Подобное миролюбие, несомненно, объясняется женской природой Ольги. Как всякая женщина, она была менее склонна к войне, нежели правители-мужчины. Но именно вследствие этого миролюбия Русь почти на двадцать лет получила мирную передышку, а сама Ольга смогла заняться внутренним обустройством своей страны.
Примечательно, однако, что, несмотря на свое миролюбие, Ольга осталась в памяти народа защитницей и хранительницей русской державы. «Богатыркой», неустрашимой воительницей предстает она во многих посвященных ей народных преданиях. Фольклорная, эпическая Ольга, в отличие от исторической, нередко воюет, причем с действительными врагами Руси того времени: печенегами, ятвягами, греками или «литвой». При этом она добивается успеха по большей части благодаря своей мудрости и проницательности, чисто женскому коварству, порой даже не прибегая к военным действиям.
Считается, что память о княгине Ольге, бабке князя Владимира Святославовича, отразилась в скандинавской «Саге об Олаве Трюггвассоне», автор которой вспоминал о матери «конунга Вальдимара» (то есть князя Владимира), некой старухе-пророчице, обладавшей даром видеть на расстоянии. (Ошибочное наименование Ольги матерью Владимира встречается даже в русских источниках42.) «Был такой обычай, — рассказывается в саге, — что в первый вечер йоля (языческого праздника, по времени примерно соответствующего христианскому Рождеству. — А. К.) ее приносили в кресло и сажали перед почетным сидением конунга. И раньше, чем люди принялись пить, спрашивает конунг мать свою, не видит и не знает ли она, нет ли какой-нибудь опасности или беды, которая грозила бы его земле, не приближается ли немирье или опасность, не хотят ли другие захватить его владения». И старуха давала точные ответы на все вопросы, предупреждая о грозящей опасности43. Конечно, рассказ этот полностью легендарен хотя бы потому, что Ольга скончалась еще до того, как ее внук Владимир стал княжить в Новгороде (а действие саги разворачивается именно в этом городе). Но исследователи не сомневаются в том, что образ мудрой старухи навеял воспоминания о ней, «мудрейшей среди всех человек», способной даже на расстоянии устранять опасность, грозящую ее стране.
Таков языческий взгляд на киевскую княгиню. Но ведь и современный акафист святой Ольге прославляет ее как «всея Русския державы заступницу и покровительницу», как мужественную воеводу и защитницу своей страны «от нашествия супостат»!
Во внутренние же дела своей державы Ольга вникала тщательнее и глубже, чем другие князья, — опять же прежде всего в силу своей женской природы. Наверное, не случайно в летописи столь часты упоминания о ее селах, «местах», «перевесях» и тому подобном — чего мы не видим применительно к другим русским правителям X века. Все в державе Ольги находилось под ее неусыпным присмотром; все «изрядивши» она и все «пресмотривши очима своима», по выражению позднего летописца44.
Летопись сохранила нам даже имя ее «робы»-ключницы, некой Малуши, — уникальный случай для русской истории! Правда, своей известностью Малуша обязана вовсе не тому, что как-то по-особенному исполняла порученные ей дела, но совсем другому обстоятельству — она стала матерью внука Ольги Владимира, будущего Крестителя Руси. Но уже то, что ключница Ольги привлекла к себе внимание Святослава (едва ли частого гостя на дворе матери) и факт этот нашел отражение в летописи, заслуживает внимания. И свидетельствует это о том, что хозяйственные дела занимали при Ольге далеко не последнее место в жизни Киева и всего княжеского семейства.
Известно, что Ольга жестоко разгневалась на свою «робу» и отослала ее в Будутину весь, где и появился на свет Святославов сын. Что и говорить, гнев Ольги понятен: налицо было явное нарушение обычая, принятого порядка вещей, чего княгиня, по-видимому, не терпела. Но поступила она самовластно, не считаясь с чувствами собственного сына, которого притом горячо любила. Вот еще один факт, высвечивающий для нас еще одну черту в характере Ольги.
Ее отношения с сыном вообще предмет отдельного разговора, для которого еще найдется место в книге. Без малого двадцать лет после смерти Игоря Ольга единолично распоряжалась доставшейся ей державой. Она не спешила выпускать из своих рук бразды правления, считая, что лучше кого бы то ни было, в том числе и собственного сына, справится с делом, которому отдала столько сил.
Между тем за эти годы сын ее вырос и возмужал и претендовал на настоящую, а не только номинальную власть. Но Ольга ничего этого как будто не замечала или не хотела замечать. Поразительно, но в 959–960 годах, когда Святославу было уже по меньшей мере двадцать лет (возраст зрелости того времени!), она от своего собственного имени вела переговоры с немецким королем Оттоном I, именуя себя «королевой руссов», и немецкие хронисты, сообщая об этих переговорах, даже не догадывались о том, что в то же самое время на Руси был и «король руссов» — уже вполне взрослый князь Святослав Игоревич!
