«Августа» Елена была под стать своему супругу. Дочь императора Романа I Лакапина, она всегда оказывалась на стороне не отца или братьев, но мужа и в годы самодержавного правления Константина деятельно поддерживала его во всех начинаниях. Источники сообщают о том, что она тоже была нездорова, особенно к концу жизни, однако «добролюбивый царь относился к ней с прежним расположением и любовью и выполнял любое ее желание». Так, по просьбе «августы» он даровал имущества и денежное содержание из казны основанному ей странноприимному дому в Петре, получившему название «Еленин».
А вот багрянородный сын императора Константина Роман весьма мало походил на своего высокообразованного отца. Воспитанный в изнеженности и лени, он до 944 года находился под влиянием людей, приставленных к нему его дедом Романом I и крайне неблагожелательно относившихся к его родителям. Василевс напрасно старался обучить «возлюбленного сына» всем премудростям управления державой, напрасно адресовал ему свои назидательные трактаты; Роман оказался плохим учеником. Даже вступив на престол в качестве самодержца, он гораздо больше будет интересоваться разного рода развлечениями, развратными женщинами и охотой, нежели государственными делами. Говорили, будто он вместе с женой участвовал в отравлении собственного родителя, — впрочем, это, может быть, всего лишь слухи. Но достоверно известно, что, придя к власти, Роман, вероятно по указке жены, пресловутой Феофано, пытался удалить из дворца свою мать, «августу» Елену, а сестер, несмотря на их горькие слезы и протесты матери, насильно постриг в монахини.
«Молод годами, крепок телом, с пшеничного цвета кожей, с красивыми глазами, длиннонос, розовощек, в речах приятен и сладостен, строен, как кипарис, широк в плечах, спокоен и приветлив, так что все поражались и восхищались этим мужем», — так описывает его византийский хронист57. Однако, несмотря на физическую крепость и кажущееся здоровье, Роман умрет очень рано — в возрасте всего двадцати четырех лет. Одни полагали, что смертельная болезнь стала следствием его неумеренных и пагубных развлечений, другие — что Божьим наказанием (болезнь проявилась внезапно, когда император Роман во время Великого поста, в нарушение всех церковных правил, отправился охотиться на оленей). Впрочем, большинство, и не без оснований, было уверено в том, что его опоили ядом, «принесенным из женской половины дворца» (слова Льва Диакона). А там, напомню, безраздельно хозяйничала бывшая харчевница Феофано…
Таковы были собеседники и собеседницы княгини Ольги во время ее памятного визита во дворец. Впрочем, вопросы государственной важности она могла обсуждать с одним только императором Константином. Остальные члены царственного семейства, наверное, играли роли статистов.
Два момента в кратком описании этой встречи во внутренних покоях императорского дворца днем 9 сентября обращают на себя особое внимание.
Во-первых, «архонтисса» сидела в присутствии василевса. Это — несомненное отступление от обычного протокола, которое едва ли можно расценить иначе как признание за княгиней статуса правительницы дружественного империи государства. Известно, что право сидеть в присутствии императора считалось исключительной привилегией, предоставляемой лишь коронованным особам58. С этой целью для них ставились особые низкие сиденья, одно из которых, очевидно, предназначалось для «архонтиссы Росии». Несомненно, и сама Ольга, и ее окружение придавали большое значение полученной от императора привилегии. Показательно, что на миниатюрах Радзивиловской летописи, иллюстрирующих рассказ о встрече Ольги с царем, русская княгиня изображена сидящей в его присутствии59. (На миниатюре Скилицы она стоит перед императором.) Впоследствии сын Ольги Святослав, встретившись с императором Иоанном Цимисхием на Дунае по завершении долгой и кровопролитной войны, также будет вести с ним беседу сидя, что особо отметит византийский хронист60.
Во-вторых, по словам императора, «архонтисса» беседовала с ним, «сколько хотела». Это обычная формула, принятая в византийском протоколе. (Так, описывая приемы послов-«сарацин», тот же Константин сообщает, что послы, «оказавшись подле царского трона, имели встречу с василевсом, сколько хотели»; или, в другом месте: «лицезрели василевса и, сколько хотели сказать, говорили»61.) Но эта формула отражала действительное положение дел. На этом неофициальном приеме, в отличие от предыдущих, официальных, княгиня имела возможность обсуждать те вопросы, ради которых она и прибыла в Царствующий град.
О некоторых из обсуждавшихся тем, например о новом торговом соглашении между двумя странами и условиях пребывания русских купцов в Константинополе, мы можем говорить только предположительно. Но кое-что знаем наверняка.
Неизвестный гравер. Портрет великой княгини Ольги. Конец XVIII — начало XIX в.
Так, из рассказа «Повести временны́х лет» известно, что уже по возвращении княгини Ольги на Русь (вероятнее всего, на следующий год) император Константин прислал к ней своих послов и потребовал от нее исполнить то, что она обещала ему, будучи в Константинополе. «Как возвращусь в Русь, — будто бы говорила ему княгиня, — многие дары пришлю тебе: челядь, воск и скору (меха. — А. К.), и воев (воинов. — А. К.) в помощь» (в Ипатьевском и Радзивиловском списках: «…и воев многих в помощь»)62.
