- Как интересно, - сказала Маша.
Нужно говорить, говорить. Говорить, не останавливаясь, думал Уткин, а кнопку использовать, чтоб не перебивала и слушала.
Они подошли к дому, где Уткин жил. Поднялись на лифте.
- Следующим сигнальным движением, - говорил Уткин, открывая дверь, - было взмахивание над головой передними лапами, стоя на задних. Сними туфли, тут можно босиком. Но собака была уже старая к этому времени, и ей было трудно выполнять такие фокусы. Садись сюда. Коньяк будешь? А шоколад? - Уткин достал из буфета то и другое. Кнопочный гаджет завернул в салфетку и положил у левой руки в пределах досягаемости. Наполнил бокалы. - В общем, собака умерла.
- Печалька, - сказала Маша.
- Фамилия ученого была Поршнев - профессор. А может, это был на самом деле другой ученый, у которого была собака, а профессор, у которого собаки не было, привел эту историю в своей книге в качестве примера. Книга называе"Проблемы палеопсихологии"тся , а профессора, кажется, звали Борис Федорович.
- Как интересно, - сказала Маша.
- От этого примера профессор перекинул мостик к пониманию того, как бесполезные, нелепые действия возникают, множатся и, если им повезет, приобретают свойства сигнала. А применительно к человеку и звуки тоже, и звуки, звуки - нечленораздельное сперва бормотание, потом какое-нибудь дырбулщылубещур. А в итоге из этого абсурда и мусора возникает то, что впоследствии становится речью.
- Послушай, - сказала Маша. - Ты для того меня сюда привел, чтобы рассказать о профессоре Поршневе? Или для чего-то другого?
- Для другого, - сказал Уткин и поудобнее переложил гаджет. - Но про профессора я сперва закончу. В его книге рассказывается о происхождении человека. О том, как безмысленная до того обезьяна приобрела то, что мы называем разумом. И труд здесь ни при чем - этот труд, который вроде бы создал человека, как нас учили. Бобры тоже трудятся, но это не делает их разумными. Не труд, а речь, слово, идущее от человека к человеку. Слово, слово... - Уткин на миг замешкался, но говорить нужно было, не останавливаясь, и он продолжал: - Слово разумное. А когда слово становится разумным? Когда оно произносится внутри человека прежде, чем произнестись наружу. Я правильно говорю? Это так?
Он пододвинулся ближе к девушке и положил руку ей на колено.
- Как интересно, - сказала Маша.
- Оно произносится внутри, не выходя наружу, а от этого уже не отвязаться. И мы как собака профессора - или не профессора - когда она бестолково трет нос лапой - а это реально бестолковое, бессмысленное действие, если только оно не приобретает значение сигнала - то есть мы как эта собака бестолково двигающая лапами, эта собака, эта собака... перетираем внутри себя бестолковые слова, не ставшие мыслями. Даже когда не собираемся ничего сказать или решить какую-нибудь задачу. Я правильно говорю?
- Правильно, - прошептала Маша.
Уткин перевел свою руку, лежавшую на колене девушки, выше.
- Но есть что-то еще такое, что мы в процессе нашего очеловечивания получили в нагрузку к разуму. - сказал он. - Нечто новое, чего раньше не было. Умение убивать. Не просто кого, а себе подобных, прямо сказать - своих. И "убей" приказывало первое, еще не ставшее разумным, слово. - Уткин привстал и начал стягивать с девушки футболку. - Еще до того, как слово стало разумным, оно было командой, оно было приказом. Оно говорило "можно". Оно говорило "нельзя". Оно говорило "надо". Оно говорило "убей". И слово "убей" было у одной части человеческого - дочеловеческого - стада, а другая часть не могла противиться этому слову. Не могла противиться, не могла противиться.
Коньячный бокал девушка продолжала держать в руке, но это не беспокоило Уткина. Не завершив с футболкой, он перешел к другим предметам ее одежды. Всё правильно, думал Уткин, она хочет этого. Я хочу, и она хочет. И я ни к чему ее не принуждаю, я только высвобождаю ее желание. То, которое с какой-то вероятностью присутствует в ее внутреннем облаке возможностей.
- Первые - они были каннибалы, они были людоеды, - продолжал говорить Уткин, - а вторые приносили избранных из своих им в жертву. Своих детей, своих первенцев. - Она делала все, что хотелось Уткину. Уткин делал все, что хотелось ей. Он и она пребывали в полнейшей гармонии - что-то удивительное, такое, чего Уткин не испытывал ни с кем прежде. И он говорил, говорил, - первенцев мужского пола - разумеется, что мужского, мужского. Это был долг. Это было надо. Времена незапамятные, но следы остались в легендах и мифах. Минотавр, Сатурн, пожирающий детей, человеческие жертвы - у разных народов, разным богам. И война, война тоже, война без особых причин, без причин - изначальный смысл которой - один из смыслов - заготовка человеческого мяса. И тот костер, на который возлагают трупы героев, он не погребальный, а пиршественный, пиршественный, пиршественный.
Телефонный звонок прозвучал внезапно и грубо. Звонил Мясоедов.
- Ты где?