Лукас Кранах Старший. Оттон I в «Хронике саксов и Тюрингов». 1530–1535
Так бывает в иной семье. Собственный сын, настоящий князь, слишком долго был для нее лишь несмышленым дитем, и она успела привыкнуть к такому положению дел. В обычной семье это может обернуться конфликтом, ссорой, разрывом. Когда же речь идет о княжеском роде, все гораздо серьезнее. Конфликт между матерью и сыном действительно случится. Но затронет он не столько их личные отношения, сколько судьбы всей Киевской державы…
Упомянуты в летописи и несколько дворов Ольги — и это тоже в известной степени можно расценивать как свидетельство ее хозяйственности и рачительности. Местоположение двух из них указано точно — в статье 945 года. Мы уже приводили этот текст в одной из предыдущих глав. Процитируем его еще раз, теперь уже полностью:
«…Град же Киев был там, где ныне дворы Гордятин и Никифоров, — писал киевский летописец XI века, комментируя известие о прибытии в Киев древлянских послов, — а княжий двор был в городе, где ныне дворы Воротиславов и Чудин, а перевесище было вне града. Был вне града и другой двор, где ныне двор деместиков, за Святою Богородицей (то есть за позднейшей киевской Десятинной церковью. — А. К.), над горой, — двор теремной, ибо там каменный терем»45.
Во времена Игоря и Ольги киевская крепость занимала лишь небольшую (площадью около двух гектаров) северо-западную часть будущего города Владимира. Но если считать не только крепость, но и киевский посад, так называемый Подол, то Киев можно назвать большим городом по меркам того века. Во всяком случае, так считали мусульманские географы первой половины X столетия, по словам которых Киев своими размерами превосходил столицу Волжской Булгарии Булгар, между прочим один из крупнейших городов тогдашней Европы46.
Один из дворов Ольги находился внутри крепостных стен, другой — вне города. Такое расположение княжеских дворов — обычная практика в древней Руси. Возможно, в этом проявлялась изначальная двойственность княжеской власти: ведь князь — и мы уже говорили об этом — был, с одной стороны, сакральным владыкой, вознесенным на недосягаемую для простых смертных высоту и, следовательно, нуждавшимся в изоляции от непосредственного общения с ними, а с другой — реальным правителем, решающим повседневные вопросы управления. Впрочем, наличие двух дворов в Киеве могло объясняться проще: один двор принадлежал Ольге, другой — Святославу.
По летописи, более известен тот «двор теремной», который находился вне града. Именно здесь, как мы помним, развернулись драматические события, связанные с гибелью первого и второго древлянских посольств; впоследствии здесь жили и сын Ольги Святослав, и затем ее внуки: сначала Ярополк, а затем Владимир. Рядом с этим двором Владимир устроит языческое капище — знаменитый Перунов холм с изваяниями Перуна и других языческих божеств. А затем, приняв крещение и свергнув деревянных идолов, поставит церковь во имя своего небесного покровителя святого Василия — первый памятник Крещению Руси.
Фундаменты «теремного двора» Ольги были обнаружены и исследованы еще в начале прошлого века47. Дворец располагался на краю обрыва в северо-восточной части Старокиевской горы и был окружен рвом и валом. Двухэтажное здание было богато украшено: с внешней стороны выложено тонкой кирпичной плиткой, сохранившей следы краски светло-коричневого цвета; карнизы, плиты, наличники от дверей были изготовлены из мрамора и красного шифера. Внутреннее убранство дворца включало в себя фресковые росписи и мозаичные украшения из разноцветной смальты, жалкие остатки которых были обнаружены археологами среди строительного мусора.
В 70-е годы XX века были исследованы остатки древнейшего княжеского дворца и в самом городе. По мнению видного украинского археолога и историка Петра Петровича Толочко, здание, по всей вероятности, было круглым в плане, о чем свидетельствуют части фундаментов, являвшихся основанием для дугообразных стен (длина одного из обнаруженных фрагментов достигала 18 метров в длину). Основу фундамента составляли большие гранитные валуны, скрепленные глиняным раствором. Середину заполняли обломками шифера, плинфы, мелкими камнями, которые также скрепляли глиняным раствором, а верхний обрез ровняли большими шиферными плитами, крупноформатной тонкой плинфой, а также черепичным боем, причем черепица по своей форме и размерам близка к той, которая обнаружена в каменных постройках средневекового Крыма IX–X веков. Последнее обстоятельство может свидетельствовать о том, откуда именно пришла в Киев техника каменного строительства, а может быть, и мастера, работавшие над сооружением «княжьего двора». «…Этот дворец значительно отличался по своей архитектуре от тех, которые были возведены к востоку, югу и западу от Десятинной церкви, — пишет исследователь. — Найденные здесь фресковая роспись, поливные керамические плитки, шиферные резные архитектурные детали, куски мрамора — убеждают в том, что здание было богато украшено. Мощный слой пожарища, где обнаружено большое количество обгорелого дерева, штукатурки, а также железных костылей, при помощи которых она крепилась к деревянным стенам, свидетельствует, вероятно, о наличии во дворце верхнего этажа, рубленного из бревен». Вероятно, дворец был деревянным и лишь покоился на каменном фундаменте. «Не случайно летописец, говоря о дворе „вне града“, уточняет, что „бе бо ту терем камен“, — продолжает автор. — Если бы такой же имелся и в старой княжеской резиденции, находящейся в „городе“, в таком уточнении не было бы смысла»