На траве-ковыле обнажённы, терзаемы
И зверями, и птицами хищными,
Без креста и могилы лежали убитые
Воеводы рязанские, витязи,
И семейные князья и сродники,
И все множество люда рязанского:
Все одну чашу смертную выпили…
Монах остановился, затем подошёл ближе, стал против гусляра. Но тот не видел его.
Тогда юноша его окликнул:
– Старче! Старче! Видишь ли меня?
Гусляр смотрел на него, с трудом понимая, что перед ним человек, притом русский человек и православный монах.
– Уходи, добрый человек! – так же хрипло выговорил старик. – Тут только смерть теперь…
– Кто… это сделал? – в ужасе прошептал инок Афанасий. – Я сюда по благословению, служить в здешнем монастыре прислан. Но… Кто всё это сотворил?!
– Орда Батыева захватила Рязань. Князей убили, в город ворвались, перебили всех. В храме Пресвятой Богородицы люди укрывались. Их всех перебили. Женщин насиловали и убивали. Владыку нашего, епископа, со всем клиром заживо сожгли. Над иконами святыми глумились… Уходи! Никто нам больше не поможет!
Монах слушал, окаменев от ужаса.
Вдруг совсем рядом раздалось конское ржание и фырканье. Афанасий обернулся. Позади него крупный вороной конь топтался, прядая ушами, раздувая ноздри. Запах пепла и обгорелой человеческой плоти пугал коня.
Но сидящий на нём всадник, огромного роста богатырь, облачённый в кольчугу и шлем, сидел в седле неподвижно. Позади него топтались ещё несколько всадников.
– Где? – спросил приезжий.
– Что где? – не понял инок Афанасий.
– Безбожники где? – Голос у приезжего был густой и мощный.
– Я не знаю…
– Старче! – Теперь богатырь обратился к гусляру. – Дедушка Матвейко! Ты же меня помнить должен: я боярин здешний. Евпатием крещён. Евпатий Коловрат. Помнишь?
– Помню тебя, боярин Евпатий. – Гусляр, всмотревшись, кивнул. – А тебя что же, не убили?
– Я в Чернигов ездил с князем Ингварем Ингоревичем. Ему обо всём, что здесь приключилось, донесли, он мне сказал, и я тотчас назад поскакал, в Рязань. Возвращаюсь и вижу это всё… Где они? Где ныне орда Батыева? Скажи ради Христа!
– Уехали они, – ответил ещё более хрипло старик. – Здесь больше убивать некого. И жечь нечего. Меня вот не заметили, несчастного, оставили посреди всего этого… А они дальше помчались. Туда вон. Ещё поутру здесь были.
Коловрат, не говоря более ни слова, развернул коня.
– Боярин! Куда ты? – спросил его монах.
– За ратью моей. Она у сожжённых стен городских осталась. И поскачем догонять псов кровавых. Что же мне ещё делать остаётся?
– Я с тобой! – закричал инок. – Рубиться не очень умею, зато из лука бью без промаха.
– Ты же монах… – с сомнением произнёс Евпатий.
– И что с того? Не все ли мы во крещении – Христовы воины? Всё едино – пойду. Конь для меня сыщется?
– Найдём.
По заснеженной степи, через сожжённые сёла, мимо обугленных стен ещё одной разорённой церкви, через рощу, тоже опалённую огнём, мчалась рать Евпатия Коловрата.
Вот они увидели на горизонте чёрную цепь движущегося войска. Почти догнали, и татары, не спеша и с хозяйским видом скачущие по заснеженной целине, стали оборачиваться.
– Кто такая? – закричал один из них, пытаясь подобрать русские слова. – Чтой нада?
Евпатий осадил коня и рыкнул своим могучим голосом:
– Мы христианской веры! Хотим почтить вашего царя той же честью, что он почтил князей наших и землю нашу! И если боя не примете, всех на эту землю здесь же уложим! Меня звать Евпатием Коловратом, и я – ваша смерть!
Один из татар, одетый побогаче, выкрикнул на своём языке какую-то брань и вскинул лук. Но инок Афанасий выстрелил раньше, и татарин кувырком полетел из седла в снег.
Орда вскинулась, с опозданием начала разворачивать свои ряды. Однако, пока они лишь готовились к бою, рать Евпатия уже налетела на них, и завязалась сеча.
Евпатий в бою походил на былинного богатыря – он валил своим огромным мечом десятки врагов, разрубал их до самого седла, а конь его храпел и бил копытами бьющиеся в судорогах тела.
Под стать Коловрату билась и его дружина.
В стороне от сечи показался Батый, в раззолоченной одежде, на убранном золотой сбруей коне. С изумлением и не без страха смотрел на происходящее наследник Чингисхана.
– Кто это? – спросил хан подскакавшего к нему мурзу. – Живые ли это люди, или духи убитых встали, чтобы убивать нас?
– Я не знаю, великий хан! – дрогнувшим голосом отвечал мурза. – Они убили уже много сотен наших. Один этот великан сокрушил не менее двух-трёх сотен. Он убил твоего родича Хостоврула, разрубил пополам! И многих ещё славных воинов… И стрелы его не берут, сколько мы ни стреляем… Что делать? Они так перебьют всё войско!
