— Только в том единственном случае, если таинственный Донауров ближе стоит к императору и пользуется его доверием в большей степени, чем генерал-прокурор Сената. Думаю, нам предстоит вскоре услышать это имя, и не при лучших обстоятельствах, как и указ об отставке генерал-прокурора. Император, не сомневаюсь, не оставит вокруг себя ни одного из былых помощников императрицы. Его ненависть к матери не знает границ.
— Но что дурного сделала для него покойная государыня? В конце концов, положение наследника всегда достаточно двусмысленно и неудобно. Нынешний император имел свой двор и пользовался всеми преимуществами своего положения.
— Это связано с памятью его отца, которого он боготворит. Я всегда знала, что нелепая смерть моего крестного отца будет иметь свои трагические последствия. То, что наследник столько лет молчал, говорит лишь о том, как велика скопившаяся в его душе ненависть к тем, кого он связывает с этим достойным всяческого сожаления событием.
— Но вы не имели никакого отношения к этому убийству, ваше сиятельство!
— Конечно, не имела и была им глубоко возмущена. Но я для императора повинна в другом — в восшествии на престол его матери, занявшей место отца, а этого достаточно для мести. Вот видите, насколько я права — несмотря на ранний час, у нас еще один высокий посетитель. Положите мне подушку под голову, мисс Бетс, у меня темно в глазах от головной боли, и разрешите посетителю войти.
— Ваше сиятельство, господин генерал-губернатор Измайлов.
— Проси… Вы поторопились с визитом, господин генерал-губернатор. Еще нет десяти часов, и я только что с дороги.
— Поверьте, княгиня, никто не жаждет стать вестником неприятный вестей, но я в данном случае выполняю волю императора, который не желает вас видеть ни в одной из столиц. По его приказу вы должны немедленно оставить Москву и вернуться в свою деревню. До последующего распоряжения его императорского величества. Кроме того, его императорское величество приказал вам передать, чтобы вы помнили тысяча семьсот шестьдесят второй год.
— Я никогда его и не забывала, и не собираюсь забывать. Этот год не пробуждает во мне ни угрызений совести, ни сожалений. Я поступала так, как считала полезным для своего Отечества, и не вижу, чтобы ошиблась в своих чувствах.
— Я бы не рекомендовал вам подобных выражений, княгиня.
— Не вам, господин генерал-губернатор, руководить моими действиями и мыслями. Я никогда их не скрывала, не собираюсь скрывать и впредь. Что же касается немедленного отъезда в деревню, то он, к великому моему сожалению, невозможен.
— Вы отказываетесь подчиниться императорской воле?
— Отчего же. Я безусловно ей подчинюсь, и притом с большой радостью, но не прежде, чем поставлю себе в Москве пиявки, что совершенно необходимо для моего здоровья. Можете доложить об этом по начальству или, если вам не терпится выслужиться, вывезти меня из Москвы силою. Засим прощайте!
— Сестра! Но это же чистое безумие! Так разговаривать с генерал-губернатором, к тому же преданным императору!
— Друг мой, Александр Романович, поверь, неприязнь ко мне императора так безгранична, что никакие дипломатические обороты не смогут ее смягчить или ослабить. Было время, когда наследник делал попытки привлечь меня к своему двору, но я категорически отказалась. Он не мог забыть и этой моей позиции. Ради уважения к самой себе я предпочту быть до конца честной.
— Единственная моя надежда, сестра, что после коронации император смягчится в отношении тех, кого считал друзьями покойной императрицы, и займется делами, не тратя на них времени и энергии.
— Ты ошибаешься, Александр Романович. Когда деспот начинает бить свою жертву, он повторяет свои удары до полного ее уничтожения. Меня ждет еще долгий ряд гонений, и я готова принять их с покорностью. Дай Бог только, чтобы он в своей злобе забыл про тебя и про моих близких. Что ни угодно Господу послать мне, я никогда не скажу и не сделаю ничего, что могло бы унизить меня в моих собственных глазах.
— Как было бы замечательно уехать тебе за границу!
— Я сама мечтаю об этом, но сомневаюсь, чтобы просьба подобного рода была удовлетворена императором. Скорее, она обратит на меня его еще более озлобленное внимание. А пока мне остается поторопиться добраться до Троицкого. Может быть, для того, чтобы навсегда проститься с ним.
Господи! Сколько снегу намело. Метет день и ночь. То метелью вьюжит, то как дождь струится. Сада не видно. Дорожки разметать перестали. От кустов одни верхушки. На деревьях сугробы. Птица сядет, сугроб и оборвется. Словно ком упадет. И тихо. За двойными рамами половицы трещат. Всех покоев не натопишь. Только у себя, у дочери, у мисс Бетс. Из анфилады — одна библиотека. В ней на столе и кушанье подается. Гостей нет. Да и откуда им взяться. В каждом доме тревога. Кто ни заедет, одни аресты да ссылки. Лучше на снег смотреть. К реке пелена вниз спадает, на другой берег пуховиком подымается. По ночам звезды редко увидишь. Непогодь. Стужа. Что было, чего не было, не вспомнишь. Прошлое как наваждение. Все ждешь чего-то. Чего?..
— Дорогой гость, дело к полуночи. Пора вам отдохнуть. Что заехали навестили — спасибо. Все равно с утра вам в путь, в полк. Засиживаться не приходится.
