[307]. В 1346 г. Ольгерд «взя Шелону и Лугу на щит, а с Порховьского городка и с Опоки взя окуп»[308]. В 1408 г. «воеваша Немци всю Залескую страну и до Черехе, и прешедше за рубежь воеваша в Леженицах и на Болотах и на Дубъске и на Гостени и под Кошкиным городьком»[309]. В 1428 г. «князь Витовти събрав силы многы прииде прежде к Вышегороду, июля 18 день, и по том к Порхову…»[310].
Фортификации князя Александра Ярославича, надо полагать, не имели долговременного характера, на что указывает и термин «сруби» в летописном известии 1239 г. Только Порхов, существующий и сегодня как город, получил в дальнейшем каменные укрепления, что произошло в 1387 г.: «благослови владыка Алексеи всь Новьгород ставити город Порхов камен»[311]. Остальные городки постепенно, но достаточно быстро пришли в упадок. В 1404 г., когда новгородцы приняли на службу потерявшего свой Смоленск князя Юрия Святославича, ему в кормление были отданы новгородские пригороды, однако среди шелонских городков к этому времени уже не было Опоки: «даша ему 13 городов: Русу, Ладогу, Орешек, Тиверьский, Корельский, Копорью, Тръжек, Волок, Ламский, Порхов, Вышегород, Яму, Высокое, Кошкин Городець»[312]. В духовной Ивана III (1504 г.) нет не только Опоки, но и Вышегорода, а из шелонских городков названы лишь «Порхов город, Высокой город, Кошкин город»[313]. Эта динамика угасания отражена и писцовыми книгами. Уже в 1498 г. Опока, будучи центром Опоцкого погоста, не демонстрирует никаких признаков города[314]. Такой же характер имеет в писцовых материалах Вышегород, обозначаемый не как город, а как Вышегородский погост,[315] хотя в дальнейшем формируется Вышегородский уезд в составе трех погостов — Болчинского, Облучского и Вышегородского. «Городками» писцовые книги конца XV в. продолжают обозначать Высокий, давший затем название Высокогорскому уезду в составе Никольского, Рождественского, Дегожского, Пажеревицкого и Бельского погостов, и Кошкин городок, ставший центром уезда в составе Жедрицкого и Ясенкского погостов[316].
Поскольку в грамоте № 704 упоминаются «ясеняне», термин «городчане», обозначающий в ней авторов донесения, логично связывается с администрацией Кошкина городка, расположенного в ближайшем соседстве с Ясенским погостом. Менее вероятна их идентификация с обитателями Высокого городка, который отстоит от Ясенского погоста на тридцать с лишним километров.
Вопрос о хронологическом взаимоотношении написанных одним почерком грамот № 704 и 636, при том что и грамота № 704 имеет явное отношение к пограничной службе, целиком зависит от точности детальной датировки обоих документов, из которых вновь найденный относится как будто к несколько более раннему времени, нежели грамота № 636. Сегодня такая точность пока недостижима.
Что касается адресата грамоты № 704, то он, несомненно, был новгородским посадником, о чем свидетельствует не только место находки документа, но и титулование в нем адресата. Впервые встреченный титул «посадник великий», надо полагать, содержит в себе смысл противопоставления новгородского («великого») посадника посадникам других городов Новгородской земли. Источники XIII в. знают о существовании тогда посадников Пскова, Ладоги, Нового Торга[317]. Принадлежность обеих грамот к одному комплексу заставляет заключить, что и грамота № 636 предназначалась тому же адресату и, следовательно, забота об обороне новгородских рубежей входила в круг обязанностей посадника.
Рассмотренные материалы дают повод обсудить немаловажную проблему, которая до сих пор не привлекала исследовательского внимания. Оценивая в целом систему дальних фортификаций Новгорода и Пскова, мы с некоторым удивлением обнаружим, что непрерывная цепь крепостей расположена на границе между Псковской и собственно Новгородской землями, с одной стороны, и Пусторжевской землей, с другой. Эта цепь образована городками Черница, Коложе (их после разрушения литовцами сменила в 1414 г. Опочка[318]), Вороноч, Врев, Выбор, Котельно (предшественник Выбора), Володимерец, Дубков на пограничье Псковской и Пусторжевской земель и продолжена шелонскими городками на новгородско-пусторжевском пограничье, а далее — Русой, Курском и Холмом на Ловати.
