Он рассыпал вокруг себя землю и, глядя только вниз, себе под ноги, оделся, опоясался.
— Плоть от плоти земли русской, воля от воли ветра гулячего, слово от слова речи Свароговой, взгляд от взгляда света полуденного. Ты, Алатырь-камень, меня не видишь, меня не слышишь, меня не чуешь. Так бы и вороги меня ныне не замечали. Аминь…
Хотя этого по заговору и не требовалось, Андрей широко перекрестился и начал выбираться из пугающе молчаливого иван-чая. Шелест сминаемой травы слышался — но откуда-то справа.
Наконец он добрался до поросшего редким лесом склона, начал спускаться вниз, к реке, петляя между соснами. Примерно в ста пятидесяти метрах выше по течению точно так же бежал совсем молодой, еще безбородый боярин с шитой серебром тафьей на гладко выбритой голове, в ферязи без рукавов и единственным перстнем на среднем пальце левой руки.
Мужики, активно стучавшие топорами, замерли, провожая взглядами идущую прямо в руки добычу, аж дыхание затаили. Андрей повернул влево, заходя им за спины — двойник же оборотился к убийцам лицом. Князь рванул саблю — топочущий по склону паренек в точности повторил движение.
— Стой! — не выдержал один из убийц, кинулся к миражу. Через мгновение все остальные ринулись следом. Зверев побежал за холопами Старицкого — двойник же повернулся к ним спиной и кинулся наутек. — Стой! Стой, не то хуже будет!
Им так хотелось одарить смертью совершенно незнакомого человека… Между тем собственная погибель, невидимая и неслышная, уже шла за ними по пятам, готовясь обрушить клинок на затылок приотставшего душегуба.
Дело закончилось в несколько минут. В азарте погони убийцы не замечали, как шаг за шагом их становится все меньше и меньше. Никто даже вскрикнуть не успел — стараясь не шуметь зря, Андрей раз за разом сносил старицким холопам головы. В общем топоте падающие тела внимания не привлекали. Только чернобородый, умерший четвертым, успел оглянуться — видать, нутром почуял неладное. Он остановился, открыл рот — но разрубившей горло сабли все равно не различил.
Закончив свою кровавую, но необходимую работу, князь вытер клинок о рубаху последнего из погибших, спустился к реке, тщательно умылся, по воде вернулся к недоделанному плоту, забрался на него, чтобы плеском не выдать своего местоположения.
— Пахом!!!
Холоп на том берегу поднял голову, вперил взгляд в призрака:
— Ты, княже? Андрей Васильевич?
— Я, кто же еще? Ты, как отдохнешь, обратно плыви. Видать, судьба — придется в лесу ночевать. Переберешься — брони с мертвецов сними, не пропадать же добру. На лошадей навьючь. Огонь разведи. Я позже вернусь, в лесу еще одного выследить нужно.
Вернулся он только к полуночи, найдя дядьку по свету одинокого костра, и, облегченно вздохнув, вытянулся на пустом потнике, приготовленном возле огня. Темнота сняла силу заклятия, и теперь Андрей не опасался показаться рядом с верным холопом. Верный-то верный — да чего пугать без нужды?
— Догнал, Андрей Васильевич? — протянул ему Пахом румяный пирог с зайчатиной.
— Нет, — не стал приписывать себе лишнего Андрей. — Но ведь всяко не заявится, после такого-то урока. А что князь Старицкий про стычку узнает — так ведь все равно догадается, когда его люди не вернутся. Только, думаю, молчать он станет. Признаться, что мы его холопов на дороге перебили, — это все едино, что в разбое самолично покаяться. Чего они тут такой толпой делали — при оружии, в броне? Ох, Пахом, не стоит нам ныне из дома отлучаться без бердышей, луков и доспеха. Рискованно. Коли противник наш на стезю этакую ступил, то уже не успокоится. Наверняка новых убийц подослать попробует. Ты добычу собрал?
— Кольчуги да мечи, княже. Поддоспешники в крови оказались, загниют. Бросил. А сапоги прихватил. А то половина поселенцев в поршнях ходят. Им пригодится. Лошадей всего десять собрал на меч взятых да одна со двора постоялого. А мальчишку я так и не нашел.
— Он уже дома, Пахом, про смертоубийство сказывает. Не видать нам больше нашего залога. Удрал… Тяжело всухомятку жевать. Попить ничего нет?
— Мед в одной сумке нашел. Стоячий, сладкий. Будешь?
— Еще бы, — усмехнулся Зверев. — Кто же от меда перед сном откажется? С ним и сон крепче, и на душе теплее. Давай…
Хоть и поднявшись в седло еще до рассвета, в Ладогу Андрей с Пахомом прибыли лишь далеко за полдень нового дня. Сразу свернули к причалам и вскоре один за другим облегченно перекрестились:
— Здесь!
Ставший за минувшее лето совсем родным ушкуй дожидался князя возле одного из причалов. Следующий взгляд Андрей устремил к нависающей над портом крепостной стене — и чуть не подавился от изумления. Слегка скошенная внизу и вертикальная лишь у самого верха, она была высотой с пятнадцатиэтажный дом! А башни вздымались и того выше. Могло показаться, что это обитель великанов, которым обычные стены и города показались слишком мелкими, а потому они решили построить собственную обитель.
— Ни хрена себе! Это как же они?.. Ни хрена!! Где они столько камня-то взяли?
