, как мой отец. Предчувствие заставило меня обратиться в конец книги. Как я и предполагала, там было продолжение послания. На сей раз оно было написано ручкой зеленого цвета.
Да. Должно быть, ты уже догадалась. Твой отец – это мой сын.
Зачеркивание.
Да, я его мать. Твоя бабушка. И да, я кругом была неправа.
Длинное зачеркивание.
Это было немыслимо, непостижимо, безумно. Заводить детей по ошибке было не по правилам. Мать отказала мне в этой возможности, а потом и вовсе забрала у меня ребенка. И тогда я уехала. Себе она доверяла ровно настолько, насколько не доверяла мне.
Несколько месяцев подряд, уже будучи в Париже, я ночи напролет лежала с открытыми глазами, глядя в потолок. Мое тело еще хранило следы той сущности, которую я приняла в себя и взрастила, и это еще больше усиливало окружавшую меня пустоту. Мне было стыдно ходить по улицам, я избегала смотреть на себя в зеркало, мне хотелось просто куда-нибудь исчезнуть. Я утратила что-то, что никогда мне не принадлежало и на что, по сути, не имела никакого права.
Меня изгнали. Я произвела на свет брата, который превосходил меня по всем параметрам и обладал большими привилегиями. Я ненавидела и любила его одновременно, он вызывал во мне и страх, и нежность. А потом и он, в свою очередь, будет ненавидеть меня, любить и опасаться. Твоему отцу никогда не нравились ни мои мысли, ни мои поступки. Быть может, в глубине души он догадывался, что мы живем во лжи, и именно это побуждало его относиться ко мне с неодобрением.
Я не ищу оправданий: мы могли бы спастись вместе, но вместо этого я сбежала одна.
Именно тогда я и начала писать. Писать отчаянно, обо всем на свете, в попытках увековечить на бумаге всякую рожденную мысль, по косточкам разобрать каждое мгновение. Писать о том, насколько я не понимала отведенной мне роли. Я была Марчелло никем, всего лишь сумасбродной сестрой. Я пыталась нести в его жизнь свет, хотела помочь ему обрести свободу, но в итоге вызывала в нем только раздражение. Твой отец рос с чувством ненависти ко мне и сам же от этого страдал. Он взрослел под влиянием матери, которая была только моей, но по факту – и его тоже.
Зачеркивания.
Он был зачат в Сан-Фруттуозо.
Зачеркивания.
Пока мы с тобой были в Лигурии, твой отец наткнулся на мой открытый чемодан, в котором на самом виду лежала рукопись. Конечно, он не должен был ее читать, ведь каждый имеет право на личную жизнь. Но всегда происходит лишь то, что должно случиться, и каждому из нас уготована своя судьба. Значит, такова была моя.
Он прочитал и понял все, даже то, что не соответствовало действительности.
Что я не только была его матерью, но и поведала об этом всему миру прежде, чем он сам об этом узнал. Я уже не могла ничего исправить.
Действительно ли я хотела издать эту книгу? Да, нет, не знаю.
Зачеркивание.
Целых восемь лет я не находила в себе сил написать ни слова. Я пыталась жить как все, приспособиться к ситуации. Я коротала дни, чередуя работу в офисе с прогулками по городу, ходила на выставки, на светские рауты, не имея при этом пристанища. Я говорила себе, что если буду продолжать бороться, то, возможно, когда-нибудь смогу исцелиться.
Значит, не было никакого Питера О’Тула, ни домика с хищными растениями и кроликами породы Гавана в перигорской деревушке. Не было ни монастыря, ни миссии в «черной Африке», ни китайских секретных служб. Оказывается, тетя жила гораздо более обыденной жизнью, чем я себе представляла.
Я написала тебе столько писем! Но так и не отправила их. Я отказалась от вас, чтобы не причинять вам еще больше страданий. Что сказал тебе отец?
Чернила черного цвета.
Когда выяснилось, что оставшееся мне время стремительно утекает, я вдруг осознала, что настала пора жить. Мне оставалось сделать лишь одно. Я достала из ящика рукопись, отправилась в Руан и сняла там комнату. Все остальное не имело значения. Нужно было всего лишь поведать миру мою историю, отдать дань справедливости, очиститься от позора, посмотреть страху в глаза. Я придумала имя автора, ведь кто именно написал историю, не имеет значения. По стечению обстоятельств книга имела успех!
Мне выпало подарить свою жизнь миру. Теперь я вручаю ее тебе. Я так много не успела тебе рассказать, так многому хотела бы научить тебя: любоваться виднеющимся за крышами домов закатом, с уважением относиться к тому, кто совершил ошибку, управлять необъяснимой энергией, которую называют вдохновением, стараться дарить окружающим то, чего мы были лишены сами, благодарно принимать свои маленькие свободы.
А еще я хотела подарить тебе Париж.
Чернила красного цвета.
Ты когда-нибудь читала произведения Фритьофа Капры?[97]Если применить понятия классической физики к строению атома, то можно обнаружить ряд парадоксов. Так появились квантовая теория и теория относительности.
