Д-дадах!!! — свинцовый сноп снес двоих татей в воду, а третий скатился на дно чалки, жалобно воя и царапая пальцами грудь. Зверев отложил пищаль, взял другую. Оставшиеся грабители, поняв, чем это грозит, бросили лестницы и заметались. Плоскодонка начала отползать.
— Проклятье! — Андрей выстрелил, разнеся в кровавые клочья лишь одного душегуба, бросил ствол, вырвал у Левшия бердыш и прыгнул вниз.
— А-а-а! — вскинув меч над головой, кинулся на него один из пиратов.
Князь принял клинок на середину лезвия, отвел в сторону, опуская, и кончик длинного топора легко коснулся шеи пирата. Ударила пульсирующая струйка, тать захлопал глазами и повалился за борт. Второй подобрал на днище топор, замахнулся.
Бердыш вверх, останавливая удар. Правую руку вперед, нанося подтоком удар в висок плашмя. Резкий разворот всем телом в обратную сторону — и огромный полумесяц, сверкнув на солнце, сносит отклоненную назад голову с плеч. Классика! Этому упражнению он холопов уже второй год как учит.
Чалка вздрогнула — на нее спрыгнули Пахом и Звияга.
— Лучше бы веревку сбросили, — ворчливо укорил их князь. — Как бы не унесло кораблик.
Он прошел по лавкам на корму, присел над воющим бандитом. Две картечины, попавшие в великолепную французскую кирасу, пробить качественную сталь не смогли — но выгнули ее глубоко в обратную сторону. В первый миг показалось — до самых позвонков.
— И где вы только броню такую взяли? — усмехнулся князь. — Теперь только на перековку годится.
Он выпрямился, пошел вперед:
— Пахом! Как чалку привяжете, бедолаг, что по ту сторону еще барахтаются, вытаскивайте по одному и вяжите покрепче.
— Зачем нам эти уроды, княже? Пусть тонут, токмо мир чище станет.
— Пригодятся, Пахом, пригодятся. Целых — на цепь, в трюм к проклятому золоту посадить. Смекаешь? Остальных — воеводе, для отчета сдать. Так что и дохлых, что не потонули, тоже сгребите. Гляньте, нет ли на чалке казны. Серебро им больше не понадобится.
Возвращался князь с холопами и добычей быстро. Стремительно промчавшись сквозь Бычью щель, они спустились вниз по течению через Горский проход, оказавшийся довольно быстрой рекой, подняли паруса и под попутным ветром, лихо вспарывая волну, пошли точно на Корелу. Даже болтающаяся сзади на привязи чалка и две полузатопленные лодки не особо замедлили ход крепкого, высокобортного ушкуя. Одна ночевка посреди озера — и уже к полудню корабль князя Сакульского подвалил к короткой крепостной пристани.
Андрей спрыгнул на слегка оструганные сверху бревна причала и остановился, наблюдая за холопами.
Те принайтовали трофейное судно к ушкую с внешней стороны, выволокли на берег разбитые лодки, а потом стали вытаскивать мертвые тела, рядком укладывая на чахлую, потоптанную траву. Дело это могло показаться грязным и противным кому угодно, но только не тем, кто победил врага в жестокой схватке и теперь мог с гордостью подтвердить свою доблесть.
Крепостная стража, поначалу не сообразившая, что происходит, засуетилась, послышались тревожные крики. Вскоре из ворот появились первые зеваки, стали собираться кучками чуть в стороне. Вслед за ними прибежал все в том же казакине, но в войлочных туфлях и тафье на бритой макушке боярин Афанасий Семенович. Воевода замер, не зная, как реагировать на происходящее.
Между тем, освободив судно от мертвецов, холопы начали выводить раненых со стянутыми за спиной руками и бросать их рядом с уже отбегавшими свое товарищами.
— Ну, принимай, воевода, по счету, — весело предложил Зверев. — Двенадцать дохлых тушек, семь душегубов увечных. Еще с десяток, извини, во время сечи утопло, сдать не могу. — Про четверых вполне здоровых разбойников, сидящих в трюме, князь предусмотрительно промолчал. — Вот этот, в шелковой рубахе и с расшитыми штанами, за главного у них был. — Андрей кинул рядом с закатившим глаза пленником выгнутую половинку кирасы и кичливый шестопер с резной рукоятью.
— Стало быть, управился… — пробормотал себе под нос воевода, проходя вдоль окровавленных тел. — Ужели един с тремя холопами?
— А чего не управиться? — засмеялся Андрей. — Тати ведь жирных и ленивых купцов ждали на ушкуе встретить. На которых шикни — и сами лапки поднимут. Мы же люди служилые, к сече привычные. Опять же, мы в броню заранее оделись, а эти… — Князь пнул одного из раненых в разодранной рубахе, — жары убоялись. Даже под кирасой никакого поддоспешника на тате не имелось. Ну, а доспешный супротив бездоспешного… Сам понимаешь, боярин.
— Это верно, — согласился воевода. — Можно и одному супротив троих легко устоять.
