того боярина, верно? Посол-то был ваш, а не его!
– Ну, наш, – сощурился Манасия.
– Только вы не подумали, что князь Александр окажется ещё сильнее и мудрее своего отца. Он остановил войну. И вам уже не заставить Орду сокрушить Русь.
– Почему ты так думаешь?
– Да потому, что ханам куда выгоднее получать дань. Они уже богаты, уже насытились. Чтобы поднять всю их массу, вашего золота теперь уже мало! Они будут совершать набеги, разрушать города, грабить и убивать. Но Русь очень велика. А станет ещё больше. И русские будут восстанавливать свои города, снова возводить храмы, сажать хлеб. Вы ничего этого не умеете!
Манасия скривился, как от боли, и выдохнул:
– Тридцать лет назад новгородцы на площади сожгли заживо моего отца и его товарищей. Они были волхвами и учили русских молиться своим старым богам. Пока у них не было вашего распятого Бога, ими можно было управлять! За это я особенно ненавижу русских!
– Правильно! – воскликнул Эрих. – Вы ненавидите любое созидание. А что сожгли – тоже правильно. Не надо навязывать людям веру, они и сами поймут, какая вера им нужна. Так чем же ты отравил князя? А, Манасия?
Хазарин вновь довольно заулыбался. При этом он искоса бросил взгляд на инкрустированный столик, стоявший с краю шатра. Кроме кувшина, тарелки с какими-то фруктами и красивого серебряного кубка, там стояли маленькие песочные часы.
Манасия странным суетливым движением потёр руки:
– Ты не знаешь, что это за яд, латинянин.
– Не знаю. Но хочу знать.
Волхв вдруг зло ощерился:
– Не поможет! Против него нет противоядия.
– Это правда?
Эрих провёл рукавом по лбу – кажется, он сильно вспотел.
– Это правда, германец! – воскликнул хазарин. – Нет противоядия, и твоего друга можно считать уже мёртвым. Само собой, я не сам влил ему отраву – это бы заметили. Но за деньги можно уговорить кого угодно. Хоть ханских слуг. Я могу тебе даже сказать, кто именно это сделал.
– И кто?
– Хочешь донести хану? – Хазарин привстал с места. – Не успеешь! От того яда, которым я смазал твою чашку, перед тем как налить туда кумыс, противоядия тоже нет! Ты думал, если я тоже пью, то питьё безопасно…
Эрих спокойно смотрел в пылающие злобой глаза хазарина.
– Я прав: самонадеянность рушит ваши планы. Питьё безопасно, Манасия. Чашки тоже: я подменил их, пока ты снимал со стены флягу с кумысом.
– Что?! – взвился с места волхв.
– А ты считал, что хитрее всех? Я нарочно пришёл к тебе – знал, что ты попытаешься отравить и меня и, думая, что отравил, выдашь себя. Я видел, как ты глянул на песочные часы, и притворился, будто мне худо. А чашки с собой захватил – у татар они, слава Богу, почти все одинаковые. Вот твои чашки!
Немец извлёк из-под подушек, на которых сидел, две вложенные одна в другую небольшие посудинки.
Манасия позеленел от злобы.
– А хочешь, – еаклонился вперёд немец, – нальём кумыс в эти чашечки и посмотрим, кому достанется отравленная? А? Раньше я ведь был католиком и видел испытание наподобие этого. У католиков это называется ордалия, или Божий суд. Ну? Выбирай чашку!
Хазарин вскочил, но быстро встал и Эрих, отрезая ему путь к выходу из шатра.
– Ты всё равно ничего не докажешь! – завизжал Манасия. – Ни хану, никому! Ты даже не докажешь, что я хотел убить тебя: ты сам мог намазать чашку ядом!
Теперь искривилось лицо Эриха. Но он быстро справился с собой:
– Докажу? Да кто тебе сказал, что я буду кому-то что-то доказывать?
– Подожди! – возопил волхв. – Знаешь, сколько у меня золота? Я…
Договорить он не успел. Кинжал Эриха пронзил его почти насквозь.
– Прости, Александр! – тихо проговорил фон Раут. – Больше я уже ничего не могу сделать!
Эрих стремительно шагал по лагерю, не замечая проходивших мимо татар, некоторые здоровались с ним – его успели здесь запомнить.
Немец подошёл к сидящему возле их небольшого шатра Саве и хлопнул того по плечу:
– Уезжаем! Быстрее!
– Он? – уже вскочив в седло, спросил воин.
– Он. Но противоядия от этого яда нет. Он убил князя.
У Савы вырвался короткий стон:
– Аспид ночной! Будь он проклят! И ты оставил эту тварь в живых?!
– Что?! – Эрих тоже уже в седле и, обернувшись, с гневом глянул в лицо другу. – От кого другого я не стерпел бы этого… Едем!
Ветер клочьями гонял по степи позёмку. Два всадника стремительно удалялись от Орды, окунаясь в закат и растворяясь в нём.
Глава 15Схимник Алексий
На разъезженной дороге свежевыпавший снег перемешался с комьями грязи. И снег продолжал идти. Он сыпал и сыпал, будто пытался перекрасить, выбелить унылую скудость поздней осени. Но чёрная грязь вновь проступала сквозь белизну.
Трое всадников мчались по направлению к Городцу. У одного из них, громадного и могучего, ехавшего первым, в руке был факел. Рыжие космы пламени метались по ветру, и пятна неровного света то рассыпались по дороге, то улетали к низкому своду набухших влагой туч.