— Я слишком многим вам обязан, княгиня, чтобы не навестить вас в вашем безлюдье. Конечно, одного вечера мало, но я и так просрочил отпуск из-за болезни батюшки. Приходится спешить.
— Не важно, что недолго, важно, что потрудились доехать. Еще раз спасибо, мой друг, и спокойной ночи.
Никак, колокольчик за окном. Послышалось, наверно. В третьем часу утра какой колокольчик. Поди, ветер веткой оледенелой в окно стукнул. Нет, голоса. Шаги. Не ко мне. Так к кому же? Случилось что?
— Еремей! Еремей, ты, что ли?
— Я, матушка княгиня, кому другому быть? Гость наш свидеться с тобой хочет.
— Сейчас? В ночи? Передай, что для разговоров утро будет, а сейчас пусть отдыхает.
— Нет, матушка, не гневись, только ему теперь же видеть ваше сиятельство надобно.
— Да что случилось, Еремей? Толком скажи.
— Да не велел мне господин подполковник ничего говорить, сказал — напутаю, так что сам он…
— Приезжал, что ли, кто?
— Приезжал, матушка княгиня. Да ты у него лучше спроси, господин подполковник за дверью стоит.
— Что ж тогда делать — проси.
— Екатерина Романовна…
— Да не томите меня, друг мой. Не бойтесь, я все выдержу.
— Нарочный, княгиня, от московского генерал-губернатора Измайлова был. С письмом. Сказал, чтоб без промедления…
— Давайте же его, давайте письмо. Так. Вот оно что — следует мне немедленно оставить Троицкое и ехать в ссылку в одно из новгородских имений сына.
— В которое, княгиня?
— Не сказано.
— А вы такого не знаете?
— Откуда мне, мой друг, знать? Поместья сына родовые, бывать в них я не бывала. Да и велика ли разница?
— Велика, княгиня. Я хочу знать, куда буду вас сопровождать. Не оставлю же я вас одну в такой дороге.
— Друг мой! Что за мысль? Вы и так опаздываете в полк, а взять на себя еще такую вину — ни за что вам не позволю.
— Я не спрашиваю вашего позволения, княгиня. Я просто поеду с вами до места, и если вы не дадите мне места в своем возке, мне придется простоять всю дорогу на запятках.
— Спасибо, мой друг, спасибо. А сейчас разрешите мне распорядиться. Еремей, разбуди и приведи сюда барышню.
— Что случилось, матушка? Вы так бледны. Люди по всему дому ходят. Дурные новости?
— Дурные, мой друг. Император распорядился мне немедленно ехать в ссылку в Новгородскую губернию. Куда именно, в указе не говорится.
— И вы поедете, матушка?
— Ты спрашиваешь глупости — конечно, поеду.
— Но тогда и я с вами.
— И я, ваше сиятельство!
— Кто разбудил вас, мисс Бетс? Я не приказывала этого делать. Ваши слова мне очень приятны, но подумайте сами, зачем вам пускаться в подобное путешествие. Я не знаю, что нас ждет в новгородской деревне. Там наверняка нет дома и самых необходимых удобств. Я сомневаюсь, чтобы для нас нашлись даже хорошие продукты, а дорога в такую зиму слишком тяжела.
— О, нет, нет, ваше сиятельство! Я не оставлю вас и княжну Анастасию. Не отвергайте моей просьбы — разрешите поехать вместе с вами. Поверьте, я сумею быть вам полезной.
— Дорогой мой друг! Хорошо, мне самой было бы тяжело остаться без вашего общества. Настя, садись и пиши письмо господину Измайлову. Пиши, что я готова немедленно выполнить волю императора, что мне решительно все равно, где провести последние дни и сойти в могилу, но я принуждена отсрочить свой отъезд, потому что не сумею найти дорогу в деревню, даже названия которой я не знаю. Мне предстоит его еще узнать, а главное, постараться найти в Москве кого-нибудь из новгородских мужиков, который согласился бы стать моим проводником. Насколько мне известно, нам придется довольствоваться для жизни обыкновенной крестьянской избой, и, значит, необходимо собрать нужные вещи.
— Вы ни о чем не собираетесь его просить, матушка?
— Ни в коем случае. Достаточно одной моей подписи. И придется собираться.
— Но, может быть, послать за Павлом, чтобы он нас сопроводил? Без провожатого такой путь небезопасен.
— Подвергать опасности брата? Как ты могла об этом подумать, Настя!
— Какой же опасности, матушка?
— Императорского гнева. Неужели ты думаешь, император простит своему офицеру общение со ссыльной!
— Но он же не может не понять…
— Он все может. Ты же не хуже меня знаешь, что происходит кругом. Император не знает пощады ни для правых, ни для виноватых.
— Но, матушка, не казнил же он Алексея Орлова, как бы ни была велика его вина! Не казнил же, а просто заставил нести императорские регалии при перезахоронении императорских останков.
— Все это слишком сложно, Настя. Император хотел публично обвинить графа и сослать его с клеймом убийцы в Москву. При характере графа это хуже любой казни. Разве ты не слышала, что в Москве все его избегают и он вынужден выезжать на прогулку только вечерами? Это после его широкой-то жизни! Но вина графа очевидна, а твой брат может просто оказаться жертвой императорского гнева. Я не стану даже писать ему письма о наших переменах. Так или иначе, он узнает о них и сам найдет способ связаться с нами. К тому же ему следует беспокоиться о своей супруге.