— Ой, Претич, пусть останется все так, как ты сказал. Не буду тебя принуждать. Что уж там! Я вижу сама, как все было. Ну а ты‑то что думаешь обо мне? Вот ты ходил со мной по Древлянской земле и видел, какая я там была. Что, тогда ты меня больше чтил, чем теперь? Говори вольно.
— Нет, матушка княгиня, прежде ты была жестокосердна и твои подданные боялись тебя. Теперь же ты истинная матушка своих детей.
— То‑то. Но отчего же тогда я, нынешняя, Свенельду не по нраву? Ты не отвечай. Я сама знаю отчего. Сколько лет мы живем в мире с соседями и царит покой на нашей земле?
— Девять лет, матушка княгиня.
— Вот, девять лет. И все эти годы дружина Свенельда не ходит в полюдье, не грабит моих подданных, не умыкает и не насилует жен и дев, не угоняет скот, не разрушает уклада жизни, не обогащается, не унижает малые народы. Девять лет! — Ольга была возбуждена, говорила быстро. — Но у нас же горячая кровь! Над нами один бог — бог зла и насилия, один закон — сильного. Все принадлежит сильному, утверждает воевода Свенельд. Все принадлежит нам, вслед воеводе говорит его дружина. И разоряются народы, и продаются в рабство россиянки. Все по одному языческому закону сильного! — Ольга махнула рукой и с удивлением произнесла: — Господи, да что я тебе сие говорю?! Ты же все знаешь, Претич. Оттого ты и защищал княжеский дом и миролюбивых подданных его, кои христианами зовутся. — Ольга села в кресло, тихо закончила: — Вот как складно и красно я все тебе открыла. Завтра бы мне боярам и старцам все так сказать. А то ведь язык потеряю до времени.
— Скажешь, матушка княгиня, скажешь, потому как русичи верят в тебя.
— Вот и славно, и утешил. Да, скажу. Но где же Свенельд?
— Он в Вышгороде.
— Ишь ты, похоже, что спрятался за спину Святослава?
— Так.
— Ну пусть. Хотела ехать, сыночка увидеть, да не буду мешать Свенельду о судьбе своей попечаловаться. Завтра же пошлю туда Павлу, дабы позвала Святослава, Асмуда и Свенельда на совет старейшин. Тебе же велю в городе за порядком следить.
— Исполню, матушка княгиня.
— Иди же, честный Претич, — И Ольга ласково улыбнулась.
Воевода откланялся и ушел.
Ольга долго сидела одна. Мысли ее, как нити, свивались в клубок, все вокруг Григория и его веры. Она понимала, что скрывать от своих подданных свое духовное состояние уже нет нужды. Тайное стало явным. И пусть все услышат из ее уст то, к чему она пришла, отступивши от веры отцов. Ольга не боялась осуждения. Оно ей уже воздано. Ее не страшило и отчуждение бояр, старцев, кои прежде были всегда к ней благосклонны. Она уже выразила свое отношение к язычеству: верховный жрец славян — идолопоклонников пребывает под стражей по ее повелению, и об этом, считала Ольга, уже всем ведомо. У Богомила теперь есть повод призывать на голову княгини Перунов гнев. Что ж, Богомил и прежде не был с нею ласков. Да вот Перун уже немощен и не бросает молний с той силой, с какой они летали в дни ее молодости.
Было у Ольги сожаление, что ее дружина не останется той большой семьей, в которой ей и верной Павле бывало так хорошо во время дальних походов. Но и с этим можно смириться. Где уж ей в седло, в ее‑то годы. Со всем, казалось бы, можно смириться, однако с потерей сыновней любви материнское существо Ольги не хотело примириться. Она, как ни утешала себя, видела укоризненное лицо сына, его чужой и упрекающе — тяжелый не по возрасту взгляд. И совсем уже будет плохо, считала Ольга, ежели Свенельд укоренится за спиной Святослава. Под защитой великого князя Свенельда не взять. Одно оставалось в этом противостоянии — положиться на ясный ум юного князя, на мудрость его кормильца Асмуда. Настораживало то, что и Асмуд станет теперь относиться к ней по — иному, чем прежде.
Устав наматывать бесконечную нить размышлений, Ольга позвала Павлу. Боярыня пришла не одна. За нею увязалась десятилетняя отроковица, дочь Павлы, Малуша. Ольга любила эту девочку и надеялась оставить ее при себе, как вырастет. Малуша была застенчивая, сдержанная и трудолюбивая. Она уже рукодельничала, вышивала золотой нитью пояса. К тому же Малуша была очень ласковая и красивая. Она унаследовала от отца голубые глаза, льняные волосы и величавую стать, высокий стан, от матери же — ровный овал лица, чувственные губы и спокойный нрав. Любуясь Малушей, Ольга будто на себя, юную, смотрела. Позже княгиня Ольга сурово накажет эту славную отроковицу и сошлет ее в далекую псковскую деревню Будутино. Пока же Ольга не предвидела этого и была с Малушей ласкова и щедра.
Девочка подбежала к Ольге и прижалась к ее колену.
— Я рада видеть тебя, зорька ясная, — сказала Ольга и погладила Малушу по голове. — Тебя же, Павла, прошу о милости. Встань завтра чуть свет и поезжай в Вышгород, уговори приехать домой Святослава. Истосковалась по нему, сердцем изошлась.
— Исполню, матушка. До свету и уеду.
— И Малушу с собой возьми. Святославу будет веселее в пути.