Между тем и Пусторжевская, и расположенная к югу от нее Великолукская земля по крайней мере со второй половины XII в., безусловно, входят в состав новгородских владений, что можно наглядно продемонстрировать на примере более отдаленной Великолукской земли. В 1167 г., когда князь Святослав Ростиславич оставил новгородский стол и удалился в Луки, новгородцы «идоша прогнат его с Лук»[319]. В рассказе 1191 г. Луки прямо названы рубежом между Новгородской и Полоцкой землями: «ходи князь Ярослав на Лукы, позван полотьскою князьею и полоцяны, и поя с собою новъгородьць передьнюю дружину, и съняшася на рубежи и положиша межи собою любъвь»[320]. В 1198 г умер сын новгородского князя Ярослава Владимировича Изяслав, «бяше посажен на Луках княжити и от Литвы оплечье Новугороду»; «на ту же осень придоша полочане с Литвою на Лукы и пожьгоша хоромы, а лучяне устерегошася и избыша в городе»[321]. В 1200 г. «иде Нездила Пьхциниць на Лукы воеводою; иде с Лук с маломь дружины в Лотыголу на тороне»[322]. В 1211 г. «посла князь Мьстислав Дмитра Якуниця на Лукы с новгородьци города ставит…, а лучяном да князя Володимера Пльскосвкаго»[323].
Казалось бы, в такой ситуации цепочки пограничных фортификаций должны были возникнуть и укрепляться на пограничье Великолукской и Полоцкой земель, т. е. в верховьях Ловати и Куньи, однако, кроме Лук, здесь нет иных крепостей. Напротив, описанная выше линия псковских и новгородских городков на Пусторжевской пограничье поддерживается и усиливается и в XIV, и в XV в. На мой взгляд, возможно предложить этому удовлетворительное объяснение.
Докончания Новгорода с литовскими великими князьями Свидригайлом 1431 г. и Казимиром 1441–1442 и 1471 гг.,[324] а также Запись о Пусторжевской дани 1479 г.,[325] свидетельствуют о том, что Великолукская и Пусторжевская земли находились в совместном владении Новгорода и Литвы. Существование такого порядка прослеживается формально до 1393 г., когда указанный порядок уже был «стариной»: «Седе на князеньи в Литве князь Витовт Кестутьевич, и новгородци взяша с ним мир по старине»[326]. Размышляя об истоках системы совладения Луками и Пустой Ржевой и имея в виду упорное поддержание фортификаций на западной и северной границах Пусторжевской земли, мы можем предположить, что Литва унаследовала эту систему от перешедшего в ее руки Полоцка, т. е. сам порядок совладения существовал уже в XII–XIII вв., а система обороны от Полоцка рубежей Новгорода и Пскова исходила из того, что в Луках и Пустой Ржеве новгородская администрация не была полной хозяйкой.
Т.Я. ДжаксонАлександр Невский и Хакон Старый: обмен посольствами
Уникальные сведения о переговорах русского князя Александра Невского и норвежского конунга Хакона Старого в середине XIII в. сохранились в исландской саге. Как ни парадоксальна такая ситуация, она легко объяснима. Одним из традиционных видов исландских саг были так называемые «королевские саги», или «саги о норвежских конунгах», посвященные истории Норвегии, прародины исландцев, с древнейших времен по 1280 г.[327] В одних сагах говорилось о правителях легендарных, мифологических, в других — о героях «века саг», в третьих повествование велось о событиях, весьма близких ко времени записи саг. Эти последние («саги о современности», по терминологии С. Нурдаля[328]), хотя и созданные по законам жанра саги, все же строились на совсем иной источниковой базе. Интересующая нас в данной связи «Сага о Хаконе, сыне Хакона», охватывающая события 1204–1263 гг., была написана по приказу сына Хакона, конунга Магнуса, в 1264–1265 гг. Ее автор — Стурла Тордарсон — имел в своем распоряжении богатые и хорошо организованные архивные материалы норвежской королевской канцелярии, а также использовал воспоминания очевидцев событий. Исследователями отмечается «вполне документальный характер» этой саги, «преобладающий в ней над литературно-повествовательным элементом»