Последним скакал воин, как и его могучий товарищ, облачённый в кольчугу и шлем. На том и на другом были и плащи, но ветер отбросил за спину воинов, и, промокнув, они прилипли к кольчугам.
Между двумя воинами мчалась на гнедом, сильном скакуне женщина. Мокрый платок, надетый поверх тоже успевшей промокнуть кики[42], обрамлял тонкое, бледное лицо со стиснутыми, словно от боли, губами.
Замыкающий маленький отряд воин окликнул того, что скакал впереди:
– Слышь, Сбыско! Уж совсем свечерело. С пути-то не собьёмся? Впереди ни огонька не видать!
Сбыслав Якунович обернулся. По его лицу, обрамлённому шлемом и коротко подстриженной тёмной бородой, текла вода. В широких бровях застряли и не хотели таять блестящие снежинки.
– Дорогу-то зришь, Миша? – отозвался великан. – Не сбились мы никуда. Здесь одна дорога – на Торопец. А что света не видно, так вон метёт впереди как – всё затмевает. Скоро увидим огни, будь покоен. На стене монастырской непременно факелы горят…
Женщина, всю дорогу молчавшая, теперь крикнула своим спутникам:
– Мы правильно едем! Мы с князем не раз этой дорогой ездили туда, к Андрею. И до ночи доскачем непременно. Не бойтесь.
– Да кто ж боится-то, княгинюшка? – вскричал Миша, не столько обиженный, сколько огорчённый её подозрением. – Не взял бы князь Александр в дружину трусов. И не сомневаемся мы: вскорости уж в Городце будем.
Княгиня Александра Брячиславна стремительно скакала в Городец, чтобы застать мужа ещё живым. Посланный из дружины князя накануне примчался во Владимир и рассказал, что Александр Ярославич приехал в Юрьев монастырь смертельно больным и объявил, что хочет принять монашеский постриг и следом за ним – схиму.
Александра приняла весть без крика и рыданий. Только сделалась будто каменная и приказала тотчас седлать коней. Она ничего не хотела, только ещё раз увидеть и обнять человека, которого любила всю жизнь. С нею вместе отправились в путь двое преданных друзей князя, из той самой, первой его дружины. Именно на них он оставил, уезжая в своё последнее путешествие, любимую жену. Сбыслав и Миша, герои его прославленных сражений, отважные и честные его товарищи.
Вот и дрожащие пятна далёких огней замерцали сквозь мглу. Вот и обозначилась спустя какое-то время кромка монастырской стены. Вот вскоре едущих окликнули оттуда:
– Кто вы и что вам надобно?
– Нам нужно князя нашего увидеть – Александра Ярославича! – отозвался Сбыслав. – Мы знаем, что у вас он.
Монах со стены ответил:
– Князь Александр Ярославич здесь. Болен он тяжко и может вот-вот отойти. Ныне днём он постриг принял и схиму затем. Теперь имя его – схимник Алексий.
Княгиня Александра и двое воинов вслед за нею подъехали к воротам монастыря. Александра соскочила с седла. Миша тоже спешился и что есть силы ударил кулаком в ворота:
– Да что вы медлите-то?! – закричал он. – Отворяйте, живо!
Низкий мужской голос отозвался из-за ворот:
– Вы не сказали, кто такие!
Миша крикнул, сильно возвысив голос:
– Отворяй! Из дружины мы князя Александра Ярославича.
В воротах открылось оконце, монах увидал бородатое лицо дружинника. Удивлённо спросил:
– Михайло? Ты, что ли?
– Я, я. Отвори, инок Прокопий.
Створка ворот открылась. Монах оглядел Мишу и его спутника и уже хотел отойти, чтобы пропустить их, но тут его взгляд упал на княгиню.
– Стойте! – воскликнул он. – Женщине в монастырь можно ль?
Но Миша остался непреклонен:
– А когда войны да набеги? Али путники средь ночи зимой с пути сбиваются да в ворота стучатся? Всех ведь впускаете?
Монах смутился:
– Но так ведь бедствия же…
Сбыслав Якунович тоже подступил ближе:
– А что князь наш, защитник да заступник, на одре смертном пребывает, то не бедствие ль? Ты погляди, монах, погляди: кому путь преграждаешь?
Инок изумлённо всплеснул руками:
– Княгиня?! Матушка княгиня?! Входи, входи, Господь с тобою!
Они увидели Александра на нешироком ложе, уже в схиме, с крестом на груди. Вокруг молчаливо стояли несколько человек монахов и священник. Он только что закончил соборовать умирающего. Александр тихо шептал молитву. Глаза его были устремлены вверх. Над ним разворачивался расписной свод, и в какой-то момент князь перестал понимать, видит ли писаные лики ангелов или ангелы небесные уже сами смотрят на него и осеняют крылами.
Вдруг на фоне свода возникло обвитое платком лицо княгини Александры, Полные слёз прекрасные глаза женщины встретились со взглядом князя.
На его губах явилась улыбка. Он чуть приподнял лежащую на груди руку, взял за руку Александру:
– Друг мой дорогой! Любимая моя! Сашенька!
Она тоже улыбнулась, светло, радостно, словно шла с ним ныне под венец, а не провожала его в самый далёкий путь:
– Я с тобой, княже! Всегда была и всегда буду!