тва на его жизнь он овладел дворцом, поставил под свой контроль четырнадцатилетнего императора Константина VII (Константина Багрянородного), а затем женил его на своей дочери Елене. В конце следующего, 920 года Роман был провозглашен императором — соправителем своего порфирородного зятя, а затем возвел в достоинство императора и старшего сына Христофора. Он действовал решительно, без тени смущения нарушая только что данное слово. Так, вопреки его обещаниям, действительно законный император — представитель Македонской династии Константин VII — занял в иерархии власти лишь третье место, ниже не только Романа, но даже и Христофора. (Поводом к такому неслыханному унижению прав законного василевса послужило требование болгар, которые, получая в жены своему царю Петру дочь Христофора, настояли, чтобы имя последнего возглашалось прежде имени порфирородного Константина.) Больше того, Роман сделал своими соправителями (и также императорами) еще двух сыновей, Стефана и Константина, а затем причислил к императорской власти еще и внука Романа (сына Христофора, умершего в 931 году). Другой его сын, Феофилакт, в 933 году в возрасте всего шестнадцати лет (явное нарушение церковных канонов!) был возведен в сан патриарха Константинопольского, и таким образом Роман получил полную поддержку со стороны церкви. Зять же Романа, Константин Багрянородный, был полностью оттеснен от власти; в таком унизительном положении он пребывал в течение долгих двадцати шести лет, до начала 945 года. Правда, за это время Константин успел приобщиться к наукам, искусствам, в совершенстве овладел пером, и во многом именно тому, что он был фактически отстранен от власти, мы обязаны появлением его знаменитых сочинений — бесценного источника наших знаний о Византии, Руси и других странах и племенах того времени. Так что современный историк вправе поблагодарить Романа за столь явно выраженную жажду власти.
Монета Романа I Лакапина
Правил Роман Лакапин самовластно («деспотично», по выражению того же Константина Багрянородного), однако правление его оказалось относительно благополучным. Он избавил империю от страшной болгарской угрозы, сделав болгар своими союзниками, заключил (хотя и ценой унижения) мир с венграми, одержал несколько важных побед над арабами и вообще вернул стабильность Ромейской державе, пребывавшей в годы малолетства Константина VII в состоянии очевидного упадка, если не хаоса. Его социальная политика отвечала интересам самых широких слоев населения, особенно в столице. Он раздавал щедрую милостыню, оплатил из казны все долги жителей Константинополя, как богачей, так и бедняков, внес за год квартирную плату за всех горожан, еженедельно выдавал определенные суммы денег для заключенных в тюрьмах, публичных женщин, неимущих; основал несколько монастырей и множество церквей, построил странноприимные дома, приюты для стариков и больных и гостиницы для приезжих.
И теперь, перед лицом угрозы, Роман действовал решительно и смело. Прежде всего он послал весть о нападении на столицу доместику схол (командующему военными силами империи на востоке) Иоанну Куркуасу, призывая его выслать войска на выручку Царствующему граду. Надо признать, что ему откровенно повезло. Обстановка на востоке к весне 941 года сложилась крайне благоприятно для Византии, ибо ее главный противник, эмир Сейф ад-Даула из династии Хамданитов, как раз в это время был отвлечен смутами, начавшимися в халифате после смерти (в декабре 940 года) халифа ар-Ради33. А это в свою очередь позволило Иоанну Куркуасу во главе армии самому двинуться на выручку столицы. Дали свои плоды и мирные договоренности с венграми и болгарами. Войска с западных границ империи также могли быть стянуты к Константинополю. Одновременно был вызван флот из Эгейского моря.
Правда, для того, чтобы сосредоточить войска и флот, требовалось время, а отражать русскую угрозу надо было немедленно. Поэтому, не ограничиваясь посылкой в войска, Роман повелел привести в боевую готовность имевшиеся в столице военные корабли. Это дело было поручено патрикию Феофану, человеку решительному и весьма разумному, успевшему проявить себя в войнах с болгарами и венграми, причем не только в качестве полководца, но и в качестве дипломата (именно благодаря его усилиям, в частности, был заключен византийско-венгерский мир в 934 году). По словам византийского хрониста, автора так называемой Хроники Продолжателя Феофана[54], патрикий «снарядил и привел в порядок флот… и приготовился сражаться с росами»34. Некоторые дополнительные и весьма яркие подробности приводит Лиутпранд Кремонский, знавший о том, что происходило в те дни в Константинополе, от своего отчима, бывшего послом итальянского короля Гуго Арльского к императору Роману. (Позднее Лиутпранд и сам неоднократно исполнял посольские поручения в Константинополе, подолгу жил здесь, хорошо знал греческий язык и много общался с греками.) По словам Лиутпранда, император Роман велел подготовить для отражения врага «15 полуразрушенных хеландий»[55], списанных за ветхостью, и установить на них устройства для метания так называемого греческого огня — горючей смеси на основе нефти с использованием смолы, серы и селитры. Греческий огонь (сами византийцы называли его жидким, или мидийским) выбрасывался с помощью специальных бронзовых сифонов, раструбов (обычно в виде пасти льва) из больших, разогретых до нужной температуры и находящихся под давлением котлов; эти устройства приводили в действие специально обученные мастера — сифонарии, которые должны были обладать большим опытом, чтобы не взорвать себя и свои корабли. Секрет изготовления жидкого огня греки хранили как зеницу ока. Страшная сила этого оружия заключалась в том, что огонь нельзя было ничем погасить (кроме уксуса, как уточняет всеведущий Лиутпранд): он горел даже на воде, и это вселяло в тех, кто подвергался его воздействию, панический ужас. Воинам Игоря первым из русских предстояло испытать на себе силу жидкого огня, «небесной молнии» греков, и, забегая вперед, скажем, что это произвело неизгладимое впечатление не только на них самих, но и на их потомков.