Подъехавший к хану сзади человек, одетый в китайское платье, что-то тихо сказал Батыю.
– Правильно! – воскликнул тот. – И если это не поможет, то он и точно – не человек!
Битва продолжалась, и сотни мёртвых тел уже окружали бьющихся смертным боем русских. Многие из них были не единожды ранены, некоторые и сами уже пали, но татары в страхе не замечали потерь своих несокрушимых врагов.
В это время несколько человек из татарского войска тащили некое деревянное сооружение на колёсах. Те, кому случалось видеть, как завоеватели берут города, помнили, что это такое. То была сконструированная китайцами стенобитная машина.
Подкатив её ближе, татары зарядили стенобитку здоровенными камнями.
Евпатий между тем видел сквозь поредевшую толпу врагов раззолоченную фигуру хана.
– Ага! – закричал богатырь во весь голос. – Вот и гость дорогой показался! Почто прячешься, Батый?! Давай-ка сойдёмся, давай порубимся! Ну?! Али ты только с бабами да стариками воевать охоч?!
Он уже готов был прорубиться сквозь татарские ряды к их предводителю, но в этот момент камень, пущенный из стенобитной машины, ударил его в грудь. Пошатнувшись, Коловрат вновь стал понукать коня. Его ударил второй камень, затем третий. Рядом с ним падали, сражённые градом камней, другие воины.
Евпатий широко осенил себя крестным знамением и поднял к небу глаза, сверкающие радостью:
– Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, что сподобил такую добрую смерть прияти! Да будет на всё святая воля Твоя!
Небо осветилось вдруг огненным заревом. Зима, грозы быть не могло, но казалось, что над степью сверкают молнии. Облака неслись с такой скоростью, будто в высоте свирепствовал ураган. Татары в страхе втягивали головы в плечи, спеша поскорее покинуть место страшной битвы.
Только Батый и несколько его приближённых стояли над огромным телом Евпатия Коловрата, с изумлением и трепетом разглядывая его.
– Всё же это – не человек! – прошептал хан. – А если здесь таких много?.. Может, и не стоило сюда приходить?..
Монах Афанасий пришёл в себя и понял, что лежит, укрытый плащом, возле самого огня. Его висок был рассечён, в бороде – запеклись капли крови. Кровь виднелась на кафтане и на подряснике.
Над иноком наклонился один из воинов Коловрата. Его тоже ранили, голова была перевязана.
– Как ты, брат? – спросил воин.
– Не знаю. А почему мы живы?
Воин глухо засмеялся:
– Хан безбожный до того перепугался, что всех нас, кто уцелел, отпустил. Мы сейчас хоронить будем наших… Кого сможем найти, кого сил хватит закопать. Земля-то твёрдая. А боярина Евпатия в Чернигов отвезём, чтоб там отпеть. Слышь, инок: если встать можешь, хоть молебен отслужи о упокоении… Имена мы тебе скажем, какие вспомним…
Степь, ещё недавно озарённая вспышками зимних молний, озарилась теперь огнём большого костра, в свете которого воины совершали погребение павших в большой братской могиле. В небе всё ещё вспыхивали временами те же странные сполохи, но русских они не пугали.
Инок Афанасий, стоя над могилой с крестом в руках, пел:
– Души их во благих водворятся!..
Глава 5Архангел Михаил
Вот уже много часов подряд над городом гудит набат. Он созывает людей ещё не на битву – новгородцы от мала до велика собираются к стенам своего города, чтобы укрепить их, усилить оборону.
Работали в эти часы все, кто мог работать, – мужчины, подростки, седобородые деды, которые считали, что как раз от них-то – самая большая польза: у них и опыт, и смекалка, развитая годами постоянных битв – не с теми, так с другими… Находилось дело и для женщин – натаскать ближе к стенам снеди да наготовить на случай, если осада окажется долгой. Ещё – нарвать полосами льняных тряпок, разложить и приготовить для перевязки раненых.
Стены укрепляли, наводили деревянные забрала[22] там, где их не было или они недостаточно широки, достраивали сторожевые башни и остроги[23].
Прямо под стенами, подвесив над сложенными тут же очагами чугунные чаны, варили смолу. Мужики катили тачки с наваленными на них камнями, в то время как мастера на стенах налаживали камнемётные механизмы. Люди были сосредоточены, и в их действиях не угадывалось ни лихорадочного возбуждения, ни обречённости.
По ходу дела работающие перебрасывались краткими фразами.
Два парня, трудясь над деревянными укреплениями на стене, тихо, сквозь зубы бранили завоевателей:
– Всю Русь-матушку потоптать хотят… огнём пожечь!
– Город за городом губят, проклятые! Ни дитёв не жалеют, ни стариков седых…
– Девок насилуют, даже малолетних… Вот сам бы их бить да пошёл!
– А и пойди!
– А и пойду! Князь, слыхал, ополчение сбирает? Чем я не сгожусь? А ты?
– А я уж записан. Уж и обучением занимался. Все пойдём!
Несколько человек трудились над укреплением стены снизу – таскали к ней камни, насыпали креном к деревянной кладке. При этом обменивались замечаниями:
– А я слыхал, из других городов другие князья нашему Александру в подмогу пришли со дружинами своими.