- Дома, - сказал Уткин, выпуская из руки гаджет.
- Все еще дома?
- Не могу сейчас, извини, - сказал Уткин.
- Какое "извини", мы ведь договаривались.
- Потом, - сказал Уткин мимо трубки. Свободной рукой он водил по полу, пытаясь нащупать завалившийся куда-то гаджет.
- Алло! Алло! Ты меня слышишь? - кричал в трубку Мясоедов.
Девушка Маша быстро оделась и выскользнула из комнаты.
Она так быстро исчезла, что, наверное, могла забыть что-то из одежды, подумал Уткин. Он посмотрел. На полу ничего не было, только валялся коньячный бокал, который упал, но не разбился. Гаджет тоже нашелся. Уткин прошел дальше и в прихожей, у самой двери увидел туфельку с левой ноги, только одну. Как Золушка, подумал Уткин, совсем как Золушка.
***
По воде плыл бык.
Его вынесло на берег.
Вытащили, он был человек.
Не маленький, не большой он был человек.
Если бы встал, любой из живущих был бы ему по пояс.
Если б поднялся, любой из живущих был бы ему по колено.
Кургурак, Черный Камень, проткнул его кожу.
На животе он проткнул его кожу, и живот лопнул. Вышел воздух, вышла вода, вышел ветер.
Ургх, - сказал Кургурак, Черный Камень, он был Хозяином Слова.
И все говорили Ургх - голокожие и покрытые шерстью.
Острыми камнями резали кожу.
Острыми камнями резали тело.
От костей отделяли мясо.
Ургх. Ургх. Ургх.
Куггук ел человека язык.
Кургурак ел человека губы
Угхахак ел человека сердце.
Уккадак ел человека печень.
Когда насытились, они заснули.
Все спят, но один просыпается, который без имени.
Это Ук, который без имени, он просыпается.
Он берет его имя у Куггук-Красного Камня, на ремешке из змеиной кожи, снимает с шеи.
Он берет его имя у Кургурак-Черного Камня, на веревке, сплетенной из травы, снимает с шеи.
Он берет белую кость ноги человека, кость руки человека.
Он идет вверх по берегу, Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень.
Он идет день, он идет другой, Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень.
На третий день он подходит к озеру, у воды садится.
Из воды выходит Эб человек, не большой и не маленький.
Из воды выходит Эб человек, Хозяин Тихого Слова.
Он встал, Эб человек, и Куггук-Кургурак ему по пояс.
Он поднялся, Эб человек, и Куггук-Кургурак ему по колено.
Куггук-Кургурак лицом побледнел, на него глядя.
Куггук-Кургурак, у него кровь застыла в жилах.
Куггук-Кургурак, у него шерсть на плечах поднялась.
Куггук-Кургурак, у него мозг костей растаял.
Белую кость ноги, кость руки он кладет перед Эб человеком, Хозяином Тихого Слова.
Белую кость ноги, кость руки отдает он Эб человеку, Хозяину Тихого Слова.
Белую кость ноги, кость руки берет у него Эб человек.
Сладкий мозг кости выпивает Эб человек, Хозяин Тихого Слова.
Эб человек, когда взял, когда выпил, он говорит свое Тихое Слово.
Эб человек, он Куггук-Красному Камню говорит свое Тихое Слово.
Эб человек, он Кургурак-Черному Камню говорит свое Тихое Слово.
Слышит Тихое Слово Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень, и с ним уходит.
Он идет день, он идет другой, Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень, он несет с собой Тихое Слово.
Он идет, видит белую кость пред собой, Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень.
Только нет на кости мяса, чтоб срезать.
Только сладкий мозг внутри высох, чтоб выпить.
Дальше идет Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень.
Он идет, видит белую кость пред собой, Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень.
Только нет на кости мяса, чтоб срезать.
Только сладкий мозг внутри высох, чтоб выпить.
Дальше идет Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень.
Он идет день, он идет другой, Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень, он встречает людей.
Не мало людей, не много. С голой кожей они - мужчины, женщины, дети.
Куггук-Кургурак, он, шерстью покрытый, говорит им свое Тихое Слово.
Кто услышал Слово, у него кровь застыла в жилах.
Кто услышал Слово, у него мозг костей растаял.
Кто услышал, пал на лицо свое перед Куггук-Красным Камнем.
Кто услышал, принес Кургурак-Черному Камню плоды и коренья.
Ургх, - говорит Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень.
Не берет он плоды и коренья, Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень.
Хочет Куггук-Кургурак теплого мяса, чтобы наесться.
Сладкого мозга костей он хочет, чтобы напиться.
Куггук-Кургурак, он, шерстью покрытый, второй раз говорит свое Тихое Слово.
Кто услышал Слово, у него кровь застыла в жилах.
Кто услышал Слово, у него мозг костей растаял.
Кто услышал, приносит Куггук-Красному Камню младенца мужского пола,
Он приносит Кургурак-Черному Камню младенца, рожденного летом.
Кто услышал, разрезает младенцу чрево, разнимает кости.
Кто услышал, вынимает младенца сердце и печень.
Ургх, - говорит Куггук-Кургурак, Красный и Черный Камень.