— Озеро недалече, все берега валунами усыпаны, — невозмутимо пожал плечами холоп. — В город заворачивать станем?
— Ни к чему, — справился с первым изумлением Зверев. — У нас и так каждый час на счету. Однако же… Ни фига себе, стену отгрохали…[115]
На палубе корабля путников тоже заметили, замахали руками. Над поручнями носовой надстройки показалась огненная шевелюра Риуса. На него-то и обратил Зверев свой первый гнев:
— Ты почему из Новгорода уплыл, бездельник? Какого лешего нас там бросил?!
— Дык, Андрей Васильевич, — изумился мальчишка. — Ты же сам повелел. Вон через дядю Пахома приказ передал.
— Да? — вскинул брови князь, перевел взгляд на холопа.
— Помилуй Бог, княже, — торопливо перекрестился дядька. — Вот те крест!
— А когда передал?
— Вчерась, поутру. Токмо светать начало.
— Да как же, княже?! Вместе аккурат в это время сбирались!
— Да знаю, Пахом, знаю, — отмахнулся Зверев, спешился. — Думаю, ты и сам догадываешься, кто рыжему голову заморочил.
— Ну да, княже, а как же! — моментально сообразил дядька. — Коли на дороге нас дожидались, ироды, стало быть, знали, что не на ушкуе поплывем. Они усе и подстроили!
— Риус, — спешился Андрей. — Корабельщик-то появиться успел? Купец Евграфий, Гвоздев сын. Где он?
— У него паузок маленький, княже. Вчерась и чалиться не стал, вперед ушел. Сказывал, отстать на озере боится. А мы его за день все едино нагоним.
— Изя, Левший, Илья, коней расседлать, разгрузить, — зевнул Зверев. — Лошадей продайте тут в городе кому-нибудь. Как управятся, Риус, сразу и отчаливай. Меня до Запорожского не будить! И Пахома — тоже.
Паузок корабельщика размеры имел примерно те же, что и «яхта» воеводы Корелы, но мачта тянулась раза в полтора выше. Быстрый или не очень — но к тому моменту, что ушкуй подошел к устью Вьюна, кораблик Евграфа уже покачивался на якоре возле берега, а сам купец скучал на корме с удочкой. Рядом забавлялись ловлей двое хлопцев лет этак по двадцать, может чуть больше.
— Клюет? — свесился с борта Андрей.
— Дуракам везет, — недовольно буркнул корабельщик и принялся сматывать снасть.
На палубе возле мачты трепыхались в корзине две полупудовые лососины, под ними блестели серебром несколько рыбешек поменьше. Однако, судя по всему, повезло не хозяину.
— Чего вылупились, бездельники? Парус поднимайте, якорь тоже. Видите, уходит князь?
Ушкуй парусов не спускал — влетел в протоку на всей скорости, рассчитывая с ходу проскочить участок реки, не продуваемый ветрами из-за густого леса по берегам. Как обычно, Лучемиру это фокус удался — хотя ни Риусу, ни Левшию повторить его не получалось ни разу. За поворотом паруса опять выгнулись, повлекли судно вперед, и пять минут спустя оно причалило к привычному месту. Паузок нагнал их только через полчаса, когда холопы уже начали разгружать трюм. Приткнулся носом к берегу ниже причала, и вскоре корабельщик поднялся на ровные, плотно сбитые бревна пристани.
— Ох, ну и махина! — покачал он головой, указывая в сторону ручья. — После ладожской стены ты, Андрей Васильевич, второй, кто смог меня поразить. Ужели ты сие чудо сотворил?
— Я придумал, да серебро для его постройки отсыпал. А строили мастера настоящие, умелые. И воду к нему они же отводили. Сделано прочно, на века, можешь не беспокоиться.
— А мне-то оно чего, княже? — пожал плечами купец. — На ногу не упадет, крыши не продавит.
— Ты просто не понимаешь, Евграф, — улыбнулся Зверев. — Как думаешь, что оно делает?
— Знамо что. Мельницу крутит.
— Мимо, — погладил подбородок Андрей. — Что еще предложишь?
— Порох трет? — с легким придыханием предположил корабельщик.
— Мимо. Еще идеи есть?
Купец надолго задумался.
— Ладно, не мучайся, — пожалел новгородца Зверев. — Колесико это через кривошип пакет из пятнадцати пил вперед-назад двигает. А сверху на пилы под своим весом бревна опускаются. Штук пятьдесят в день. Получившиеся доски мужики сортируют по размеру и запускают в другие лотки, где их обрезают по краям спаренные пилы. И все это — идеально ровно. Потому как не люди работают, механизмы. У них руки не трясутся, и от глазомера у них ничего не зависит. Все просто: с одной стороны люди запускают лес, с другой получают обрезанные со всех сторон доски. Теперь понятно, почему они обходятся мне куда дешевле, нежели у ваших пильщиков?
— Да, серьезное дело, — кашлянул в кулак Евграф. — Покажешь, Андрей Васильевич?
— Конечно… — Андрей уже в который раз глянул на тропинку. Однако никто не торопился его встречать, никто не бежал на пристань обнять вернувшихся путников. И за лошадьми послать, получалось, тоже было некого. — Ладно, тут рядом. Пошли.
На самом деле смотреть на лесопилке было особо нечего: ходят туда-сюда пилы, крутятся валы, ссыпаются в огромные валы опилки, оседают медленно едко пахнущие сосновые хлысты.