– От Эриха. Я ждал этого сообщения. Едут наконец послы папские. С чем едут, ты, боярин, надо думать, догадываешься…
Старый наставник вздохнул. Он взял с перил голубя, принёсшего письмо, и задумчиво гладил серо-стальные перья, благо птица и не думала сопротивляться – после долгого пути ласка была ей приятна.
– И что твой друг тебе советует? – спросил боярин.
Александр удивлённо посмотрел на него:
– Эрих-то? Неужто ты думаешь, что он мне в таких делах советы давать станет? Тем более что мыслим мы с ним едино. Да нет, просто сообщает, кто едет, каковы послы и что в том папском послании писано. Впрочем, это мне и так ведомо, и друг мой это отлично знает. Ладно. Примем. Послушаем.
Прошло ещё несколько дней, и папские посланцы, два солидных кардинала, прибыли во Владимир.
Александр принял их в большой палате княжеского терема. Той самой, в которой пять лет назад справлялась тризна по отравленному в Орде князю Ярославу Всеволодовичу.
Князь сидел в высоком богатом кресле, в окружении бояр и православных священников. Кардиналов такой приём не смутил – чего-то подобного они и ожидали.
Один из них достал из сумки свиток, аккуратно развернул и принялся зачитывать по-латыни папскую грамоту. На лице Александра невольно отразилась досада: этого языка он ещё не знал.
Наконец кардинал умолк, и русский толмач, успевший быстро записать прочитанное по-русски, в свою очередь стал читать:
– «Обращаюсь к тебе, великий князь Александр Суздальский, высоко почитая твои ум, безмерную отвагу и величие.
Земля твоя велика есть и богата, а имя твое прославлено по всему свету. Посему я, понтифик Святого престола, предлагаю тебе хотя бы для начала познакомиться с мудростью и учением святой католической церкви. Мне ведомо, что твой многомудрый отец князь Ярослав некогда, находясь в Каракоруме, дал слово одному мудрому монаху принять латинскую веру и исполнил бы это обещание, если бы не его преждевременная смерть.
Если ты, князь Александр, любишь отца своего, то должен уважать его волю и последовать его благому примеру – принять веру святой Римской католической церкви. Русский князь не должен отказывать в повиновении папе, или – вернее – Самому Богу, наместником Которого на земле является папа.
Сверх того, за то, что не захотел ты склониться перед свирепостью татар, мы прославляем твоё благоразумие достойными в Боге похвалами».
Александр слушал внимательно, лицо его оставалось спокойным.
Когда же толмач умолк, князь обратил взгляд на посланцев и при этом его глаза вспыхнули вдруг огнём:
– Слышите, папские посланцы, преокаянные прелестники! От Адама и до потопа, от потопа и до разделения язык, и от разделения язык до начала Авраама, и от Авраама до прохода Израилева сквозь Чермное море, от исхода сынов Израилевых до смерти Давида-царя, от Давида до начала царства Соломона, от Соломона до Августа-кесаря, а от начала власти Августа и до Рождества Христова, от Рождества Христова до Страдания и до Воскресения Его, а от Воскресения же Его и до восшествия на небеса, от восшествия на небеса и до царствия великого Константина, от начала царствия Константина и до Первого собора, от Первого собора и до Седьмого собора: сие всё сведаем добре, а от вас учения не принимаем![37]
Закончив, он вскочил с кресла. Глаза его продолжали гореть гневом, но больше он не произнёс ни слова. И не глядя на папских посланцев, ушёл.
Вечером того же дня князь пришёл ко всенощной в Успенский собор. Отстоял службу и вышел из церкви вместе с митрополитом Кириллом.
Владыка шёл, благословляя выстроившихся по обе стороны крыльца прихожан. Многие из них, получив благословение, смотрели вслед князю, но он шёл, задумавшись, словно ничего не видя.
Отойдя от храма, князь догнал митрополита, и дальше они зашагали уже бок о бок.
– Почто так задумчив, княже? – ласково спросил Кирилл, видя, что Александру не по себе.
– Верно, в грех я впал, владыко! – произнёс князь. – Разгневался и из себя вышел, как мальчишка… Хотел выпроводить папских послов спокойно, гнева не показывая, голоса особо не повышая. Просто их спровадить, так же учтиво, как встретил. Ан не утерпел! А всё потому, что они на отца моего напраслину возводят! Не собирался князь Ярослав менять наше святое православие на их лукавую веру, не собирался!
– Ты доподлинно это знаешь, сыне? – Кирилл коснулся руки князя, посмотрел ему в лицо. – Искушения бывают и у самых достойных. Я слыхал, что латиняне ссылаются на монаха итальянского по имени Иоанн, который якобы это обещание князя Ярослава слышал.
– Лгут они, владыко! – вновь не сдержал своих чувств князь Александр. – Лгут! Я ведь говорил с этим самым монахом. Зовут его Джованни Плано Карпини. Он-то – человек честный. Он открыл мне, кто был тот изменник-боярин, что отца моего оклеветал, и подтвердил, что никакого такого обещания не было. А они мне своё лукавое и злое за отцову волю выдавать пытаются! Вот я и не сумел с собой совладать. Плохо это!
