— Ладно, Полина, — вздохнул князь Сакульский. — Что-то рано мы сегодня вскочили. Пошли спать.
Поутру, позавтракав квашеной капустой с соленым судаком, княгиня с новой энергией взялась за обустройство «дома», указывая холопам, где рыть чистую глину и куда носить собранные камни, из которых к вечеру будет сооружена летняя печь. Зверев сильно сомневался, что его воспитанная в чистоте и духовности супруга знала, как правильно месить раствор и укладывать булыжники, равно как об этом не подозревал выросший в боевом седле Пахом, — но вот Звияга, спасенный прошлым летом из татарского полона, был мужиком крепким, наверняка способным сделать все как надо. Холопам с демонстративной торопливостью помогал трезвый как стеклышко Тришка. Левший и мальчишки что-то вязали на палубе, девки полоскали в затоне белье, а от полуслепого Лучемира пользы в работе все равно не было никакой.
Андрей, пользуясь всеобщей занятостью, без предупреждения ушел по тропе в сторону запорожской деревни, от которой повернул к ручью, посидел на его берегу, то опуская в поток, то поднимая руку. Вода давила хорошо. В нее можно просто колесо с лопастями опустить — и то закрутится. Но если использовать перепад высот на полную катушку — эффект должен быть в несколько раз больше. Налюбовавшись и намечтавшись, князь обогнул край озера по самому берегу и стал подниматься на Боровинкину гору — заросший непролазной дубравой, нелюбимый местными смердами холм.
Каменная выпь неплохо охраняла свои владения — среди кустов лещины, дикой смородины и бузины не проглядывало ни единой звериной тропы, не то чтобы стежки-дорожки. Рухнувшие за ветхостью старые деревья так и оставались лежать, не тронутые топором дровосека, не подрытые зверьми, даже не погрызенные жвалами древоточцев. Уходили в рыхлую землю, затягивались зеленым мхом, придавливались новыми стволами, превращаясь в итоге в многоэтажную крепость, способную устрашить своим видом любого врага.
И все же было странно, что среди дубов, каждую осень роняющих многие тонны желудей, не появилось хотя бы кабаньего следа! Это какая сила способна одолеть даже такую всемогущую штуку, как голод? Может, тут и вправду выпь какая-нибудь сидит?
Андрей ощутил на спине холодок, предательски поднявшийся от копчика до лопаток, встряхнулся и решительно полез через влажные стволы, то и дело соскальзывая вместе со мхом. Хорошо хоть, саблю брать не стал — не мешается. Бревно, другое, небольшой участок ровной земли, еще один поваленный дуб, лежащий макушкой к вершине, — по этому можно пройти и поверху, одолев сразу два десятка саженей.
Снова ровный участок, а вот просвет меж скрестившимися на земле стволами. Тут и там к густым кронам тянулись молодые дубки, с ними боролись за свет темно-зеленые кустарники, так и норовившие поцарапать путника своими шипами и сухими ветками, порвать ему одежду, запутать ноги. Однако князь Сакульский продолжал упрямо пробиваться наверх.
Любая порча, хоть родовая, хоть наведенная, любое проклятие или неудача, привешенные человеку, только человеку и предназначены. Как ошейники, клички, команды, придуманные для собак, не подходят кошкам или лошадям, так и порча людская не страшна животным или растениям. В этом и заключалась суть защиты, подсказанной Звереву древним волхвом. Нужно побратимство с сильным, могучим деревом. Лучше всего — с дубом. Побратаешься, сплетешь свою судьбу с судьбой крепкого, здорового дерева, и пока останется крепким и здоровым оно — таким же будешь и ты. Никакая порча тебя после этого не одолеет. Ибо дубу она не страшна, а ты станешь с ним единым целым. Надобно только дерево найти, что к тебе с добром отнесется, что примет, не оттолкнет. Да позаботиться о том, чтобы и ему опасности не угрожали. Коли дуб-побратим умрет, то и человеку после этого долго не жить.
В поисках такого дерева и пробирался Андрей на вершину горы. Там, ему казалось, и должны были расти самые крепкие, сильные, здоровые, самые древние и могучие дубы. Где им еще стоять, кроме как не выше всех, как не ближе всех к солнцу?
Несчастные две версты, что отделяли округлую макушку холма от берега озера, князю Сакульскому пришлось преодолевать часа три, но зато он попал туда, куда хотел: к пяти неохватным, коренастым, разлапистым великовозрастным дубам, под которыми не имелось ни юной поросли, ни подлеска. Только низкая, чахлая трава. Деревья закрепились здесь прочно и основательно, навсегда.
Зверев присел на выпирающий корень, отдыхая после трудного пути и приходя в себя. Чтобы найти общий язык с деревом, ощутить его эмоции, его энергетику, нужно быть спокойным и расслабленным, а не запаренным, как мерин после битвы. Сквозь листву к нему пробивались редкие солнечные лучики, вокруг, чуя поживу, тут же запищали комары.
Чего-то не хватало. Не хватало чего-то естественного, что есть всегда, а потому проходит мимо сознания. Что-то, что-то… Зверев хлопнул у себя на шее комара и тут же сообразил:
— Птицы! Ни одной птахи вокруг не чирикает. Вот тебе и выпь… Дубрава — и без пернатых! Что же это за место без птиц и зверей? И люди, небось, пропадают, коли местные ходить боятся и сказки про канареек-живоглотов рассказывают. Комары есть, а пчел-шмелей невидно…
Князь подул на руки, потер ладошки друг о друга, поднялся на ноги, встал перед одним из дубов, поклонился с уважением, в пояс:
— Здравствуй, царь деревьев, мудрец вековой. Дозволь тебе дружбу свою предложить, к твоей силушке прикоснуться.
