я поворачиваю налево, к Сене.
Я никогда не видела Бернардо таким потерянным. Я не знаю, что ему ответить.
– На самом деле ты могла бы сказать многое, – настаивает он.
– Например?
– Например, объяснить мне, почему ты все еще здесь, почему исчезла, что вообще происходит. Или хотя бы просто извиниться.
– Извиниться?
Виктор бы ответил, что у меня есть полное право оставаться здесь сколько угодно и что я не должна ни перед кем извиняться. Но так ли это? Я в этом не очень уверена, и все же…
– Мы собираемся… собирались? – Бернардо прочищает горло, чтобы справиться с волнением. – Мы собирались пожениться.
Он пытается взять меня за руку, и я вздрагиваю, сама не зная почему.
– Все было хорошо.
– Сейчас тоже все хорошо, разве нет? – Я пытаюсь убедить в этом и его, и себя.
Чтобы вернуть меня, Бернардо проделал путь до самого Парижа. На самом деле он прав. Все было хорошо, но теперь все изменилось, и я не могу ему об этом сказать. Тротуар очень узкий, и мы идем по бульвару дю Тампль гуськом.
– Через две недели я забронировал уик-энд на Капри, там будем только ты и я.
Я нахожусь под водой уже несколько минут, а Бернардо давит все сильнее.
– Я думал сделать тебе сюрприз и снял номер в отеле Quisisana[75]. Мне хотелось тебя порадовать.
– Неужели для этого необходимо ехать в шикарный отель?
Бернардо широко раскрывает глаза. Не думаю, что я когда-либо была с ним так откровенна, но сейчас мне просто нужно всплыть на поверхность.
– Там будет мой начальник, – продолжает он. – Я хочу продемонстрировать ему, что посещаю правильные места. Я строю для нас будущее.
Такси перед нами громко сигналит перегородившему дорогу фургону. Мы останавливаемся и ждем, пока рассосется пробка.
– А как же твоя работа? – спрашивает Бернардо. – Ты готова пожертвовать и ей?
Я не знаю, стоит ли ему об этом говорить, мне стыдно, но в конце концов я решаюсь признаться: работы у меня больше нет.
Фургон уезжает, оставляя за собой облако выхлопных газов, в которое ныряет нервный таксист. На улице воцаряется тишина. Бернардо молча на меня смотрит.
– Париж здесь ни при чем, они все равно бы так со мной поступили. За те же деньги они могут позволить себе взять на работу двух человек. Они просто обманули меня, дав надежду.
Я наконец выныриваю и пытаюсь понять, смогу ли теперь дышать свободно.
– Знаешь, во многих компаниях такое периодически случается. Ты найдешь другую работу, – успокаивает он меня.
– Я не уверена, что хочу продолжать ломать голову над изобретением новых способов продажи…
– Тебе совсем не обязательно делать карьеру, для этого есть я. У нас будут дети, ты сможешь о них заботиться.
Вода попадает мне в нос.
– А что, если мне не хочется заниматься только этим? Быть просто мамой?
– Значит, ты хочешь быть похожей на свою тетю? Эта женщина – полная неудачница. Об этом знают даже стены. Ты сколько здесь уже пробыла? Неделю? А она так и не появилась.
Я объясняю, что у Вивьен возникли проблемы, что у нее уважительные причины и именно поэтому она пока не пришла. «Но правда ли это?» – спрашиваю я себя.
– Просто смешно, как безоговорочно ты ее защищаешь.
– Она тоже имеет право на защиту. Все имеют на это право, разве нет? И ты, как никто другой, должен об этом знать.
Нам мало известно о тете и о ее жизни, а Бернардо не знает ровным счетом ничего. Мне, по крайней мере, знакома ее боль.
– Я так и знал, что все это бесполезно.
Мой взгляд падает на вышитые на его рубашке инициалы: «Б. Д.». Я думаю о Викторе, о том, что если когда-нибудь у него и появится рубашка с инициалами, то они обязательно будут принадлежать кому-то другому. А сама рубашка будет поношенная.
Мы дошли до Отель-де-Виль и по мосту перешли к собору Нотр-Дам.
– А как же мы? – спрашивает Бернардо. – Наши отношения ты тоже ставишь под сомнение?
«Это правильные перемены, они происходят у тебя внутри».
Бернардо решил прожить со мною всю жизнь, всегда быть рядом. Но готов ли он принять меня такой, какая я есть на самом деле?
– Да, и их тоже.