Конечно, рассказ летописи во многом легендарен. Но упоминание о «воях» точно отражает одно из главнейших положений русско-византийского договора: как мы помним, русская сторона обязана была по требованию императора предоставить ему столько воинов, сколько он пожелает. В 50-е годы X века, как, впрочем, и во все другие времена, империя вела постоянные войны, а потому остро нуждалась в наемных войсках из Руси. Эта тема, безусловно, представлялась наиболее важной императору Константину. Ради нее он, собственно, и оказывал почести русской княгине.
В годы правления Константина Багрянородного византийская армия потерпела несколько чувствительных поражений от арабов, хозяйничавших в Северной Африке, Месопотамии, Сирии и Южной Италии. Так, в 949 году (а по другим сведениям, даже в 956-м, то есть накануне визита Ольги)63 катастрофой закончилась попытка императора отвоевать Крит, давно уже ставший главной базой для нападений арабов на византийское побережье. Подготовка к экспедиции велась долго и тщательно и потребовала огромных денежных средств, полная роспись которых приведена в трактате Константина Багрянородного «О церемониях» (подробнейший рассказ о подготовке к походу на Крит составляет отдельную, 45-ю главу 2-й книги трактата). Известно, что в этой экспедиции принимали участие русские наемники: Константин называет их точное число — 629 человек. Однако из-за бездарности или неопытности поставленного во главе войска евнуха Константина Гонгила — человека, совершенно не сведущего в военном деле, — византийская армия была наголову разбита и почти полностью уничтожена.
С переменным успехом военные действия шли на восточных границах империи, где главным противником греков был знаменитый покровитель поэтов, сам воин и поэт, Сейф ад-Даула, или Ибн Хамдан (из династии Хамданитов), эмир Халеба (Алеппо в Сирии), имя которого уже упоминалось на страницах этой книги. Войны с ад-Даулой отличались особым ожесточением: они «сжигали, убивали и забирали в плен» — эта фраза звучит рефреном в современных описаниях военных действий как греков, так и арабов. Впрочем, иной раз противники проявляли рыцарское отношение к захваченным в плен врагам — но лишь когда в руках у них оказывался кто-нибудь из представителей высшей знати, чью жизнь можно было обменять на ощутимые политические выгоды.
Наемники-руссы участвовали во многих сражениях с Сейф ад-Даулой. Со слов ал-Масуди (писавшего в 956 году), известно, что византийцы размещали их, равно как и армян, болгар или печенегов, отдельно, гарнизонами, «во многих из своих крепостей, примыкающих к границе аш-Шамийя (Сирии. — А. К.)», и использовали против «народов, враждебных им и окружающих их владения»64.
Тридцатого октября 954 года в битве у крепости Хадат (к западу от Евфрата, на границе византийских владений и государства Хамданитов) войска Сейф ад-Даулы наголову разбили 50-тысячную армию командующего всеми вооруженными силами империи на востоке престарелого доместика Варды Фоки. Потери греков были огромны. Сын доместика Никифор, будущий император ромеев и выдающийся полководец, едва не попал в плен к арабам: в течение целого дня он был вынужден прятаться в подземельях Хадата и лишь с наступлением ночи бежал из города и с трудом нагнал отступающего отца. В этом сражении на стороне греков, наряду с болгарами и армянами, участвовали и руссы65, которые до конца испили всю горечь поражения; очевидно, что и они тоже понесли огромные потери.
После неудачи Варды Фоки доместиком был назначен его сын Никифор. Второго сентября 955 года он вновь осадил крепость Хадат, но вынужден был отступить, узнав о приближении Сейф ад-Даулы; кажется, руссы и на этот раз входили в состав его войска. Напуганное неудачами византийское правительство предприняло попытку заключить мир с правителем Халеба, однако эмир ответил решительным отказом, заявив, что греческому царю могут быть переданы от него только три слова: «конь, копье и меч»66.
В следующем, 956 году Сейф ад-Даула напал на крепость Телл-Батрик в Армении (в верховьях Евфрата), где находился другой видный византийский полководец и тоже будущий император Иоанн Цимисхий, и обратил того в бегство. Правда, осенью того же года флот греков разгромил арабов на море, а сухопутные войска удачно действовали в Месопотамии.
Перелом в ходе войны наметился лишь в июне 957 года, примерно в то время, когда княгиня Ольга отправлялась в Царьград. Пользуясь тем, что Сейф ад-Даула напал на пограничные области Византии, доместик Никифор Фока опять подступил к крепости Хадат, осадил ее и на этот раз добился от гарнизона и жителей капитуляции на условии сохранения им жизни; сама крепость была разрушена. С этого времени греки все чаще стали одерживать верх над своим грозным врагом. В июне следующего, 958 года Иоанн Цимисхий добился внушительного успеха, заняв важнейшую в стратегическом отношении крепость Самосату на Евфрате; осенью того же года он обратил в бегство самого Сейф ад-Даулу и захватил множество пленных.