Андрей обхватил ствол, насколько хватило рук — и испуганно отскочил, ощутив в руках и груди резкий укол. Перевел дух, оглаживая ребра.
Определить, твое растение или нет, очень просто. От тех зеленых друзей, что тебе благоволят, руки ощущают слабое приятное тепло. От тех, что тебе чужды или безразличны, — холодок либо вовсе ничего. Но вот такого, когда в грудь, словно нож острый, вонзается, а в пальцы — тысячи иголок, Зверев никогда не встречал, и от колдуна, учителя своего, не слышал.
Он перешел к соседнему дереву, поклонился:
— Здравствуй, царь деревьев, мудрец вековой…
Попытался обнять — и вновь получил болезненный укол вместо ответа. Чертыхнувшись, он обратился к третьему дубу — опять то же самое! Тогда Андрей перешел на два десятка саженей в сторону, повторил обряд. Деревья на краю вершины оказались столь же колючими, как и на самой макушке. И остальные — тоже. Сделав четырнадцать попыток найти побратима, князь понял, что шансов у него нет. Никаких. Все дубы странной рощи оказались совсем не тем, чем выглядели со стороны. Не растениями, а злобными существами, не знающими никаких иных чувств, кроме желания причинять боль.
Вот тут Зверев забеспокоился по-настоящему. Если он прав — дубрава гостя может и не отпустить. Заворожит, заморочит, закружит — и появится еще одна жертва у каменной выпи. Он забормотал защитное заклинание от всякого зла, от ведьм черноглазых и зеленоглазых, от нежити лесной и, подкрепив древнее язычество крестным знамением, начал выбираться по собственным следам.
Уже увидев впереди блеск воды, князь остановился и сделал последнюю попытку договориться с дубом, растущим совсем на отшибе. Однако тот, хотя болезненно и не кололся, все равно неприятно отозвался в ответ на прикосновение.
— Инопланетяне здесь растут, что ли? — перекрестился Зверев. — Ладно, разберемся.
Едва заметив хозяина на причале, Звияга кинулся ему в ноги, склонил голову:
— Дозволь слово молвить, Андрей Васильевич! Не вели княгине печь разжигать, погубит всю работу!
— Ты слыхал, Андрей?! — взмахнула сжатым кулачком Полина. — Не слушаются меня смерды безродные, отказываются огонь разжигать!
— Да погубит же все, пр… княгиня… Ну, нельзя глиняную печь сразу палить, просохнуть ей надобно! Растрескается, княже!
Оказалось, под крытым дранкой навесом строительные работы подошли к концу. Стоявшей там печке из вмазанных в глину камней размерами было далеко до деревенской, но и она внушала уважение Топку выложили понизу небольшими выпуклыми булыжниками, более крупные камни составляли основание, а мелкие сходились в овальный свод толщиной в две ладони. Лежать сверху нельзя, но тепло держать будет. Труба, тоже глиняная, из камушков среднего размера, поднималась чуть выше вытянутой руки.
— Красиво получилось, — признал Зверев.
— А топить смерды не хотят! Кнута давно не пробовали.
— Звияга? — покосился на холопа Андрей.
— Так не высохла глина! Растрескается! Нужно одождать хотя бы седмицу. А лучше — все три.
— А нам все это время соленой кумжей давиться?
— Да зачем же, матушка княгиня?! Деревня рядом, семь печей в ней стоит. Завсегда снедь приготовить можно. Опосля либо сюда принесть, либо на дворе у старосты вам стол честь-честью накроем.
— Полюшка, милая, — кашлянул Андрей. — Слышал я краем уха, что кувшины, крынки, кружки и прочую глиняную утварь после лепки и впрямь подсушивают около недели, а уж потом обжигают. Здесь у вас глины слой толстый, сохнуть ей намного дольше придется. Как горячего ни хочется, а с месяц обождать нужно. Не из кирпича ведь — это там швы тоненькие выходят, воду быстро отдают. Мы уж долго терпели, так давай еще немного обождем, хорошо?
— До осени?
— Зато служить будет долго-долго. Всегда здесь, и хоть сразу после причаливания зажигай.
Княгиня обреченно махнула рукой:
— Да делайте что хотите.
— Андрей Васильевич, — обрадованный успехом, подступил к князю Звияга. — Дозволь в деревне нынче заночевать? Поутру заодно и пригляжу, чтобы завтрак для вас состряпали.
— Андрюшенька, ты и не ведаешь, что тут без тебя творилось! — всплеснула руками княгиня. — Что ни минута, то одна, то другая баба на причал тянется, с холопами разговоры заводят, знакомятся. Глаза у всех блудливые, что у кошки весной. И дитям малым груди показывали, старого Лучемира — и то завлечь пытались. Не пускай его никуда, бес похоти его растревожил, блудом заниматься станет, похабщину всякую творить.
«Еще бы, — мысленно пожалел здешних баб Зверев. — Небось, один мужик на пятерых в деревне обитает, и новым взяться неоткуда».