— А что ей, пусть погуляет.
— Еще накажи моим именем явиться в Киев Асмуду и Свенельду. И никаких им отговорок, — наказала княгиня.
— Так и передам.
— Теперь же проводи меня в опочивальню, отдохнуть хочу. Завтра день вельми тяжелый грядет.
Княгиня Ольга как в воду смотрела. Лишь только проснулась она, как вернулась из Вышгорода боярыня Павла. Приехала без Святослава. Не отозвались на повеление княгини Свенельд и Асмуд. Павла мучилась сознанием того, что не выполнила волю княгини, сгорала от стыда и еще в пути думала не показываться ей на глаза. Как приехала она в Вышгород, сразу побежала искать Святослава. И не нашла. Свенельд сказал ей: «Пусть матушка княгиня не ждет Святослава. Говорит великий князь, что не скучает по до му». Павла попыталась выяснить сама причину, коя удерживала князя в Вышгороде. Но Свенельд сказал, что князь с отроками далеко в поле. Асмуд тоже был немногословен, но пообещал: «Ты, боярыня, поезжай в Киев, а я князя найду и ежели уговорю, то явимся к матушке княгине». И Павла, питая малую надежду на приезд Святослава, как вещало ей сердце, покинула Вышгород.
— Как я скажу матушке княгине о такой печали, — сетовала Павла.
— Так и скажи, что он плохой сын, — подсказала матери Малуша.
Павла только тяжко вздохнула.
Однако Ольга не показала виду, что нежелание сына навестить ее больно ударило по материнскому сердцу. У нее перехватило дыхание, закружилась голова, но она лишь закрыла глаза, недолго посидела так, и боль схлынула. Она спокойно сказала:
— Ладно, завтра увидимся, — и отпустила Павлу: — Умаялась, поди. Иди к себе.
Оставшись одна, Ольга пожалела, что нет с нею рядом отца Григория, кому так легко открывались душа и сердце. Но княгиня воздержалась позвать его. Пока ему должно быть в стороне от тех потрясений, кои близились в княжеских теремах. В этот же день Ольга привела все живое в движение в городе и на княжеском подворье. Во все концы города и за его пределы помчались гонцы. Княгиня Ольга повелела собрать всех вельмож и старцев градских, многих посадников и бояр из ближних к Киеву городов на большой совет, который иногда киевляне называли по-новгородски — вече.
Слух о предстоящем вече вызвал у киевлян на сей раз лишь праздное любопытство. Теперь уже многие знали, что княгиня Ольга взяла под стражу верховного жреца Богомила и приласкала священника из церкви Святого Илии. Язычникам — горожанам возмущаться бы, дескать, как это так, княгиня взялась притеснять верховного жреца и стакнулась с христианским попом. Они же остались к этому событию равнодушными. И в день, когда в гриднице собрался совет, лишь немногие киевляне пришли на площадь к княжеским теремам. А христиане и вовсе сидели по домам, потому как боялись, что идоляне вновь могут выплеснуть на них ненависть и ярость: теряли же те свою княгиню. Отец Григорий во время последних богослужений не раз призывал христиан, дабы вели себя смиренно и не давали повода идолянам творить православным гонения. Они выполняли наказ своего пастыря строго. Благословляя прихожан на мирный подвиг, он пел псалмы:
— Скорый в заступление и крепкий в помощь, предстани благодатью силы Твоея ныне, и, благословив, укрепи, и в совершение намерения благого дела рабов Твоих произведи…
Наполняя сердца прихожан мужеством, сам отец Григорий верил, что в Киеве скоро кончится время междоусобных браней, что христиане будут пребывать в покое от притеснений, что паства Господа Бога Иисуса Христа умножится. Верил он, что как только великая княгиня Ольга придет в лоно православной церкви, в жизни россиян наступит благостная пора. И отец Григорий в своих молитвах просил Всевышнего постоять за Ольгу в ее нелегком борении на пути к христианству.
Путь великой княгини и впрямь был тернист.
В день совета в гриднице ее ждали с нетерпением. Здесь стоял шум — гам, все говорили, и никто никого не слушал. Именитых людей собралось так много, что в покоях всем не хватило места. Они толпились на теремном дворе, заполонили княжеское красное крыльцо, теснились в сенях. Всех волновало одно: правда ли, что великая княгиня отступилась от веры отцов. Нетерпение собравшихся с каждой минутой нарастало. Они не помнили такого, чтобы князья не выходили на совет в назначенный час. Почему княгиня Ольга задерживалась? Почему не прискакал на теремной двор князь Святослав? Где верховный жрец Богомил и главный воевода Свенельд? Одни говорили, что великая княгиня Ольга в немочи, другие — что она выехала навстречу сыну Святославу, который был с дружиной в пути, где‑то из Тмутаракани в Киев. Но толком никто ничего не знал.
Ольга же в эти часы пребывала у себя в тереме и страдала от нерешительности, никогда ранее ей не ведомой. И камнем преткновения был Святослав. Она ждала его с нетерпением, дабы покончить с неопределенностью отношений между ними. Она готова была отдать ему все бразды правления державой, соглашалась на то, чтобы рядом с ним встал правителем любой достойный сего муж От князя Святослава же хотела получить лишь малую уступку: признание ее права сменить веру отцов на новую, мило сердную, человеколюбивую и светлую. Она жаждала, чтобы Святослав по — сыновьи принародно сказал всего четыре слова: дарую матушке волю выбора. О, как жаждала Ольга услышать сие от любимого сына!