Свет, моя дорогая Олива, является одновременно частицей и волной. Кот Шрёдингера и жив, и мертв. Причина-следствие, пространство-время и все остальные понятия, которые мы используем для описания природы, ограничены, они лишь порождение нашего разума. Реальность не является бинарной, любая сущность может быть в равной степени истинной и ложной. Так и в случае со мной: меня можно считать виновной и вместе с тем не виноватой.
Любое незыблемое представление о нас самих – это чистейшая абстракция, застывшая мысленная установка.
Я уже говорила, что в течение нашей жизни мы неоднократно рождаемся и умираем, однако теперь я поправлюсь: мы делаем это ежеминутно, ежесекундно. Поддержание привычного образа – это чистая иллюзия. Как только ты это поймешь, Олива, перед тобой откроются все двери мира. Мы – люди, и наши ошибки навсегда останутся с нами, но вместе с тем они не должны играть решающую роль в наших отношениях с реальностью, с Богом, с этим миром и Мирозданием в целом.
Как бы мы это все ни называли.
Прости, если я непонятно выражаюсь, но я не в состоянии подобрать правильные слова, чтобы выразить свои мысли. Мне кажется, что таких слов просто не существует в природе. Я решила больше не писать ни строчки. Сейчас я делаю это в последний раз, и свое послание посвящаю тебе.
Я уезжаю на север, в царство света. Я не беру с собой вещи, мне ничего не нужно. Я хочу погрузиться в природу, где божественность раскрывается со всей полнотой. А после смерти мне хотелось бы превратиться в дерево.
Я понимаю, что тебе наверняка захочется разыскать меня. Не делай этого. Оставь мне эту свободу. Олива, я скучаю по тебе, потому что более эгоистичная, слабая и ограниченная часть моей души полагает, что мы с тобой далеко. Но я не тоскую по тебе, потому что другая часть моего сознания, более глубокая и настоящая, знает, что ты вечно будешь рядом. Мы расстались много лет назад, но на самом деле никогда не разлучались.
Все мое состояние переходит к тебе: квартира, авторские права на книгу, фламинго – я оставляю тебе все. Правда, кое-что я все-таки отправила одному мужчине… Он был моей последней любовью, но так и не ответил мне взаимностью. Запомни, Олива, сколько бы материальных благ у тебя ни было в жизни, нельзя держать их при себе. Всегда помни слова Бабетты: художник никогда не бывает бедным.
Мне правда очень жаль, что я не смогла сказать тебе все это при встрече. Но, в конце концов, перо – это мой голос. И так было всегда.
А какой голос у тебя?
Твоя бабушка(?), тетя(?) – впрочем, это неважно.
Твоя,
Я закрываю книгу. Виктор внимательно на меня смотрит. Я делаю несколько шагов по комнате.
– Она уехала, – объявляю я, испытывая удовлетворение при мысли, что хоть раз знаю больше его, однако это чувство быстро улетучивается.
Я сажусь в кресло-качалку, прижимая книгу к груди. Солнце озаряет корешки изданий, которыми заставлена квартира, освещает шахматы, африканскую маску, Чайковского, садовые ножницы, буклеты. Заливает светом вазу с зонтиками из рисовой бумаги и меховую шапку.
Вспоминается постер к фильму «Пир Бабетты». Наверное, моя тетя представляла себя именно так. Одинокая женщина, стоящая на рассвете среди прерий, легкий ветерок колышет ее волосы. Женщина, потерявшая все, но по-прежнему способная многое дать окружающим.
В мою внутреннюю пустоту вдруг проникает тепло, и сердце наконец затихает. Я хотела бы остаться здесь навсегда и вечно раскачиваться в этом кресле.
Окончание
38
Наши шаги гулко отдаются по мраморному полу. В холле, кроме нас, никого. Через огромное пирамидальное окно над нашими головами проникает утренний свет. На часах уже восемь.
Я давно уже не спала так плохо. Ночью я неоднократно просыпалась и по дороге в синюю ванную комнату натыкалась на будку Массимо. На моем бедре красуется синяк размером с яблоко. Встав на весы, обнаруженные в гостиной под диваном, я не поверила своим глазам: минус пять кило! Прощайте, платья-трапеции и темные цвета! Прощайте, диеты, хитроумные уловки и сложные схемы питания!
Виктор тащит меня за руку по коридору, который кажется бесконечным. За руки держатся только дети или влюбленные, однако мы ни те ни другие. Мы и сами не понимаем, кем по сути являемся.
Все это вызывает во мне странные чувства. Несмотря на тревожные сны последних ночей, я счастлива, что снова здесь оказалась.
Опоздала я из-за ветра. Он дул так сильно, что мне пришлось вернуться обратно в поисках головного убора. В квартире я обнаружила лишь меховую шапку и надела ее, хоть лето не за горами. Виктор уже ждал меня, подпрыгивая на месте. На нем был твидовый пиджак, неизменный берет и, как обычно, ботинки с развязанными шнурками.