Судя по сообщению Лиутпранда, император осознанно шел на риск. На византийских хеландиях (дромонах) обычно устанавливали по три сифона, причем все они раполагались на носу судна. В экстремальных же условиях нашествия руссов решено было установить сифоны еще на корме и по обоим бортам. Это сильно осложняло работу сифонариев. Но только их опыт и мастерство могли принести успех.
Впрочем, говоря о нескольких «полуразрушенных хеландиях», Лиутпранд, по-видимому, сильно сгустил краски. В столице империи должны были находиться вполне боеспособные корабли и опытные мастера огненного боя. Дело в том, что император Роман как раз к этому времени договорился об отправке таких оснащенных греческим огнем судов в помощь итальянскому королю Гуго для совместных действий против арабов (отчим Лиутпранда за тем и прибыл в Константинополь), и, по свидетельству лангобардского хрониста, хеландии с греческим огнем стояли наготове, ожидая приказа к выступлению35.
Власти империи успели подготовиться к отражению нашествия. Когда в начале июня 941 года русские ладьи вошли в Босфорский пролив, им противостоял хотя и наскоро сформированный, но вполне боеспособный византийский флот под командованием патрикия Феофана.
Часть руссов высадилась на малоазийском побережье Черного моря и принялась разорять Вифинию (область на крайнем северо-западе Малой Азии, примыкающая к Босфору) и лежащую на ней Пафлагонию. Однако эффект неожиданности был потерян. В узкой же горловине Босфорского пролива численное превосходство русских ладей уже не могло иметь решающего значения.
Первое морское сражение между русскими и византийцами произошло 11 июня у маяка Фарос, вероятно близ южного выхода из Босфора в Пропонтиду (Мраморное море)36. Здесь находилась старая, еще античных времен крепость Иерон, получившая свое название по святилищу, сооруженному, согласно легенде, аргонавтами, плывшими в Колхиду за золотым руном.
На стороне руссов, помимо численного превосходства, были быстрота и маневренность их ладей. На стороне греков — опыт и подавляющее техническое превосходство, тот самый жидкий огонь, который и решил судьбу сражения. А еще — удача, благоприятные погодные условия, которыми греки умело воспользовались. На Босфоре далеко не всегда бывает тихо и безветренно. Но эффективно использовать греческий огонь можно лишь в безветренную погоду — как раз такую, какая выдалась в день сражения.
Патрикий Феофан лично участвовал в битве. Его корабль начал сражение и добился наибольших успехов. По свидетельству византийского хрониста, «первым вышедший на своем дромоне патрикий рассеял строй кораблей росов, множество их спалил огнем, остальные же обратил в бегство.
Вышедшие за ним другие дромоны и триеры (вид боевых кораблей. — А. К.) довершили разгром, много кораблей потопили вместе с командой, многих убили, а еще больше взяли живыми».
Поход Игоря. Иллюстрация из Радзивиловской летописи. XV в.
Личное участие в этом несчастном для русских сражении принял и князь Игорь. Его имя называет Лиутпранд, в сочинении которого приведены некоторые подробности случившегося (правда, итальянский хронист знает лишь об одном сражении между греками и руссами, и не вполне ясно, какое именно — первое или второе — он имеет в виду). По словам Лиутпранда, когда русские увидели в море греческие хеландии, «король Игорь приказал своему войску взять их (греков. — А. К.) живьем и не убивать. Но добрый и милосердный Господь, желая не только защитить тех, кто почитает Его… но и почтить их победой, укротил ветры, успокоив тем самым море; ведь иначе грекам сложно было бы метать огонь. Итак, заняв позицию в середине русского войска, они начали бросать огонь во все стороны. Руссы, увидев это, сразу стали бросаться с судов в море, предпочитая лучше утонуть в волнах, нежели сгореть в огне. Одни, отягощенные кольчугами и шлемами, сразу пошли на дно морское, и их более не видели, а другие, поплыв, даже в море продолжали гореть; никто не спасся в тот день, если не сумел бежать к берегу. Ведь корабли руссов из-за своего малого размера плавают и на мелководье, чего не могут греческие хеландии из-за своей осадки»