— Ну, так принимай. Я свое дело сделал, государю по совести послужил. А уж губная служба, воеводская — то твое дело, Афанасий Семенович. Надобно ведь бедолаг найти, что от душегубов этих пострадали, — пусть грабителей опознают. Допросы снять с пристрастием: где схроны у татей, где лагерь главный, кто им в деле гнусном помогал? Опять же, их ведь не полста, а всего три десятка было. Надобно теперь всех прочих выследить и истребить. Много тут еще дел, ох, много. А уж опосля главных зачинщиков промысла кровавого в Москву, в Разбойный приказ отослать надо с отчетом, для суда и наказания. Ты уж, как грамоту отписывать станешь, и меня, сделай милость, добрым словом по дружбе отметь, — подмигнул Зверев.
— А как же, — усики воеводы моментально показали «ясно», — за мной дело доброе не пропадет. — Афанасий Семенович повернулся к ратникам, грозно цыкнул: — Чё рты раззявили, как бабы базарные?! Забирайте татей, в поруб тащите! А этих… Этих покамест в холодную, людям покажу.
Боярин Бегебин не был бы воеводой, кабы не уразумел: кто доклад о разгроме шайки душегубов напишет, тому и слава за все дело успешное достанется. Грех такой случай упускать, коли уж князь мараться брезгует.
— А чалка та, за бортом, никак разбойничья, Андрей Васильевич? — не удержался от вопроса воевода.
— Ах, Афанасий Семенович, Афанасий Семенович, — укоризненно покачал головой князь Сакульский. — То уже не их чалка, а моя. Я ее на саблю взял. Служба — государю, Афанасий Семенович, а дуван — боярину.
Закон войны. Добыча — холопам, добро — боярам, победа — царю. Даже самый плохонький боярин побрезгует копаться в карманах мертвецов, снимать с них кольца и серьги, поэтому вся подобная мелочь достается холопам. Но вот то, что в карман не спрячешь: оружие, броня, табуны, пленники, корабли, — все это уже собственность дворянина. Города и веси, добытые победой обширные земли и слава собирателя — это уже прибыток правителя, его доля в военных трофеях. Каждому свое, и изменить этого порядка не вправе никто — иначе вмиг армии лишишься. Она испокон веков только на этом законе и держится.
— Я лишь узнать хотел, Андрей Васильевич, второй такой посудины у татей не имелось?
— Нет, боярин. Только одна чалка и две лодки.
— Стало быть, ходит еще где-то по озерам, — нахмурился воевода. — Ну, что сказать могу? Пригласил бы тебя победу славную отметить, да супружница твоя, знаю, тревожится. И ты успокоить ее, верно, хочешь. Я на всякий случай к постоялому двору трех холопов отправил. Пусть теперь возвращаются.
— За заботу спасибо, Афанасий Семенович, не забуду. — И Андрей кивнул холопам, чтобы возвращались на ушкуй.
— Ужели ни единой царапины никто в сече не получил? — вдруг поинтересовался воевода.
— Куяк мой испорчен начисто, — признал Зверев. — Вот отсель, от живота, и до плеча все пластины долой, и кожа насквозь распорота. Только байдана и спасла, что снизу была поддета.
— Жарко, стало быть, все же пришлось?
— Ничего, управились. Ну, здрав будь, Афанасий Семенович. Не поминай лихом.
— И тебе доброго здоровия, князь. Приезжай, завсегда гостем желанным будешь.
Служилые люди обнялись, и Андрей поднялся к себе на борт.
Протоку от крепости к городу ушкуй одолел на веслах, а потому причаливал без особой лихости. Пахома со Звиягой князь нагрузил взятым у душегубов железом: мечами и саблями, наручами, собранным мелким хламом вроде скоб, стяжек, крюков и «кошек», — и отправил в город продавать. На что они в Запорожском, коли там кузнеца своего нет? Сам отправился на постоялый двор, получил свою долю слез радости и умиления, жарких объятий и поцелуев. Полина заставила его пойти в церковь, заказать благодарственный молебен. За это время к ушкую успели собраться нагулявшиеся девки и бабы, холопы превратили железо в две гривны серебра — и еще за три часа до заката корабль отвалил от пристани и вниз по течению покатился в Ладожское озеро.
Признание колдуна
Захватить в полон нескольких душегубов, как ни странно, оказалось отнюдь не самым трудным делом. Куда сложнее было спровадить молодую княгиню с судна хотя бы на несколько часов. Жила она на ушкуе, снедь девки готовили здесь же, на причале. Хозяйственной надобности никакой она не имела — невелика пока усадьба, хлопотами заниматься. За припасами ее тоже не пошлешь.
Все, что смог придумать Зверев, — так это отправить ее к храму возле кладбища, свечу поставить Господу с благодарностью за чудесное избавление. Пришлось куяк изодранный показать — куда денешься? Полина аж в лице переменилась, побледнела вся. Молебен захотела большой заказать, подношение храму сделать. Собралась, конечно же, сразу, засеменила вверх по тропе. Девки были посланы следом, за хозяйкой следить: все-таки на сносях княгиня, через месяц-другой родит. Андрей же отговорился подвернутой ногой.
Когда женщины скрылись за пышно разросшейся на склоне бузиной, холопы наконец открыли трюм, выволокли оттуда пленников, поставили на бревна причала и выдернули кляпы. Те глубоко задышали, соскучившись по свежему воздуху, подставили лица солнцу. На то, что не кормили, не поили, никто не жаловался — сами с полоном не лучше обращались. Теперь они просто ждали, как их станут предавать смерти — с весельем, с издевательствами, али быстро и споро, без излишеств.
— Слушайте меня внимательно, уроды, — оглядев невольников, заговорил князь. — Нужно мне товар