– Да нет! – вновь улыбнулся митрополит. – Надеюсь, теперь ты этих обманщиков надолго от нас отвадил. В прелесть впасть легко, а вот как потом содеянное искупить?.. Я одно тебе скажу: Русь сейчас среди вражьего круга, и быть ей или сгинуть, зависит от того лишь, сохранит ли она веру православную. Ты всё верно сделал, князь.
Разговаривая, они дошли до монастырских стен, однако владыка не спешил в свою келью. Остановился возле колодца, обернулся:
– Чадо, достань-ка мне водицы. Пить захотелось. Уж больно долго проповедь говорил.
Александр охотно схватился за журавля, опустил ведро и почти тут же достал. Студёная вода красиво плескалась в деревянной кадке.
Владыка зачерпнул воду стоявшей на краю колодца деревянной чаркой и с наслаждением принялся пить. Хрустальные капли попадали на его серебряную бороду, блистали в ней крохотными искорками, потом падали назад, в чарку.
– Ай, добра водица, да как бы не простудиться! Не хочешь?
Александр принял у владыки чарку и выпил почти до конца.
– Правда, хорошо! Утешил ты меня, владыко. А то я уж загоревал: три с лишним десятка живу, а владеть собой никак не могу научиться. Что ни говори, а в гнев впадать – грех!
– Ну, считай, что ты покаялся в грехе и я твоё покаяние принял, – усмехнулся митрополит. – А теперь расскажи-ка про Орду. В этот раз ты там долго пробыл. И, чаю я, нарочно задержался, чтоб лучше этих людей понять. Что скажешь про поработителей наших?
Александр развёл руками:
– Что про них сказать, владыко? Кабы можно было предпочесть им латинян, я бы, может, это сделал… Чужие нам татары, чуждые. Они не просто сильны большим скопом, они и живут таким скопом, и сильнее всего в них – повиновение властителю своему. На каждого отдельного человека они вроде бы и внимания не обращают, будто он – муравей, а не образ и подобие Божие…
Но отчего я и по сей час уверен, что лучше жить какое-то время под ними, чем объединиться с католиками, так это от того, что вера любого человека и любого народа татарам безразлична. Они считают, что веровать можно как кому угодно и во что угодно. Считают, что в рай множество путей, куда хочешь, туда и иди!
– Но ведь так ненароком и в ад забредёшь, да сразу того не заметишь! – горестно заметил владыка.
– Я тоже об этом думал. Но для нас сейчас это – спасение. Да, они жгли и уничтожали наши храмы, убивали священников, но если постараться жить с ними в мире, не допуская их свирепых набегов, то нашу веру они трогать не будут. У них, владыко, законом запрещено притеснять какое бы то ни было верование. Я этим воспользовался и добился особой грамоты, чтобы наша церковь была от нападок защищена. В Каракоруме её теперь нельзя притеснять и даже хулить под страхом смертной казни!
– Вот как у них! – всплеснул руками Митрополит. – Ну так слава Богу, что латиняне для себя там такой же грамоты не испросили! Взял бы ты да свои слова гневные латинянам там высказал… И что? Хоть восвояси беги!
Александр видел, что его наставник шутит, и всё же почувствовал себя немного уязвлённым.
– Было б нельзя, я бы с собой совладал! – воскликнул князь. – Но на своей земле я в своей воле.
– Ах ты, чадушко! Нет нашей воли ни на земле, нигде… Только Божья воля есть, только Он здесь и везде волен, а мы если от Его воли отпадаем, то, считай, и нет нас! Хорошо, что ты от татар столько добра для нашей церкви сумел испросить. Тоже небось несладко тебе приходилось. Не всегда ведь они нашу веру-то уважать готовы. Вспомни ещё раз, как князь Михаил Черниговский и боярин его лютую смерть прияли… Скажи-ка: в Каракоруме, как я понял, разных церквей много, и наша там тоже есть. А в Бату-сарае?
– А там её нет, – нахмурился Александр. – Пока нет. Но я своего добьюсь! Как в другой раз в Орду поеду, договорюсь о том, чтоб её построили и чтоб священники были. Благословишь?
– А чего для, думаешь, спрашиваю? – Митрополит вновь положил руку на локоть князя. – Сам с тобой поеду. Помогу. Там русских людей много. Пленённых одних сколько тысяч… Как с выкупом? Ещё кого-то откупили?
– Многих! – оживился князь. – Чем больше богатеет Орда, тем легче рабов выкупать за золото да за побрякушки. У Батыя двадцать шесть жён, так я для каждой серёг золотых, да гривен, да перстней понавёз.
– Им понравилось? – спросил владыка.
– Не знаю, я одну видал. Так ей я понравился.
Митрополит возвёл глаза к небу:
– Что ж это я слышу! А она тебе?
– Нет, владыко. – Александр даже не смутился. – Я, кроме Саши моей, и не вижу никаких женщин. Это правда. А жён ханских понять можно: легко ль одного мужа на двадцать шесть частей делить?
– Мне думается, ему тяжелее! – заметил владыка. – Но не мне судить – я с семнадцати лет в монашестве.
Разговаривая, они шли рука об руку по монастырскому саду, где монахи трудились над возделыванием огорода, копали канавки для слива воды. Все они работают, не поднимая головы, шепча про себя молитвы, поэтому не замечали идущих мимо князя и митрополита.